Собрание сочинений. Том 3. Жак. Мопра. Орас - Жорж Санд

— Вы давно уже никого больше не исповедуете, господин аббат, — возразил председатель.

При этом малоуместном замечании на лице Жана де Мопра появилось выражение жестокой радости, и он вновь предстал перед моим взором таким, каким я его знал в годы моей юности, когда он корчился от смеха при виде страданий и слез.

Этот небольшой выпад против аббата раздосадовал его и придал сил, которых ему не хватало. С минуту аббат стоял потупясь. Всем казалось, что он смирился, но когда он вновь поднял голову, в его взгляде сверкнуло лукавое упрямство, присущее священникам.

— Взвесив все хорошенько, — проговорил он кротко, — я полагаю, что совесть повелевает мне умолчать об этом признании; так я и сделаю.

— Обер, — нетерпеливо сказал прокурор, — вы, видимо, не знаете, какое наказание предусматривает закон в отношении свидетелей, которые ведут себя подобно вам.

— Нет, знаю, — отвечал аббат еще более кротко.

— Надеюсь, вы не собираетесь навлечь на себя это наказание?

— Если потребуется, я не уклонюсь от кары, — молвил аббат с едва уловимой улыбкой, исполненной гордости и столь совершенного благородства, что все женщины были растроганы, а ведь женщины — тонкие ценительницы истинного величия души!

— Ну что ж, отлично, — продолжал прокурор. — Стало быть, вы собираетесь упорствовать и продолжаете отказываться от дачи показаний?

— Нет, отчего же?

— Угодно вам сообщить суду, слышали ли вы после покушения на мадемуазель де Мопра признания, которые она делала в бреду пли придя в себя?

— Об этом я вам ничего не скажу, — отвечал аббат. — Я погрешил бы против собственных убеждений и поступил бы дурно, ежели бы стал повторять здесь ее слова: то, что она говорила в бреду, ничего не доказывает, а то, что поведала в ясном уме, она доверила мне, движимая поистине дочерней привязанностью.

— Ну что ж, отлично, — повторил прокурор, вставая, — по нашему требованию суд удалится на совещание и примет решение в связи с вашим отказом давать свидетельские показания, относящиеся к существу дела.

— А покамест, — заявил председатель суда, — я, в силу предоставленной мне чрезвычайной власти, повелеваю взять господина Обера под стражу и заключить в тюрьму.

Аббата, по-прежнему сохранявшего скромный и достойный вид, увели. Публика прониклась к нему уважением, и в зале царило глубокое безмолвие, несмотря на все старания раздосадованных монахов и священников, которые исподтишка поносили еретика.

Допрос свидетелей подходил уже к концу (надо заметить, что те из них, кто был заранее подкуплен, оказались весьма посредственными актерами), когда на сцену выступила мадемуазель Леблан, дабы увенчать дело. Я с удивлением открыл, насколько эта девица была ожесточена против меня и как ловко направляли ее вражду. Впрочем, она располагала чрезвычайно могущественным оружием, при помощи которого могла причинить мне большой вред. Привыкнув подслушивать у дверей и проникать в семейные тайны, как это свойственно прислуге, мадемуазель Леблан, будучи к тому же ловкой притворщицей и изощренной лгуньей, подтасовала и изложила в нужном ей духе все те факты, которые могли привести к моей гибели. Она рассказала, каким образом я семь лет назад прибыл в замок Сент-Севэр вместе с мадемуазель де Мопра, которую спас от грубых и злобных покушений моих дядюшек.

— То, что я сейчас сказала, — обратилась она к Жану де Мопра, угодливо кланяясь, — не относится, конечно, к святому человеку, здесь присутствующему, который из великого грешника превратился в великого праведника. Но какой ценой, — продолжала она, вновь поворачиваясь к судьям, — презренный разбойник спас мою дорогую госпожу? Он обесчестил ее, господа, и потом всю свою жизнь бедная барышня проводила в слезах, мучаясь от стыда: она не могла забыть совершенного над нею насилия. Слишком гордая, чтобы признаться кому бы то ни было в своем несчастье, и слишком честная, чтобы обманывать, она порвала с господином де ла Маршем, которого любила страстно и который ее любил так же. Она отвергала все предложения, делавшиеся ей на протяжении семи лет, и все это из одного только чувства чести, ибо ненавидела господина Бернара. Сначала барышня хотела покончить с собой: она дала наточить небольшой охотничий нож, принадлежавший ее отцу, — господин Маркас здесь, он может это подтвердить, если ему будет угодно припомнить, как было дело, — и наверняка убила бы себя, если бы я не бросила этот нож в колодец у нас во дворе. Барышня неустанно думала, как ей защитить себя ночью от нападений своего преследователя. Пока нож находился у нее, она, ложась спать, всегда клала его под подушку; каждый вечер она запирала на задвижку дверь своей комнаты, и не раз мне доводилось видеть, как она вбегала к себе бледная, почти теряя сознание, запыхавшись, как человек, за которым гнались и который очень испугался. Но со временем этот молодчик несколько пообтесался и научился прилично себя вести, и тогда барышня, поняв, что ей не суждено иметь другого мужа, ибо Бернар непрестанно грозил убить каждого, кто будет претендовать на ее руку, прониклась надеждой, что он перестанет быть таким дикарем, и сделалась с ним очень добра и ласкова. Она даже ходила за ним во время его болезни, но не потому, что любила и уважала его, как изволил заявить господин Маркас в своих показаниях: барышня просто боялась, как бы Бернар в бреду не проговорился перед слугами или ее отцом о том, какое оскорбление он ей нанес, — ведь она всячески старалась это скрыть из стыдливости и гордости. Присутствующие здесь дамы должны все это хорошо понимать. Когда в семьдесят седьмом году вся семья Мопра отправилась на зиму в Париж, господин Бернар снова стал проявлять свою ревность и норов и столько раз угрожал убить господина де ла Марша, что барышне пришлось порвать с этим достойным человеком. После этого между нею и Бернаром произошло объяснение, сопровождавшееся ужасной сценой, и барышня объявила ему, что не любит его и никогда не полюбит. Вне себя от гнева и ярости, — ибо, слов нет, он был влюблен, как тигр, — Бернар уехал в Америку и все шесть лет, что находился там, присылал письма, которые свидетельствовали о том, что он заметно исправился. Ко времени его приезда барышня уже приняла решение навсегда остаться в девицах и вновь обрела свое обычное спокойствие. Господин Бернар, со своей стороны, как будто остепенился. Но так как он виделся с барышней каждодневно, вечно стоял опершись на спинку ее кресла или помогал ей разматывать шерсть и о чем-то шептался с нею, пока господин Юбер спал, то он снова воспылал такой страстью, что просто голову потерял. Не хочу я зря винить его, беднягу, я верю — место ему