Очерки истории цивилизации - Герберт Уэллс

Банки, церкви, музеи изысканно оформлялись, как афинские храмы, и даже террасы домов имели колоннады. Однако наихудшие проявления этой омертвляющей тенденции имели место в XIX в., за пределами рассматриваемого периода.

Мы уже показали, как идея всемирного правления и содружества человечества впервые вошла в мировую политику, проследили, как неспособность христианских церквей поддержать и укрепить эти идеи своего основателя привела к упадку морали в политических делах, возврату к эгоизму и отсутствию веры. Мы видели, как макиавеллиевская монархия противопоставила себя духу братства во Христе и как макиавеллиевские монархии в большей части Европы переросли в абсолютистские и парламентские монархии XVII и XVIII вв. Но разум и воображение человека работают неустанно, и под пятой великих монархов постепенно создавался, словно сплетаемая сеть, комплекс понятий и традиций, которые овладевали человеческими умами: концепция международной политики как предмета сделок не между правителями, но между, в своем роде, бессмертными сущностями — между Державами.

Государи приходили и уходили; на смену Людовику XIV пришел бабник Людовик XV, после него — глуповатый слесарь-любитель Людовик XVI. Петр Великий уступил место череде императриц; династия Габсбургов после Карла V, как в Австрии, так и в Испании, превратилась в последовательность толстых губ, некрасивых подбородков и всяческих предрассудков; дружелюбная подлость Карла II превращала в пародию его же претензии. Неизменными и надежными оставались лишь секретари министров иностранных дел и воззрения людей, которые докладывали о делах государства. Министры поддерживали преемственность политики в те дни, когда их монархи «отдыхали», а также в интервалах между уходом одного монарха и приходом другого.

И вот мы видим, как государь в представлениях людей становился менее важным, чем государство, главой которого он являлся. Все меньше и меньше мы узнаем о хитрых планах и амбициях короля Такого-то и все больше — о «планах Франции» или «амбициях Пруссии».

И в эпоху, когда религиозная вера была в упадке, мы видим, как люди стали проявлять новоявленное и вполне конкретное верование в эти персонификации. Эти громадные расплывчатые фантазии — «державы» — незаметно проникли в европейскую политическую мысль и в конце XVIII и в XIX вв. стали полностью в ней доминировать. Они доминируют в ней и до нынешнего времени. Европейская жизнь номинально оставалась христианской, но поклоняться единому Богу в духе и истине — означает принадлежать к единому сообществу таких же почитателей этого Бога. Но в реальной жизни Европы этого не происходило. Она всецело отдалась поклонению этой странной мифологии государства. Этим верховным божествам — единству «Италии», гегемонии «Пруссии», славе «Франции» и историческому предназначению «России» — она принесла в жертву целые поколения несостоявшегося единства, мира и процветания, а также жизни миллионов людей.

Рассматривать племя или государство как, своего рода, человеческое существо — является очень давней склонностью человеческого разума. Библия насыщена такими персонификациями. Иудея, Эдам, Моав, Ассирия фигурируют в древнееврейских священных писаниях как живые люди; иногда невозможно распознать, что имеет в виду древнееврейский автор — страну или личность. Это явно примитивная и упрощенная тенденция. Но в том, что касается современной Европы, она возвращается вновь.

Во времена идеи христианского мира Европа ушла далеко по пути объединения. И если такие племенные образования, как Израиль или Тир действительно представляли некую общность крови, некое единообразие типа и интересов, — европейские государства, которые возникли в XVII и XVIII веках, были объединениями полностью искусственными. Россия, по сути дела, была совокупностью совершенно разнородных элементов: казаков, татар, украинцев, московитов и, после правления Петра, эстонцев и литовцев. Франция Людовика XV включала в себя германский Эльзас и недавно ассимилированные регионы Бургундии; она была тюрьмой для угнетенных гугенотов и каторгой для крестьян. В Британии Англия несла на себе груз владений Ганноверской династии в Германии, а также Шотландию, глубоко чуждых валлийцев и враждебных католиков-ирландцев. Такие государства, как Швеция, Пруссия и в еще большей степени Польша и Австрия, если рассматривать их в серии исторических карт, — сжимаются, расширяются, выбрасывают отростки и бродят по карте Европы, словно амеба под микроскопом…

Очень медленно мир начинает понимать, насколько глубоко косвенное обучение окружающей действительностью может быть дополнено, видоизменено и исправлено с помощью позитивного обучения, литературы, дискуссий и правильной критики практического опыта. Реальная жизнь простого человека — это его повседневная жизнь, его маленький круг привязанностей, страхов, страстей, вожделений и творческих импульсов. И только тогда, когда он воспринимает политику как нечто жизненно важное, влияющее на сферу его личной жизни, он неохотно о ней задумывается.

