Увидеть лицо - Мария Барышева

И что теперь ей делать? Броситься ему на шею? Или извиниться, отвернуться и уйти, чтобы больше никогда его не увидеть? Другого шанса не будет. Но ведь этот человек ей совершенно не знаком, он чужой для нее.

— Знаете, обычно, когда человека окликают, то это делают с какой-то определенной целью, — заметил Виталий с явным раздражением. — Или вы просто решили напомнить, как меня зовут?

— Нет, — механически произнесла Алина, — я сделала это с определенной целью.

Чау-чау с чрезвычайно хмурым видом сел на асфальт рядом с правой ногой Виталия, внимательно и оценивающе оглядел девушку щелочками карих глаз, сделал для себя какие-то выводы, после чего сердито сказал:

— Бух! Ух-бух!

Алина невольно улыбнулась — несмотря на угрюмое выражение морды, собака все же казалась беспредельно очаровательной. Маленький хмурый медведь.

— Это Цезарь или Мэй?

— Мэй, — машинально ответил Виталий, потом удивленно вскинул брови. — Вы из кинологического центра? Голос у вас очень знакомый.

Чау-чау несколько раз хрюкнула с явным презрением к этой версии, потом высунула кончик лилового языка, словно дразнящаяся девчонка, ее морда сморщилась и глаза почти исчезли в зарослях рыжей шерсти.

— Нет, я не из центра… я по другому поводу… Вы торопитесь?

Виталий пожал плечами и посмотрел на часы на левом запястье.

— Смотря, каков повод… Мы собирались спуститься к реке, на мосту собаке особо не разгуляться. Откуда вы нас знаете?

— Я… — Алина нервно облизнула губы. — Я… А вам знаком только мой голос? А как насчет лица?

— Нет, по-моему, раньше я вас не видел, — уверенно заявил он. — Может, мы общались по телефону? Так…

— Скажите, вы хорошо помните прошлую пятницу?

Он недоуменно кивнул.

— Ух! Бух!

— Мэй, помолчи!

Собака оскорбленно взглянула на хозяина, потом встала и принялась обнюхивать перила.

— В эту пятницу… вам что-нибудь снилось?

Виталий пронзительно взглянул на нее, и на мгновение в его глазах появилось что-то агонизирующее, и внезапно она поняла, что он все помнит, и ее сердце больно стукнуло в груди. Но его глаза почти сразу же вновь стали спокойными.

— Надо же… на улицах уже и психологические опросы проводят! Вы…

— Вы правы, мы с вами знакомы… хотя мы познакомились при очень странных обстоятельствах… Мы познакомились… ну, можно сказать, пять дней назад… в автобусе. Вы возвращались из Саратова, вы ездили туда к своей сестре, Даше…

— Что вы несете?!

Его голос хлестнул ее наотмашь — резкий, злой, и она недоуменно раскрыла глаза, не понимая, чем вызвана такая перемена в его поведении. Лицо Виталия потемнело и он шагнул вперед, а Мэй зашлась в басовитом лае, решив что хозяину угрожает опасность.

— Но вы…

— Моя сестра умерла десять лет назад! — холодно произнес Виталий, уже взяв себя в руки. — Что за бред ты мне тут рассказываешь?!

Алина, сглотнув, отступила назад. Как она могла забыть?! Он же говорил ей там… говорил, что ему кажется, что что-то не так с его сестрой. Желания, заветные мечты… С Виталием поступили еще хуже, чем с ней. В той реальности его сестра была жива. Каково было ему проснуться и осознать, что на самом деле она уже давно похоронена.

— Простите, я не знала… я…

Виталий отвернулся и быстро пошел прочь. Мэй напоследок зло гавкнула и помчалась за ним. Алина растерянно огляделась, потом выкрикнула:

— Подожди! Меня зовут Алина! Алина Суханова!

Воробьев остановился, словно налетел на невидимое препятствие, потом медленно повернулся и отрицательно покачал головой, и даже на таком расстоянии она увидела страх на его лице. Алина быстро пошла навстречу ему, почти побежала и остановилась только тогда, когда между ними осталось не больше полуметра.

— Нет, — тихо сказал он. — Нет! Это невозможно!

— Это я, Виталий. Я. Просто в этой реальности я выгляжу совсем иначе. Помнишь, мы говорили, что там сбываются наши мечты и наши страхи. Мое лицо там… это не моя мечта. Это мой страх.

— Ты… Нет, невозможно!

Мэй сердито ухнула, потом увидев, что ни хозяин, ни настырная и, возможно, представляющая угрозу дамочка не обращают на нее ни малейшего внимания, оскорбилась, после чего с размаху уселась хозяину на ногу.

— Что мне сказать Виталий, чтобы ты поверил. Какую из теорий тебе напомнить. Мою?! Твою?! Жоркину?! О ком мне тебе рассказать?! Об Олеге, который там умер у меня на руках?! Или об этом ублюдке, Лешке, который его убил?! Кстати, ты его застрелил?! Я не успела увидеть… я умерла!

— Это был сон! — хрипло произнес он. — Как ты могла узнать, что мне снилось?! Я тебя не знаю… но голос… твой голос… Господи, откуда ты все это знаешь?!

— Потому что я — Алина Суханова! Я могу показать тебе паспорт… черт! Не то! Но… Ты помнишь наш знак… условный знак, чтобы я узнала — ты это или не ты?! Ты заставил меня остаться в автобусе!.. — Алина остановилась, почувствовав, что от волнения начинает бессвязно тараторить. — Ты читал мне свои стихи, помнишь?!

— Я не пишу стихи! — отрезал Виталий, и на мгновение ей показалось, что он сейчас убежит. Впрочем, она хорошо понимала его состояние. К человеку вдруг заявляется его ожившее видение и говорит: «Привет!»

— Да, не пишешь. Тебе это ни к чему! Они все у тебя в голове, как у меня — моя книга! Ты прочел мне один, когда мы стояли у окна в моей комнате! Вспомни! В час рождения звезды утренней — в час, когда цветет небес лилия, легкой поступью опускается по лучу звезды дева Севера…

Виталий отвернулся, схватившись левой рукой за перила и посмотрел на линию горизонта, потом, не поворачивая головы, негромко, вопросительно произнес:

— Аля?

— Да. Это я, Виталий. Правда, уже больше не рыжик.

Он повернулся. Две пары глаз — человеческих и собачьих выжидающе смотрели на него. Алина ждала реакции. Мэй ждала, когда хозяин перестанет валять дурака и продолжит прерванную прогулку — здесь, на мосту, в соседстве с ревущими машинами ей совсем не нравилось.

— Черт возьми! — сказал Виталий и потер лоб ладонью. — Мне нужно присесть!

Алина кивнула, с облегчением поняв, что самое трудное позади и теперь начнется самое тяжелое и болезненное.

— Мне тоже.

Они сидели на скамейке возле длинного ряда кустарниковой акации, уже растерявшей почти все свои листья. В нескольких метрах от них убегала вниз широкая лестница. Возле парапета стояли несколько мужчин и курили, глядя вниз, на воду. Неподалеку Мэй деловито обследовала кусты, раздраженно огрызаясь на прохожих, почти каждый из которых норовил ее приласкать. Чау-чау позволяла ласкать себя лишь одной руке — прочие руки должны были испуганно отдергиваться — и они отдергивались — не только от лая и вида великолепных клыков, но и от угрюмого выражения собачьей морды, не сулившей ничего хорошего.