Гобелены Фьонавара - Гай Кей

Когда он снова вознесся ввысь, завершенный, и замигал зелеными огнями, все затмевающая сила среди льдов, Галадан остановился перед мощными дверями, хотя они были для него открыты. Одного раза достаточно. В любом другом месте его разум принадлежал ему самому. Хотя, быть может, это сопротивление было лишено смысла, так как Могрим в то единственное мгновение тысячу лет назад узнал все о Галадане, что ему нужно было знать.

Он остановился у входа и там получил свою награду: ему была показана картинка, которую он раньше никогда не видел, никогда не знал, картинка мести Могрима светлым альвам за то, что они такие, какие есть: изображение Пожирателя Душ в море. Подстерегающего альвов, плывущих на запад в поисках обещанного мира, и уничтожающего их поодиночке и парами, чтобы использовать их голоса и их песни в качестве приманки для плывущих следом. Для всех плывущих следом.

Идеальная месть. Выше всякого совершенства. Злоба, использовавшая саму сущность Детей Света, чтобы их погубить. Он никогда бы не смог поставить себе на службу столь мощное создание, понял Галадан. Он даже не смог бы придумать, несмотря на все свое коварство, ничего столь всеобъемлющего. Эта картинка была, кроме всего прочего, напоминанием ему о том, чем был Ракот, снова свободный, и что он мог совершить.

Но это еще была и награда, которая не имела отношения к светлым альвам.

Изображение перед его мысленным взором было очень четким. Ракот сделал его четким. Галадан ясно видел Пожирателя Душ: его огромные размеры и окраску, плоскую, уродливую голову. Слышал пение. Видел глаза без век. И посох, белый посох, бесполезно торчащий между этими глазами.

Посох Амаргина Белой Ветви.

И вот так, впервые, он узнал, как тот погиб. Радости он не испытал. Никогда больше ему не испытать радости, подобные вещи для него недоступны. Но в тот день, у открытых дверей Старкадха, на мгновение на него снизошло облегчение, нечто вроде покоя, самое большее, что ему было суждено когда-либо ощутить.

Теперь, оставшись один на Равнине, он пытался снова вызвать в памяти эту картинку, но она расплывалась и была нечеткой. Он покачал головой. Слишком много всего происходит. Последствия возвращения Оуина с Дикой Охотой были огромны. Ему надо найти способ справиться с ними. Однако сперва ему надо было заняться другим, тем ощущением, исходящим от леса. Вот почему он остановился. Чтобы обрести тишину, которая позволит этому чувству, чем бы оно ни было, переместиться с края сознания в его центр. Некоторое время ему казалось, что это его отец, и это многое бы объясняло. Он никогда не рисковал приближаться к Кернану, а его отец никогда после одной ночи задолго до Баэль Рангат, не пытался с ним связаться. Но ощущения этого утра были достаточно интенсивными, настолько полными обертонов и оттенков давно забытых чувств, что он подумал: наверное, его зовет Кернан. Лес каким-то образом в этом участвовал. Он…

И в то же мгновение он понял, кто это.

Все же не его отец. Но интенсивность внезапно нашла объяснение, и даже более того. С таким выражением, которого ни одному живому существу не позволено было видеть на его лице, Галадан спрыгнул со спины слога. Он приложил руку к груди и сделал некий жест. Затем, секунду спустя, в обличье волка, быстрее, чем мог бы слог, он со всех ног пустился бежать на запад, почти позабыв о битве, о войне.

На запад, туда, где горели огни и некто стоял на Башне Анор, в той комнате, которая когда-то принадлежала Лизен.

Глава 3

Они поднимались в гору все утро, и трудный подъем для Ким был еще тяжелее из-за боли в боку, куда ударил ее Кериог. Но она молчала и продолжала идти вперед, опустив голову, глядя перед собой на тропу и на длинные ноги Фейбура. Их вел Дальридан. Брок, который страдал от боли гораздо сильнее, чем она, замыкал шествие. Все молчали. И так идти было сложно, даже не тратя дыхания на слова, да и говорить, в общем-то, было не о чем.

Прошлой ночью она снова видела сон, в лагере разбойников неподалеку от плато, на котором их взяли в плен. На протяжении всего сна Ким слышала, как пел Руана своим низким голосом. Песнь была прекрасна, но ее красота не принесла ей утешения — слишком сильная боль звучала в ней. Боль пронизывала ее, и, что было еще хуже, часть этой боли исходила от нее самой. Снова во сне она видела дым и пещеры. Снова она видела на своих руках рваные раны, но из них не сочилась кровь. Никакой крови в Кат Миголе. Дым плыл сквозь ночь, освещаемую светом звезд и костров. Потом появился другой свет, это ожил и вспыхнул Бальрат. Она ощутила его как ожог, как вину и боль, и среди этого пламени увидела себя, глядящую в небо над горами, и снова увидела красную луну и услышала имя.

