Мириады миров - Коллектив авторов

месту, где недалеко друг от друга стояли Норбер Моони и Каддур со своими пленными. Не выпуская их из рук, они ловко сумели придержать и третьего.

– Захвати с собой фонарь, Виржиль! – Да, главное, спеши: каждая минута дорога! – крикнул ему вслед Моони.

Виржиль немедленно повиновался и мигом скрылся на складе обсерватории. Едва успел он выйти, как трисоумышленника тотчас же сделали попытку освободиться, надеясь, что им втроем удастся как-нибудь осилить двоих. Но они ошиблись в расчетах: Каддур один мог бы сдержать их всех троих, а вдвоем с Норбером, отличавшемся также недюжинной силой, уж и подавно, я потому попытка отставных комиссаров не увенчалась успехом.

– Еще одно подобное движение – и я прижму посильнее! – со злобным хохотом крикнул карлик, унимая своих пленных и сжимая в каждой руке своей шею одного из своих врагов.

Жест его был так вразумителен, а довод так убедителен, что после того никто не посмел уже шевельнуться.

Минуту спустя Виржиль вернулся с целой связкой крепких веревок. С помощью своего огромного перочинного ножа проворный малый отхватил несколько длинных концов веревки, и в каких-нибудь пять минут все три злоумышленника были связаны по рукам и ногам, точно немецкие сосиски, и положены вдоль стены.

Несчастные не издавали ни жалобы, ни стона; они так были удручены постигшей их неудачей, что теперь не смели уже более питать ни малейшей надежды на помилование.

– Ну, а теперь за респираторами, и живее! – крикнул Норбер Моони, – мы привяжем их им на грудь, чтобы резервуары не помешали нам ухватить их за руки и за ноги, и таким образом потащим на парашют! – добавил он.

– Как! – воскликнул изумленный Каддур, положительно недоумевая и не веря своим ушам, – неужели вы еще думаете увезти их с собою, даже после того, что они попытались сейчас сделать?!.. Нет, это поистине невозможно!..

– Почему же? Ведь то, что они сделали сейчас, нисколько не меняет самого дела, – спокойно отвечал молодой астроном, – и даже, по моему убеждению, не увеличивает меры их злодеяний и преступлений. Они должны быть преданы настоящему суду и наказаны по существующим законам той страны, где будут судиться. Я дал себе слово, что мир узнает обо всем том, что эти люди сделали преступного, и что поведение их предано будет гласности, – и сдержу свое слово!.. Ну же, Виржиль, тащи сюда скорее респираторы: надо покончить с этим сейчас же, время уходит!

Бывший алжирский стрелок по-военному беспрекословно повиновался, как команде, приказанию своего господина, но Каддур не сдавался.

– Нет, это невозможно! – восклицал он, – я не могу поверить, что вы, имея под руками такое удобное и вполне честное средство воздать по заслугам этим негодяям, имея в своем распоряжении заслуженное и естественное наказание, еще станете утруждать себя и других перевозкой этих господ на Землю для того только, чтобы передать их там в руки человеческого правосудия когда само небесное правосудие готово произнести над ними свой приговор и покарать их, помимо всякого участия, вашего или чьего-либо!.. Нет, вы оставите их здесь!.. Разве они уже одной этой последней предательской попыткой не утратили всякого права на снисхождение и помилование? Неужели вы думаете, что они увезли бы вас с собой, если бы вы были в их руках?… Как бы не так!.. А ведь еще немного, – и это бы случилось!..

– Я не намерен согласовывать свое поведение с поведением этих недостойных людей! – холодно возразил на это Норбер Моони. – Прошу вас, Каддур, ни слова более об этом!.. Мы увезем этих людей с собой: я так решил, и так оно будет! Это ужасные негодяи, такие негодяи, каких еще не носила на себе земля; это – самые подлые, самые низкие душонки… тем не менее я не хочу, чтобы про меня когда-нибудь могли сказать, что я по своей воле, по собственному своему произвольному решению, осудил их на такую ужаснейшую пытку, как изгнание на Луну с неизбежной смертью от недостатка воздуха!..

– Нет, нет! Я никак не могу допустить этого! Теперь они уже не могут навредить нам, и потому бояться и опасаться их нам нечего… а оставить их здесь – значило бы опуститься до их собственного уровня.

В этот момент вернулся Виржиль с респираторами. Он проворно привязал каждому из негодяев по резервуару с кислородом на грудь и надел им респираторы с полумасками на лицо.

– Ну, ладно! Этого вперед! – сказал Норбер Моони, указывая на Питера Грифинса.

Виржиль подхватил его за плечи, но карлик не двинулся с места.

– Ну, в таком случае, если Каддур не хочет помочь нам, то мы с тобой вынесем его сами! – сказал Норбер Моони, нагибаясь, чтобы поднять связанного Питера Грифинса за ноги.

Но карлик проворно сделал несколько шагов вперед и решительно загородил собою дверь.

– Люди эти не выйдут отсюда! – проговорил он глухим, но решительным, почти властным голосом. – Я этого не хочу! и не допущу…

– Каддур! Да в уме ли вы? – крикнул Норбер Моони. – Я здесь хозяин и говорю вам, что мы вынесем их отсюда, этих людей!

– Нет! – решительно возразил Каддур, – пока я жив, вы не сделаете этого!..

– Что же, вы силой думаете воспрепятствовать этому?

– Да, и силой, если будет нужно!

– Каддур, от вас-то я не ожидал такого явного сопротивления моей воле! Вы забываете, кто мы с вами, забываете, что вы обещали мне беспрекословную преданность! Право, мне тяжело напоминать вам обо всем этом, но вы в данный момент нарушаете не только все свои обещания, но и все свои обязательства по отношению ко мне!

Слова эти, по-видимому, тронули карлика до глубины души; слезы выступили у него на глазах, по всему было видно, что он сильно волновался, но тем не менее он не трогался с места и стоял как вкопанный в дверях, преграждая собой путь.

Полагая, что причиной этого упрямства являлся ложный стыд со стороны Каддура, Норбер, не говоря ни слова, дал понять знаком Виржилю, чтобы тот опять подхватил под руки Питера Грифинса, а сам подхватил его за ноги, желая все-таки вынести на эспланаду к парашюту, но карлик загораживал им дорогу и не соглашался пропустить.

– Вы не поверите, насколько мне тяжело и больно казаться в ваших глазах неблагодарным и непокорным, господин Моони, – промолвил он искренним, прочувствованным голосом, в котором слышалось непритворное огорчение, – но я решил: пока я жив, эти люди не выйдут отсюда ни живыми, ни мертвыми, и решение это бесповоротно и непреклонно! Суд над ними принадлежит мне п о праву, и права этого я не уступлю другому суду!

Между тем остальные путешественники, разместившиеся