Вряд ли будет преувеличением утверждать, что простой человек старается думать о политических делах как можно меньше и перестает думать о них, как только это становится возможным. И только очень любознательные и неординарные умы, которые по примеру или благодаря образованию обрели научную привычку пытаться узнать почему, или умы, потрясенные какой-либо общественной катастрофой и поднявшиеся до широкого понимания опасности, будут критически воспринимать правительства и органы власти, даже если они не вызывают у них непосредственного раздражения. Обычное человеческое существо, не возвысившись до такого понимания, с готовностью будет принимать участие в любых происходящих в этом мире коллективных действиях и с такой же готовностью будет воспринимать любую формулировку или символику, соответствующую его смутному стремлению к чему-то большему, чем его личные дела.

Если иметь в виду эти очевидные ограничения нашей природы, станет понятно, почему, по мере того, как идея христианства как мирового братства людей дискредитировала себя из-за своей фатальной зависимости от духовенства и папства, с одной стороны, и от власти государей — с другой, и эпоха веры сменилась нынешней эпохой сомнения и неверия, — люди стали жить не царством Божьим и идеями человеческого братства, а в соответствии с более близкими реалиями: Францией и Англией, Святой Русью, Испанией, Пруссией. Эти реалии находили воплощение по крайней мере в действующих королевских дворах, которые следили за выполнением законов, оказывали влияние посредством армий и флотов, с неотразимой торжественностью размахивали флагами и были напористы и ненасытно жадны — в такой понятной, слишком человеческой манере.

Такие люди, как кардиналы Ришелье и Мазарини, считали, что они служат целям более высоким, чем цели их собственные или даже цели их монархов; они служили квазибожественной Европе, существовавшей в их воображении. Этот способ мышления передавался, сверху вниз, их подчиненным и общей массе населения. В XIII и XIV вв. основная часть населения Европы была настроена религиозно и только в незначительной степени — патриотически; к началу века XIX она стала всецело патриотической. В переполненном железнодорожном вагоне где-нибудь во Франции, Англии или Германии презрительные насмешки над Богом вызвали бы гораздо меньше враждебности, чем язвительные колкости по поводу этих странных образований — Англии, Франции или Германии.

К этому тяготели человеческие умы и тяготели по той причине, что им казалось, будто во всем мире не было предметов более достойных. Национальные государства были живыми и реально существующими божествами Европы.

XVII век в Европе был веком Людовика XIV; центральным мотивом этого века было доминирующее влияние Франции и Версальского стиля. Аналогично, XVIII столетие было столетием «возвышения Пруссии как великой державы», а главной действующей фигурой был Фридрих II, Фридрих Великий. С историей его деятельности тесно переплелась история Польши.

Состояние дел в Польше отличалось своеобразием. В отличие от своих трех соседей — Пруссии, России и Австрийской монархии Габсбургов, Польша не создала великой монархии. Наилучшим образом ее систему правления можно охарактеризовать, как республику с королем в качестве избираемого пожизненно президента. Каждого короля избирали отдельно. Фактически, Польша была более республиканской, чем Британия, но ее республиканская система была более аристократической по форме. Торговля и производство Польши были развиты слабо; она была страной аграрной, в которой все еще преобладали пастбища, леса и необрабатываемые земли. Это была страна бедная, и ее землевладельцы были бедными аристократами. Массу ее населения составляли обездоленные и крайне невежественные крестьяне, в ней проживало также большое количество очень бедных евреев. Страна оставалась католической. Она представляла собой своего рода нищую католическую континентальную Британию, вместо моря полностью окруженную врагами. У нее не было четких географических границ — ни морских, ни горных. Ее беды усиливались тем, что некоторые из ее избранных королей были способными и агрессивными правителями. На востоке ее шаткие владения охватывали регионы, почти полностью заселенные русскими и украинцами; на западе ее владения простирались на регионы, где проживали ее немецкие подданные.