История упадка и крушения Римской империи [без альбома иллюстраций] - Э. Гиббон

В то время как император Майориан усердно заботился о том, чтобы возвратить римлянам и прежнее благосостояние, и прежние добродетели, ему пришлось вступить в борьбу с Гензерихом, который был самым грозным из их врагов и по своему характеру, и по своему положению. Вандалы и мавры высадились у устья реки Лиры, или Гарильяно; но императорские войска напали врасплох на бесчинные толпы варваров, которых обременяла добыча, собранная в Кампании; варвары были прогнаны на свои корабли с большими потерями, и в числе убитых оказался начальствовавший экспедицией деверь готского царя. Такую бдительную заботливость можно было считать за предзнаменование того, каков будет отличительный характер нового царствования; но и самой строгой бдительности, и самых многочисленных военных сил было бы недостаточно для охраны длинного итальянского побережья от опустошений, причиняемых морскими войнами. Общественное мнение налагало на гений Майориана более высокую и более трудную задачу. От него одного Рим ожидал восстановления своего владычества над Африкой, и задуманный им план напасть на вандалов в их новых поселениях был результатом смелой и благоразумной политики. Если бы неустрашимый император мог влить свое собственное мужество в душу итальянской молодежи, если бы он мог воскресить те благородные воинские упражнения на Марсовом поле, в которых он всегда одерживал верх над своими сверстниками, тогда он мог бы выступить против Гензериха во главе римской армии. Такое преобразование национальных нравов могло бы быть предпринято подраставшим поколением, но несчастие государей, старающихся поддержать разваливающуюся монархию, и заключается именно в том, что они находят вынужденным поддерживать и даже умножать самые вредные злоупотребления ради какой-нибудь немедленной пользы или во избежание какой-нибудь неминуемой опасности. Подобно самым слабым из своих предместников, Майориан был вынужден прибегать к постыдной замене своих невоинственных подданных наемными варварами, а свои высокие дарования он мог выказать только в силе и ловкости, с которыми владел этим опасным оружием, столь способным наносить раны той самой руке, которая употребляет его в дело. Кроме союзников, уже состоявших у него на службе, слух о его щедрости и храбрости привлек под его знамена воинов с берегов Дуная, Борисфена и, быть может, Танаиса. Многие тысячи самых отважных подданных Аттилы — генидов, остготов, ругиев, бургундов, свевов, аланов — собрались на равнинах Лигурии, а от опасности, которой могли угрожать их громадные силы, служила охраной их взаимная вражда. Они перешли через Альпы среди суровой зимы. Император шел в полном вооружении впереди, измеряя своей длинной тростью глубину льда или снега и весело ободряя жаловавшихся на невыносимый холод скифов обещанием, что они останутся довольны африканской жарой. Лионские граждане осмелились запереть перед ним городские ворота: они скоро были вынуждены молить Майориана о пощаде и узнали на собственном опыте, как велико его милосердие. Он одержал победу над Теодорихом и затем принял в число своих друзей и союзников царя, которого не считал недостойным того, чтобы лично вступать с ним в борьбу. Благотворное, хотя и непрочное присоединение большей части Галлии и Испании к римским владениям было столько же плодом убеждений, сколько результатом военных действий, а независимые багавды, не испытавшие на себе тирании предшествовавших царствований или с успехом с ней боровшиеся, изъявили готовность положиться на добродетели Майориана. Его лагерь был наполнен варварскими союзниками; его трон поддерживала ревностная преданность народа; но император хорошо понимал, что не было возможности предпринять завоевание Африки, не имея флота. В первую Пуническую войну республика выказала такую невероятную предприимчивость, что через шестьдесят дней после того, как раздался в лесу первый удар топора, уже гордо стоял на якоре готовым к выступлению в море флот из ста шестидесяти галер. При менее благоприятных обстоятельствах Майориан не уступил древним римлянам ни в мужестве, ни в настойчивости. Леса Апеннин были срублены; арсеналы и фабричные заведения Равенны и Мисена были приведены в исправность; Италия и Галлия старались превзойти одна другую в щедрых пожертвованиях на общую пользу, и императорский флот, состоявший из трехсот больших галер и соответствующего числа транспортных и мелких судов, собрался в безопасной и обширной картагенской гавани в Испании. Неустрашимость Майориана внушала его войскам уверенность в победе, но его храбрость — если можно полагаться на свидетельство историка Прокопия — иногда увлекала его за пределы благоразумия. Горя нетерпением увидеть собственными глазами, в каком положении находятся вандалы, он, постаравшись скрыть цвет своих волос, посетил Карфаген в качестве своего собственного посла, и Гензерих был очень раздосадован, когда узнал, что принимал у себя и отпустил домой императора римлян. Такой анекдот можно считать за неправдоподобный вымысел, но вымыслы этого рода создаются воображением только в том случае, если речь идет о герое.

