Вся Агата Кристи в трех томах. Том 3 - Агата Кристи

о ней тревожились, и она не могла из этого вырваться, как ни боролась. Тогда она и обнаружила, что вино помогает. А уж если женщина поддалась пьянству, ей нелегко бросить.

— Она никогда не говорила мне, что несчастна… никогда.

— Не хотела, чтобы вы об этом знали.

— И в этом виновата я — я?

— Да, мое бедное дитя.

— Болди знал, — сказала Лаура. — Вот что он имел в виду, когда сказал: «Тебе не надо было этого делать, юная Лаура». Давным-давно он меня предупреждал: «Не вмешивайся. Откуда нам знать, что лучше для другого?» Вдруг она резко к нему повернулась. — Она… нарочно? Это самоубийство?

— Вопрос остался открытым. Возможно и такое. Она сошла с тротуара прямо под грузовик. В глубине души Уайлдинг считает так.

— Нет. Нет, нет!

— Но я так не думаю. Я лучше знаю Ширли. Она часто бывала близка к отчаянию, но она никогда бы на это не пошла. Я думаю, она была борцом, она продолжала сражаться. Но пить не бросишь по мановению руки. То и дело возникают рецидивы. Я думаю, она сошла с тротуара, будучи в прострации, она не понимала, что делает, где находится.

Лаура упала на диван.

— Что мне делать? О, что мне делать?

Ллевеллин подсел к ней и обнял за плечи.

— Выходите за меня замуж. Начнете жизнь сначала.

— Нет, нет, я никогда не смогу.

— Почему же? Вы нуждаетесь в любви.

— Как вы не понимаете — я должна заплатить за то, что сделала. Каждый должен платить.

— Как вас преследует мысль о расплате!

Лаура повторяла:

— Я должна заплатить.

— Да, в этом я с вами согласен. Но разве вы не видите, дорогое дитя… — Он помедлил перед тем, как сказать ей последнюю горькую правду, которую ей следовало знать. — За то, что вы сделали, уже заплачено. Заплатила Ширли.

Она посмотрела на него с ужасом.

— Ширли заплатила за то, что сделала я?

Он кивнул.

— Да. Боюсь, с этим вам придется жить дальше. Ширли заплатила. Ширли умерла, и долг списан. Вы должны идти вперед, Лаура. Вы должны не забывать прошлое, а хранить его там, где ему положено быть — в памяти, но не в повседневной жизни. Вы должны принять не наказание, а счастье. Да, моя дорогая, счастье. Перестаньте только давать, научитесь брать. Бог поступает с нами странно — сейчас Он вам дает счастье и любовь, я уверен в этом.

Примите их с кротостью.

— Не могу. Не могу!

— Должны.

Он поставил ее на ноги.

— Я люблю вас, Лаура, а вы любите меня — не так сильно, как я вас, но любите.

— Да, я вас люблю.

Он поцеловал ее долгим, жадным поцелуем.

А потом она сказала с легким, неуверенным смешком:

— Вот бы Болди узнал! Он бы порадовался!

Она было пошла, но споткнулась и чуть не упала. Ллевеллин подхватил ее.

— Осторожнее, вы не ушиблись? Могли удариться головой о каминную полку, а она мраморная…

— Ерунда.

— Может, и ерунда, но вы мне слишком дороги…

Она улыбнулась. Ощутила его любовь и тревогу. Она желанна — как она мечтала об этом в детстве. Вдруг еле заметно ее плечи слегка опустились, как будто на них легла ноша — легкая, но все же ноша.

Впервые она почувствовала и познала бремя любви…

1956 г.

Перевод: В. Челнокова

Автобиографические

произведения

Расскажи, как живешь

Моему мужу Максу Мэллоуэну, полковнику Бампсу, Маку и Гилфорду с любовью посвящаю эту путаную хронику

Предисловие

Усевшись на телль[887]

(Да простит меня Льюис Кэрролл)

Я вам поведаю о том,

Как средь чужих земель

Я повстречалась с чудаком,

Усевшимся на телль.

«Что ты здесь ищешь столько лет?

Выкладывай, знаток».

И выступил его ответ,

Как кровь меж книжных строк:

«Ищу я древние горшки,

Что были в старину.

И измеряю черепки,

Чтоб знать величину.

Потом пишу подобно вам —

И в этом мы равны, —

Но больший вес моим словам

Присущ за счет длины».

Но я обдумывала путь —

Убить миллионера

И в холодильник запихнуть,

Не портя интерьера.

И вот, смиряя сердца дрожь,

Я крикнула ему:

«Выкладывай, как ты живешь,

На что и почему?»

Ответ был ласков и умен:

«Назад пять тысяч лет —

Из всех известных мне времен

Изысканнее нет!

Отбросьте поздние века

(Всего десятков пять!),

И вот вам сердце и рука,

И едемте копать!»

Но я все думала, как в чай

Подсыпать мышьяка,

И упустила невзначай

Резоны чудака

Но так его был нежен взор

И сам он так пригож,

Что мне пришлось спросить в упор:

«Скажи, как ты живешь?»

Ищу у стойбищ и дорог

Предметы древних дней,

Потом вношу их в каталог

И шлю домой в музей.

Но платят мне не серебром

За мои товар старинный,

Хотя полны моим добром

Музейные витрины.

То неприличный амулет

Отроешь из песка —

С далеких предков спросу нет.

Дремучие века!

Не правда ль, весело живет

На свете археолог?

Пусть не велик его доход —

Но век обычно долог!»

И только он закончил речь,

Мне стало ясно вдруг,

Как труп от порчи уберечь,

Свалив его в тузлук.

«Спасибо, — говорю ему, —

За ум и эрудицию,

Я предложение приму

И еду в экспедицию!»

С тех пор, когда я разолью

На платье реактивы

Или керамику побью

Рукой нетерпеливой,

Или услышу за холмом

Пронзительную трель, —

Вздыхаю только об одном —

Об эрудите молодом,

Чей нежен взгляд, чей слог весом,

Кто, мысля только о былом,

Над каждым трясся