Утром, в глубокой задумчивости, Ким предоставила Броку и Дальридану заниматься приготовлениями к путешествию, а потом все утро и весь день молча шагала вверх, на восток, к солнцу.

К солнцу.

Ким внезапно остановилась. Брок чуть не налетел на нее сзади. Заслонив глаза рукой, Ким посмотрела за горы, стараясь проникнуть взором как можно дальше, и у нее вырвался радостный возглас. Дальридан обернулся, и Фейбур тоже. Она молча показала рукой. Они посмотрели назад.

— О, мой король! — воскликнул Брок из Банир Тала. — Я знал, что ты не подведешь!

Дождевые тучи над Эриду исчезли. Солнечный свет струился с неба, покрытого лишь тонкими, приветливыми перистыми облаками летнего дня.

Далеко на западе, внутри вращающегося острова Кадер Седат, лежал разбитый на тысячу кусков Котел Кат Миголя, а Метран был мертв.

Ким почувствовала, как тени ее сна расплываются, как в ней вспыхивает надежда, подобно блистающему солнцу. В это мгновение она вспомнила о Кевине. В воспоминании таилась печаль, и всегда будет таиться, но теперь в нем также была радость и крепнущая гордость. Лето было его подарком — зеленая трава, пение птиц, спокойное море, по которому «Придуин» смогла доплыть, чтобы люди на ее борту сделали свое дело.

Лицо Дальридана светилось, когда он повернулся к ней.

— Прости меня, — произнес он. — Я сомневался.

Она покачала головой.

— И я тоже. Мне снились ужасные сны о том месте, куда им пришлось отправиться. Во всем этом есть какое-то чудо. Я не знаю, как это произошло.

Подошел Брок и остановился рядом с ней на узкой тропинке. Он ничего не сказал, но глаза его сияли под повязкой, наложенной Ким на рану. Но Фейбур по-прежнему стоял к ним спиной, глядя на восток. Взглянув на него, Ким быстро протрезвела.

Наконец он тоже обернулся к ней, и она увидела у него на глазах слезы.

— Скажи мне, Ясновидящая, — произнес он, и голос его звучал, как у человека, гораздо старшего. — Если все родные изгнанного человека умерли, кончается ли на этом его изгнание, или оно продолжается вечно?

Ким попыталась сформулировать ответ, но не нашла слов. За нее ответил Дальридан.

— Мы не можем отменить выпавший дождь или продлить оборванные нити жизни умерших, — мягко сказал он. — Но я сердцем чувствую, что перед лицом того, что сделал Могрим, ни один человек не может продолжать считаться изгнанником. Сегодня утром все живые существа по эту сторону гор получили в дар жизнь. Мы должны использовать этот дар, пока не наступит час, когда назовут наше имя, чтобы нанести Тьме те удары, какие в наших силах. В твоем колчане лежат стрелы, Фейбур. Пусть они поют на лету имена любимых тобой людей. Возможно, это не кажется истинной расплатой, но больше мы ничего не можем сделать.

— Именно это мы обязаны сделать, — тихо сказал Брок.

— Гному легко говорить! — бросил ему Фейбур.

Брок покачал головой.

— Гораздо труднее, чем тебе кажется. Каждый мой вдох сковывает мысль о том, что сделал мой народ. Дождь не прольется у подножия наших гор, но он пролился в моем сердце и все еще продолжает идти в нем. Фейбур, позволишь ли ты моему топору петь вместе с твоими стрелами, оплакивая народ Льва из Эриду?

Слезы высохли на лице Фейбура. Губы его сжались в твердую прямую линию. Он повзрослел, подумала Ким. За день, меньше, чем за день. Он стоял неподвижно очень долго, а затем медленно протянул гному руку. Брок сжал ее обеими ладонями.

Она ощутила на себе взгляд Дальридана.

— Мы идем дальше? — серьезно спросил он.

— Мы идем дальше, — ответила Ким и, произнося эти слова, снова увидела наяву тот же сон: пение, и дым, и имя, написанное на лике луны Даны.

На юге, далеко внизу, в ущелье, река Карн сверкала в вечернем свете. Они находились так высоко, что парящий над рекой орел был ниже их, и его крылья сияли на солнце, посылающем косые лучи в ущелье с запада. Вокруг них раскинулись горы хребта Карневон, белеющие снегом вершин даже в середине лета. На такой высоте к концу дня стало холодно, и Ким порадовалась свитеру, который ей дали в Гуин Истрат. Легкий и необычайно теплый, он свидетельствовал о том значении, которое придавали всякому искусству создания тканей в этом первом из миров Ткача.