"Взлет и падение Третьего рейха" - Уильям Ширер

"Дальнейших распоряжений относительно дня "Y" и часа "X" не будет, — записал генерал Гальдер в своем дневнике. — События должны развиваться автоматически".

Но начальник штаба сухопутных войск ошибался. 25 августа произошли два события, которые заставили Гитлера отойти от той пропасти, в которую меньше чем через двадцать четыре часа должна была шагнуть его армия, перейдя границы Польши. Одно из них произошло в Лондоне, другое — в Риме.

Утром 25 августа Гитлер вернулся в Берлин, чтобы приветствовать возвратившегося из Москвы Риббентропа и выслушать доклад о переговорах с русскими. Тогда же он отправил письмо Муссолини. В письме содержались расплывчатые объяснения, почему он не мог сообщить своему партнеру по оси о переговорах с Советским Союзом: ему якобы "и в голову не приходило", что они так быстро и так далеко продвинутся. Далее он заявлял, что германо-советский пакт "следует считать величайшим выигрышем для стран оси".

Но настоящей причиной, которая побудила Гитлера написать письмо дуче, было желание предупредить своего союзника, что война с Польшей может начаться в любой момент. Однако точной даты нападения Гитлер ему не сообщил. "Если события — примут недопустимый характер, — писал он, — я буду действовать немедленно… В таком случае трудно будет сказать, что произойдет в течение следующего часа". Гитлер не просил помощи со стороны Италии. По итало-германскому договору она подразумевалась автоматически. Он ограничился тем, что выразил надежду на понимание со стороны итальянского союзника. Тем не менее ответ он хотел получить незамедлительно. Письмо было продиктовано лично Риббентропом немецкому послу в Риме и вручено дуче в 15. 20.

В тот же день, в 13. 30, Гитлер принял в канцелярии посла Гендерсона. В своем намерении уничтожить Польшу фюрер не поколебался. Вместе с тем он гораздо сильнее, чем во время предыдущей встречи с Гендерсоном в Берхтесгадене, стремился предпринять последнюю попытку удержать Англию от участия в войне. Как сообщал посол в Лондон, он нашел Гитлера "совершенно спокойным"; фюрер "говорил серьезно и казался искренним". Несмотря на опыт, который Гендерсон приобрел в течение предыдущих лет, он даже в самый последний момент не разглядел, что скрывалось за "искренностью" немецкого вождя. Сказанное Гитлером было лишено всякого смысла, а он говорил послу, что "считается" с Британской империей, что готов поклясться: он ратует за ее существование и готов предоставить для этого все силы рейха".

Гитлер объяснял, что хочет сделать в направлении Англии такой же серьезный шаг, как и в направлении России. Он не только готов заключить договоры с Англией, гарантирующие существование Британской империи при любых обстоятельствах, насколько это будет зависеть от Германии, но и готов оказывать помощь, если таковая ей понадобится.

Он готов также, добавлял он, "согласиться с разумным ограничением в вооружении" и признать западные границы рейха незыблемыми. В какой-то момент Гитлер дал волю сентиментальным излияниям, хотя в своем докладе Гендерсон не изобразил их таковыми" Гитлер говорил, что он по натуре художник, а не политик, и, как только польский вопрос будет решен, он предпочтет жизнь художника, а не поджигателя войны.

Но закончил свою речь диктатор, как записано в отчете, сделанном немцами для Гендерсона, на другой ноте:

"Фюрер повторил, что он человек очень решительный… и что это его последнее предложение. Если они (английское правительство) отвернут его идеи, то будет война".

В течение всей встречи Гитлер неоднократно повторял, что "его всеобъемлющее предложение Англии", как он сам его называл, сможет стать предметом обсуждения только при одном условии: после решения германо-польского конфликта. Когда Гендерсон заметил, что Англия не сможет рассматривать его предложение, если оно не будет включать в себя мирного урегулирования вопроса с Польшей, Гитлер ответил: "Если вы считаете это бессмысленным, тогда вообще не передавайте мое предложение".

Тем не менее, как только Гендерсон вернулся в посольство, расположенное на Вильгельмштрассе, в двух шагах от канцелярии, его тут же посетил д-р Шмидт, который принес запись беседы с Гитлером — правда, с заметными сокращениями — и послание от него с просьбой посоветовать английскому правительству "отнестись к предложению со всей серьезностью". Он даже предлагал Гендерсону самому слетать в Лондон, обещая предоставить для этой цели немецкий самолет.