Гензериху и без личного свидания были хорошо известны и дарования, и замыслы его противника. Он по своему обыкновению прибег к разным хитростям и проволочкам, но все его старания были безуспешны. Его мирные предложения становились все более и более смиренными и, быть может, все более и более искренними; но непреклонный Майориан придерживался старинного правила, что нельзя считать безопасность Рима обеспеченной, пока Карфаген находится с ним во вражде. Король вандалов не полагался на храбрость своих природных подданных, изнежившихся под влиянием роскоши юга; он не доверял преданности побежденного народа, который ненавидел в нем арианского тирана, а отчаянные меры, с помощью которых он обратил Мавританию в пустыню, не могли служить препятствием для римского императора, который мог выбирать для высадки своих войск любое место на африканском побережье. Но Гензериха спасло от неминуемой гибели предательство некоторых влиятельных Майориановых подданных, завидовавших удачам своего государя или почему-либо опасавшихся последствий этих удач. Руководствуясь их тайными указаниями, Гензерих напал врасплох на беспечно стоявший в карфагенской бухте флот, частью потопил, частью захватил, частью сжег много кораблей и в один день уничтожил приготовления, на которые было потрачено три года. После этого происшествия оба соперника доказали, что они стояли выше всяких случайностей фортуны. Вандал, вместо того чтобы возгордиться от этой случайной победы, немедленно возобновил свои мирные предложения. Западный император, который был одинаково способен и замышлять великие предприятия, и выносить тяжелые разочарования, согласился на заключение мирного договора, или, вернее, на перемирие, в полной уверенности, что, прежде нежели он успеет создать новый флот, найдется немало основательных поводов для возобновления войны. Возвратившись в Италию, Майориан снова принялся за работу, которой требовала общая польза; а так как его совесть была спокойна, то он мог долго ничего не знать о заговоре, который грозил опасностью и его трону, и его жизни. Случившееся в Карфагене несчастие помрачило славу, ослеплявшую глаза народа своим блеском; почти все гражданские и военные должностные лица были крайне недовольны реформатором, так как все они извлекали личные выгоды из тех злоупотреблений, которые он старался искоренить, а патриций Рицимер старался восстановить варваров против монарха, которого он и уважал и ненавидел. Добродетели Майориана не могли предохранить его от буйного мятежа, вспыхнувшего в лагере близ Тортоны, у подножия Альп. Он был вынужден отречься от престола; через пять дней после отречения он, как рассказывали, умер от кровавого поноса, а воздвигнутая над его смертными останками скромная гробница была освящена уважением и признательностью следующих поколений. В домашней жизни характер Майориана внушал любовь и уважение. Злобная клевета и насмешки возбуждали в нем негодование; если же они были направлены против него самого, он относился к ним с презрением; но он не стеснял свободного выражения мнений, и в те часы, которые он проводил в интимной беседе с друзьями, он предавался своей склонности к шутливым остротам, никогда не унижая величия своего звания.

Рицимер, быть может, не без сожаления принес своего друга в жертву интересам своего честолюбия, но при вторичном выборе императора он решился не отдавать неблагоразумного предпочтения высоким добродетелям и личным достоинствами. По его приказанию раболепный сенат возвел в императорское звание Либия Севера, который даже со вступлением на престол Западной империи не вышел из той неизвестности, в которой жил частным человеком. История едва удостоила своим вниманием его происхождение, возвышение, характер и смерть. Север окончил свое существование, лишь только оно оказалось невыгодным для его патрона, и было бы совершенно бесполезно расследовать продолжительность его номинального царствования в том шестилетнем промежутке времени, который отделяет смерть Майориана от возведения на престол Анфимия. Тем временем управление находилось в руках одного Рицимера, и, хотя этот воздержанный варвар отказывался от королевского титула, он накоплял сокровища, организовал отдельную армию, заключал приватные союзы и управлял Италией с такой же самостоятельной и деспотической властью, какой впоследствии пользовались Одоакр и Теодорих. Но его владения не простирались далее Альп, и два римских генерала, Марцеллин и Эгидий, оставаясь верными республике, с пренебрежением отвергли тот призрак, которому он давал титул императора. Марцеллин исповедовал старую религию, а благочестивые язычники, втайне нарушавшие постановления церкви и светской власти, превозносили его необыкновенные дарования в искусстве ворожбы. Впрочем, он обладал более ценными достоинствами учености, добродетели и мужества; знакомство с латинской литературой развило в нем вкус к изящному, а своими воинскими дарованиями он снискал уважение и доверие великого Аэция, в гибель которого и был вовлечен. Марцеллин спасся бегством от ярости Валентиниана и смело отстаивал свою самостоятельность среди смут, потрясавших Западную империю. За свое добровольное или вынужденное преклонение перед властью Майориана он был награжден званием губернатора Сицилии и начальника армии, расположенной на этом острове для нападения на вандалов или для того, чтобы препятствовать их высадкам; но после смерти императора его варварские наемники были вовлечены в восстание коварной щедростью Рицимера. Во главе отряда верных приверженцев неустрашимый Марцеллин занял Далмацию, присвоил себе титул западного патриция, снискал любовь своих подданных мягким и справедливым управлением, построил флот, который был в состоянии господствовать на Адриатическом море, и стал угрожать то берегам Италии, то берегам Африки. Главный начальник войск в Галлии Эгидий, ни в чем не уступавший героям Древнего Рима или, по меньшей мере, старавшийся им подражать, объявил, что до конца своей жизни будет мстить убийцам своего возлюбленного повелителя. К его знаменам была привязана храбрая и многочисленная армия, и, хотя происки Рицимера и угрозы визиготов помешали ему двинуться на Рим, он поддержал свое самостоятельное владычество по ту сторону Альп и прославил имя Эгидия как мирными, так и военными подвигами. Франки, наказавшие Хильдериха изгнанием за его юношеские безрассудства, избрали своим королем римского генерала; это странное отличие удовлетворяло не столько его честолюбие, сколько его тщеславие, а по прошествии четырех лет, когда франки раскаялись в оскорблении, нанесенном роду меровингов, он беспрекословно уступил престол законному государю. Владычество Эгидия окончилось только с его жизнью, а огорченные его смертью легковерные галлы были уверены, что он погиб от яда или от тайного насилия по распоряжению Рицимера, характер которого оправдывал такие подозрения.