Стрела, монета, искра - Роман Суржиков

Боль дремлет в груди, сбоку, ниже левой ключицы. Она всегда готова огрызнуться и укусить. Стоит пошевелиться, и в ране лопается стекло, осколки впиваются в легкое, сбивая дыхание. Но если не задевать рану, не дергать рукой, то боль становится тупой и ноющей — вполне сносной. Не хуже рези в горле при простуде. С нею можно мирно сосуществовать: ты спишь — она спит.

Движения ограничены. Сядешь — голова кружится, к горлу подкатывает тошнота. Встать и вовсе невозможно: дыхание сбивается, мир начинает вертеться, земля куда-то выпадает из-под ног, вмиг ты оказываешься на четвереньках. Впрочем, двигаться почти нет необходимости. Пища под рукой: развязанный мешок стоит справа от лежанки. Эрвину не стоит труда дотянуться, взять лепешку или кусок сыра. Кружка стоит под одной потолочной щелью, миска — под другой. Вода наполняет емкости: клап-клап-клап. Когда начинает вытекать через край, Эрвин переливает ее в бурдюк, про запас.

Ночью тревожно… Да чего уж там — страшно. В двухста ярдах волки жрут то, что осталось от Эрвинова отряда. Порою кажется, он слышет, как они воют… хотя это — плод фантазии. Они не воют, конечно. С чего бы им выть? Методично работают челюстями, хрустят, обгладывая кости, порыкивают друг на друга.

Впрочем, есть то, что легко отвлекает Эрвина от страхов — повязка. Немногие медицинские знания, что хранятся в его памяти, гласят: о ране нужно заботиться. Смазывать снадобьем, оставлять на некоторое время открытой, потом накладывать новую повязку. Скверная процедура — весьма неудобная и болезненная. Нужны обе руки, чтобы проделать это, а любое движение левой рукой отзывается яростной вспышкой в груди. Боль резко усиливается, когда Эрвин отрывает тряпицу, пропитанную кровью, смывает водой сукровицу, лекарской кистью наносит на рану мазь. Он чередует снадобья. В запасах у покойного Фильдена их имелось четыре. Не зная, какое снадобье окажется действенным, Эрвин использует поочередно все. Одно из них — желтое и маслянистое, с запахом апельсина — причиняет особенно острое жжение. Наверное, это снадобье — самое полезное.

После процедуры он вытягивает левую руку и долго лежит на спине, наслаждаясь тем, как боль постепенно утихает. Приходит чувство покоя и даже — гордость. Он способен о себе позаботиться! Это не так уж и сложно, что бы ни говорили об этом лекари. Несколько раз в день перетерпеть боль и неудобство, заставить себя пройтись кистью по открытой ране — вот и все. Дальше — лежать и отдыхать, погружаться в дрему, пока тело восстанавливается.

Жжение от мази угасает, возникает радостное, почти эйфорическое чувство. До восторга приятно, когда ничто не болит!

Эрвин прикладывает к ране новую тряпицу, прижимает ремнем. Улыбаясь, закрывает глаза.

— Любезный Уильям, вы сегодня веселы, как череп висельника. Не поделитесь ли причиной?

— Отстань, Ориджин. Пей свое пойло и делай ход.

— С превеликим удовольствием, — Эрвин с улыбкой передвигает две фишки-подковы.

Генерал Уильям Дейви, сидящий по ту сторону поля, — широкий, грубый и хриплоголосый мужик, иначе не скажешь. Манеры? Он наделен ими в той же мере, как вепрь из лесов Нортвуда. Контраст внешности и содержания притягивает Эрвина к Уильяму. Этот угрюмый лесной зверь, на самом деле, первородный рыцарь, опытнейший военачальник и один из лучших стратегов Империи. Полгода назад владыка Адриан доверил генералу командование половиной имперских искровых полков.

— Ты — хитрый черт, знаешь это? — говорит Уильям, глядя на поле. Щедро прикладывается к кубку, вытирает усы тыльной стороной ладони. — Северянину позорно быть таким хитрым. Все равно как собаке — мяукать.

— Потому я и не на Севере, — ухмыляется Эрвин.

Сир Уильям зовет его на "ты", и Эрвину это, как ни странно, по душе. В грубой фамильярности генерала есть нечто весьма дружеское.

— Как тебе понравится такое, северный пройдоха?

Дейви делает ответный ход — весьма удачный. Эрвин вынужден начать отступление.

— От души надеялся, Уильям, что вы проглядите этот ход.

— Не дождешься, Ориджин. Я насквозь вижу все твои штучки, запомни это.

— Прямо таки насквозь!

— Ага, — сир Уильям тычет пальцем в лоб Эрвину: сначала слева, потом справа. — Здесь у тебя девицы, тут — дворцовые интриги. А там сзади, ближе к затылку, запас ходов для стратем. Только для него совсем уж мало места осталось. Выкинь из головы дюжину-другую пассий — тогда сможешь меня обыграть.

Эрвин от души хохочет. Уильям — единственный на свете, кто может вот так шутить с ним.

— Тьма вас сожри, генерал! Вы и вправду видите меня насквозь. А я вас — нет.

— Еще чего не хватало.

Эрвин уводит последнего рыцаря и занимает оборону. Сир Уильям хмуро хлебает из кубка.

— Вы как раз собирались мне сказать, — говорит Эрвин, — какая дрянь омрачает ваше настроение.

— Ты меня знаешь три года, Ориджин. Я что, люблю петь и смеяться?

— Если попытаться подойти к вам, то упрешься в стену из угрюмости. Обычно она два ярда высотою, а сегодня — все четыре. Что случилось?

— Заговариваешь зубы? Надеешься, это тебя спасет?

Генерал стремительно развивает наступление: мечи напрямую, всадники в обход.

— Двойной обманный маневр? Я должен поверить, что атака по флангу — ложная? Красиво!.. — Эрвин саркастично подмигивает сопернику. — Прямо как на вчерашнем параде. Два полка прошагали праздничным маршем: броня сверкает, земля дрожит, стекла вылетают из окон — прелесть! Прежде во главе парадов гарцевал Серебряный Лис, но вчера, по какому-то недоразумению, видимо, его величество отдал управление вам. Какая ошибка! Облако хмурого настроения летело за вами, затмевая весь блеск… Дети и мещаночки ударялись в слезы, не в силах сдержать печаль…

— Пропади во тьму, Ориджин, — бурчит сир Уильям. — И атака по флангу — действительно обманка. Я пробиваю центр. Твоя искра под ударом.

— Какая неприятность… Придется хитрить, с вами иначе нельзя… — Эрвин двигает несколько фишек. — Владыка Адриан — проницательный человек, сир Уильям. Вы не сможете долго скрывать свое мнение о его войске.

Генерал бросает острый взгляд исподлобья.

— Я ничего такого не говорил, Ориджин.

— И не нужно. Полгода назад вы получили шесть искровых полков и с каждым месяцем становитесь все мрачнее. В чем дело? Эти солдаты хоть чего-нибудь стоят?

— Искровая пехота Короны — лучшая на свете.

— А мой лорд-отец говорит, что пехота Ориджинов — лучшая в мире. Вы оба — люди чести. Не может же кто-то из вас лгать!

Сир Уильям усмехается и сбивает одну за другой две подковы северян.