Читатели, вероятно, уже поняли, насколько трудно порой постичь работу воспаленного мозга Гитлера. Его нелепое "предложение" от 25 августа о гарантии Британской империи было, очевидно, сделано в состоянии какого-то временного умопомрачения, тем более что через два дня, когда он обсуждал с Гендерсоном письмо Чемберлена и составлял ответ на него, об этом речь не заходила. Даже учитывая приступы умопомрачения, случавшиеся у диктатора, трудно поверить, что сам он относился всерьез к этому предложению, как пытался внушить английскому послу. К тому же, как могло английское правительство "отнестись всерьез" к его предложению, если у Чемберлена практически не оставалось на это времени, поскольку немецкие армии должны были обрушиться на Польшу на рассвете следующего дня — ведь день "X" никто не отменял?

Но "предложение" несомненно было продиктовано серьезными причинами. Гитлер, вероятно, полагал, что Чемберлен, как и Сталин, стремится уберечь свою страну от войны {Если не от войны, то от серьезного участия в ней. Генерал Гальдер в дневниковой записи, сделанной 28 августа, воспроизводит ход событий 25 августа. Он пишет, что в 13. 30 Гитлер принял Гендерсона. При этом он добавляет: "Фюрер не обидится, если Англия будет делать вид, что ведет войну". — Прим. авт. }. Сталинский дружественный нейтралитет он купил за два дня до этого, предоставив России полную свободу действий в Восточной Европе "от Балтийского до Черного моря". Не сможет ли он купить и невмешательство Англии, пообещав британскому премьер-министру, что третий рейх в отличие от Германии Гогенцоллернов никогда не станет угрожать Британской империи? Гитлер не понимал, как не понимал и Сталин, дорого заплативший за это, что у Чемберлена наконец открылись глаза и что для него господство Германии в Европе и есть самая грозная опасность для Британской империи, как, впрочем, и для России. На протяжении веков, как писал сам Гитлер в "Майн кампф", основой британской внешней политики было стремление не допустить господства какой-либо нации на континенте.

В 17. 30 Гитлер принимал французского посла. Ничего нового он сказать ему не мог, кроме того, что "польские провокации, направленные против рейха", терпеть дольше невозможно, что он не станет нападать на Францию, но если Франция вступит с ним в конфликт, то он будет воевать с ней до победы. При этом Гитлер встал, давая понять французскому послу, что аудиенция закончена. Но Кулондру было что сказать фюреру третьего рейха, и он настоял на том, чтобы ему позволили это сделать. Он дал Гитлеру честное слово старого солдата, что "в случае нападения на Польшу Франция будет на стороне Польши со всеми своими силами".

"Мне горько думать, — сказал Гитлер, — что придется воевать с вашей страной. Но это от меня не зависит. Передайте это месье Даладье".

Все это происходило в шесть вечера 25 августа в Берлине. Напряженность в столице нарастала весь день. После полудня приказом с Вильгельмштрассе были запрещены все телеграфные и телефонные сношения с внешним миром. Накануне вечером оставшиеся английские и французские корреспонденты, а также неофициальные лица поспешно выехали в сторону ближайшей границы. Днем 25 августа стало известно, что министерство иностранных дел Германии направило телеграммы в свои посольства и консульства в Польше, Англии и Франции с требованием, чтобы все немцы покинули эти страны в кратчайший срок. Записи в моем дневнике, относящиеся к 24–25 августа, передают лихорадочную обстановку в Берлине. Погода стояла теплая и солнечная. Все были до предела напряжены. По всему городу расставлялись зенитные орудия, над городом то и дело пролетали бомбардировщики в сторону Польши. "Это похоже на войну", — записал я в дневнике вечером 24-го. "Война неизбежна", — записал я на следующий день. Помню, что вечерами 24-го и 25-го немцы, которых мы встречали на Вильгельмштрассе, перешептывались о том, что фюрер дал приказ армии на рассвете вторгнуться в Польшу.

Как известно, приказом предписывалось напасть на Польшу в 4. 30 утра в субботу, 26 августа {Хотя приказ Гитлера, который не был отменен, предписывал начать наступление в этот день и час и, как замечает Гальдер, действовал "автоматически", некоторые немецкие авторы пишут, что незадолго до 15. 00 фюрер приказал начать операцию "Вайс" на следующее утро. (См Вайцзекер. Мемуары; Кордт Э. Иллюзия и реальность; Хофер У. Преднамеренная война.) Хофер пишет, что приказ был отдан в 15. 02, и ссылается при этом на генерала фон Формана, который находился в тот момент в канцелярии. В официальных немецких документах об этом не упоминается. — Прим авт. }. До шести вечера 25-го никакие события — даже заверения английского и французского послов, что Англия и Франция выполнят свои обязательства перед Польшей, — не могли поколебать решимости Гитлера начать войну в намеченный срок. Но в шесть вечера или около того были получены новости из Лондона и Рима, которые заставили этого человека с железной волей заколебаться.