Маркс и Энгельс - Галина Серебрякова

«Для Франции нужно издавать публикации, которые освещали бы социалистическое движение во всех странах, в частности в Германии, — пояснила Элеонора, — Франция должна знать, что она может завоевать симпатии других наций, только сочувствуя им в свою очередь».

Журнал «Красное и черное» существовал очень недолго. Его закрыли из-за отсутствия средств у издателя. Дружеские отношения между Лиссагарэ и Элеонорой, однако, не только продолжались, но и перешли в чувство более сложное. Лиссагарэ просил руки Элеоноры, и она склонялась к тому, чтобы стать его женой. Однако Маркс и его жена были этим весьма опечалены. Не такого мужа хотели они для своей любимицы Тусси. Лиссагарэ был немолодой, изрядно поживший, несимпатичный человек. Политические взгляды его были весьма неопределенны. Он не внушал Марксу достаточного доверия. Брак Лиссагарэ с Элеонорой не состоялся.

В начале августа 1874 года Энгельс с женой поселился в наиболее любимом им морском курорте Истборне. Строгие скалы и поросшая дубравами отлогая возвышенность над самым морем были величественны. В маленькой овальной бухте неровный, уступчатый пляж омывали зеленоватые прозрачные воды. Истборн резко отличался от всех других приморских городков Англии несколько мрачными очертаниями скалистого берега, напоминающего скорее скандинавские приморские ландшафты.

В спортивном полосатом костюме, сапогах, тирольской шляпе, с надежной тростью в руке Энгельс уходил в далекие прогулки вместе с печальной, осиротевшей Женнихен, недавно схоронившей своего младенца. Часто они подолгу молчали. Чуткий Генерал понимал, что словами не залечить страшной материнской раны, и надеялся на верного целителя — время. Как-то он подвел Женнихен к своей любимой скале, похожей на высокий кипарис. Внизу расстилалось суровое море. Гул морского прибоя звучал, как симфония вечности. Энгельс заговорил о своем желании после смерти исчезнуть в водной пучине. Он всегда повторял друзьям, что просит сжечь его тело и затем погрузить прах в море именно возле прекрасного Истборна.

Здоровье Маркса становилось все хуже, и врач настаивал на необходимости полечиться карлсбадскими водами. Энгельс нашел этот совет правильным и, как всегда, щедро снабдил друга деньгами. Однако Марксу нелегко было отправиться в путь. Прошло всего две недели, как умер его единственный внук, маленький первенец Лонге. Карлу не хотелось покидать дочь в дни горя.

«В этом отношении, — писал Маркс Кугельману перед отъездом на воды, — я являюсь менее стойким, чем в других вещах, и семейные несчастья обходятся мне всегда дорого! Чем больше живешь, как живу я, почти совершенно замкнуто от внешнего мира, тем более связывает узкий круг семейных привязанностей». Заменить отца возле горюющей Женнихен взялся Энгельс.

15 августа вместе с Элеонорой Маркс приехал в Карлсбад, прославленный курорт, расположенный неподалеку от древней гостеприимной Праги. Они поселились в отеле «Германия», на улице Шлоссберг-шлоссплот. Маркс по совету местного врача, знавшего, кто он, назвался в гостинице не Карлом, а Чарльзом. Однако спустя несколько дней курортная сплетница — газета «Шпрудель» сообщила, что в Карлсбад прибыл сам «красный вождь» грозного Интернационала. Им заинтересовалась вся разноплеменная курортная публика. Полиция уже следила за каждым его шагом, как, впрочем, делала это все годы не только на континенте, но и на острове, где он жил.

Маркс был чрезвычайно добросовестным пациентом и строго исполнял все предписания врача. Ровно в шесть утра, под руку с Элеонорой, элегантно одетый, он отправлялся к целебным источникам. Он степенно прогуливался по дорожкам парка, вокруг павильонов и поглядывал на большие луковичные часы, вынутые из бокового кармана жилета. Между каждым приемом воды требовался пятнадцатиминутный перерыв. Последний, восьмой стакан он выпивал перед сном.

С завистью смотрел Маркс на Элеонору, которой врач рекомендовал для аппетита кружку превосходного пилзенского пива, любимого, но запрещенного ему напитка. После диетического завтрака начиналось время обязательных прогулок.

Карлсбад, расположенный в холмистой местности, очень живописен и приятен для глаза. В окружающей природе нет резких, острых линий. Все там радостно, открыто солнцу и свету.

Невысокие гранитные горы поросли густыми лесами, напоминающими, однако, большие одичалые парки, Среди деревьев в пригородах разбросаны уютные кафе, где подают отличный кофе с пышно взбитыми желтоватыми сливками.

Маркс чувствовал себя с каждым днем лучше. Впервые за много лет он позабыл об изводящих болях в печени, стал снова крепко спать по ночам. Постепенно исчезали утомляемость и раздражительность.

У Маркса и Элеоноры появились новые знакомые. Обычно они встречались с ними у вырывающегося гейзером из земли, обжигающего Шпруделя или у других целебных источников и сопровождали их в загородных поездках и пеших прогулках. Художник Отто Книлле, писавший исторические полотна, был интересным собеседником, и Маркс охотно говорил с ним об искусстве.

По вечерам, особенно в жаркие дни, многоязычная, разноликая толпа отправлялась в курзал, где играл оркестр под управлением знаменитых дирижеров, пела хоровая капелла. Но интереснее всего были дальние прогулки. Особенно нравился Марксу таинственный, поэтический, обвитый легендами Эгерталь. Там горы и камни столь причудливы в своих очертаниях, что дают простор воображению и фантазии. В уютной долине по каменистому руслу, пенясь и шумя, несется горная речка, в которой согласно старинной легенде живет русалка Эгер, вечно плачущая над человеческим непостоянством. Ее обманул пастух Ганс Хейтлинг, поклявшийся в вечной любви. Охладев к русалке, он решил жениться на обыкновенной девушке. Тогда разгневанная Эгер жестоко ему отомстила и превратила свадебный кортеж в груду камней.

Марксу полюбилась легенда о мстительной русалке, и он с увлечением отыскивал в каменном хаосе застывшие очертания музыкантов с валторнами и трубами, свадебную карету, окаменевшую невесту в фате и злополучного Ганса Хейтлинга с широкополой деревенской шляпой в руке.

Незадолго до возвращения в Лондон настроение Маркса внезапно было испорчено серьезной размолвкой с Кугельманом, приведшей к полному разрыву. Ганноверский врач снова попытался убедить Маркса отойти от того, что он называл не без пренебрежения Политической пропагандой, и посвятить себя целиком разработке теории. Маркс давно уже испытывал большое разочарование в Кугельмане и с трудом терпел его пустые разглагольствования, желание выдать себя за никем не понятую натуру, живущую высшими интересами мироздания. Самовлюбленность и выспренность, присущие Венцелю, — свойства филистеров— стали нестерпимы творцу… «Капитала», как больно режущая слух фальшивая нота.