Отныне и вовек (сборник) - Рэй Брэдбери

– Капитан?

Тот отозвался из-за двери:

– Что? Что?

– Вам снился дурной сон, сэр, – сказал Рэдли.

Дверь открылась, и на пороге показался капитан с всклокоченной белой шевелюрой.

– Боже, мне снилось, что я падаю, падаю в космосе и этому нет конца. Дай прийти в себя.

– Прошу расписаться в вахтенном журнале, сэр, – отчеканил Рэдли.

– В четыре часа воображаемого утра? Ладно, Рэдли, хотя бы стряхну дурные сны. Пойду с тобой, распишусь. Как там наши компьютеры? Вычисляют?

– Плавятся, сэр, от такой загрузки.

– Торопишься меня опровергнуть?

– Вы утверждали, что правда на вашей стороне, сэр, – ответил Рэдли. – Я бы предпочел это доказать.

Капитан вышел в коридор, и я попятился еще дальше в темноту, хотя он и без того не мог меня увидеть. Они с Рэдли направлялись в сторону центрального отсека, а я крался следом.

– Я тебя насквозь вижу, Рэдли. Не лежит у тебя душа к этой погоне, ведь так?

– Если под «погоней» вы подразумеваете наши первоочередные задачи – нанесение на карту звезд и исследование миров…

– Нет, нет! Заверни-ка сюда! – произнес капитан, заходя в огромный центральный отсек, почти безлюдный в этот ранний час, и указал на звездный экран.

Светящееся трехмерное изображение парило в воздухе.

– Что тебе известно о путях темных планет и ярких комет?

– Очевидно, вам придется меня просветить, сэр, – ответил Рэдли.

– Что ж, просвещайся, – начал капитан. – Здесь тысячи тысяч звездных карт, утвержденных, заархивированных и рассортированных. Проведи рукой по этому пространству. Дотронься до длинного следа кометы Галлея; почувствуй жар кометы Малый Аллиостро. Вот они, плоды ночных сомнений и терзаний Господа, всех Его долгих дум. Бог видит радостные сны – появляются зеленые земли. Бог испытывает муки – из бескрайних врат Его воспаленных глаз и губ выплывает Левиафан. Он несется сюда! Я знаю способ встретить его лобовой атакой, дать отпор за шесть недель до того, как он уничтожит Землю. Мы должны поторапливаться, чтобы застать его врасплох.

– Врасплох? – Рэдли отвернулся от ярких, светящихся в воздухе карт. – Комету невозможно застать врасплох, сэр. Она неживая, ей все равно.

– Но я-то живой, и мне не все равно, – парировал капитан.

Рэдли пожал плечами:

– И потому вы решили переложить груз знаний на плечи какого-нибудь великого юного скитальца, бича Вселенной, которого носит по разным мирам, как неприкаянного, вечно бездомного. Я…

– Продолжай, – подбодрил капитан.

– Сэр, если, как учит преподобный Колуорт, весь космос – это наша плоть от плоти, а все галактики, солнца, живые твари – ростки одного семени, одной всеохватной воли, тогда призрак, о котором вы говорите, сэр, этот великий и ужасный монстр, то бишь комета, слетает с уст Божьих. Не болезнь, не отчаяние, но Его светлая воля, озаряющая вселенскую ночь. Готовы ли вы противиться этому дыханию?

– Коль скоро оно перевернуло мне душу и выжгло глаза – да, готов! Прислушайся к его реву, который не умолкает даже сейчас за обшивкой корабля, там, снаружи.

Его протянутая рука коснулась какого-то дисплея. Корабль пронзили токи неукротимой энергии, прокатившиеся по всем отсекам.

Кивком указывая на изображение, капитан продолжил:

– Вот дыхание, о котором ты говорил. От него веет холодом. Это холод всех кладбищ мира, переброшенных в космос, и еще это саван длиною в световой год, накрывший мириады потерянных душ, которые вопиют об избавлении. Мне – нам – предстоит их спасти.

– Этот звук – тупая, безжизненная субстанция, сэр, просто комбинация, рожденная хаосом, притягиваемая и отталкиваемая то одним, то другим приливом. Пытаться остановить эту нескончаемую бледную пульсацию – все равно что пытаться остановить свое сердце.

– А что, если оба остановятся одновременно? – спросил капитан. – Не будет ли моя победа над этой пульсацией столь же сокрушительной, как ее победа надо мной? Маленький человек и необъятный Судный день, летящий в пространстве: вес их одинаков, если на другой чаше весов – смерть.

– Но, разрушая ее, – убеждал Рэдли в тихом отчаянии, – вы, капитан, разрушаете и свою плоть, которая на время дана вам Богом.

– Для меня эта плоть – оскорбление! – вскричал капитан. – Раз мир един, значит, Бог проявляется в минералах, в лучах света, в движении, во тьме или в человеке разумном; но ежели комета, моя кровная сестра, была призвана испытать мое терпение, подобное терпению Иова[22], не совершила ли она богохульство, когда для начала меня изувечила? Если я – плоть от плоти Божьей, отчего был я поражен слепотой? Нет, нет! Эта сила неудержима и греховна. Ее страшный лик беспрепятственно парит над бездной. За слепящим сиянием я чую кровь, что смазывает шестерни и засовы ночных кошмаров. И неважно, где явится мне эта сила: то ли при виде бедняги, сгорающего в геенне огненной, то ли в схватке с акулой, перемазанной человечьей кровью, то ли при встрече со слепящей белой маской, брошенной среди звезд для устрашения людей и нанесения удара, который не убьет человека, но сломает ему хребет и душу, – я дам отпор. Так что избавь меня от ханжеских увещеваний, любезный. Эта сила попробовала меня на завтрак. Я закушу ею нынче за ужином.

– Раз так, – прошептал Рэдли, – да поможет нам Бог.

– Поможет, – отозвался капитан. – Если мы – живые Божьи твари, значит, мы укрепим Его длань, простертую, чтобы остановить чудовище длиною в световой год. Ты же не устранишься от этой величайшей схватки?

– Устранюсь, – пробормотал Рэдли, – тем более что надо компьютеры проверить, сэр.

Он уже собирался уйти, но был остановлен словами капитана:

– Тогда отчего тобою владеет ярость, подобная моей? Нет, твоя еще сильнее. Ибо я не доверяю «реальности» и ее слабоумной матери, Вселенной, а ты хочешь остаться праведником и выбираешь для себя хлипкие подпорки, кои сулят счастливый финал. Но с волками жить – кастратом быть. Еще немного – и тебя возьмут в хор Папы Римского. От такой праведности я весь трепещу.

– Сэр, – отозвался Рэдли, – я вам не союзник. Но вы меня не бойтесь. Пусть капитан убоится капитана. Бойтесь самого себя… сэр.

Рэдли снова развернулся – и на этот раз смог удалиться без помех.

Глава 4

Вконец подавленный, я вернулся к себе. За время, оставшееся до рассвета, мне так и не удалось заснуть – я только метался и крутился с боку на бок; а Квелл безмятежно посапывал и видел свои инопланетные сны.

Вскочив по первому звонку побудки, я помчался на радиолокационную палубу. Там мне попался на глаза мой знакомец Смолл, склонившийся над пультом.

– А ты знаешь, что ракета подпитывает себя в космосе? – спросил он.

– Подпитывает? Это как?

– Барахтается, – объяснил он. – Как огромная рыбина в потоках солнечного ветра, космических лучей, межзвездных радиоактивных излучений. Вечно голодные, мы – я имею в виду этот корабль – рыщем в поисках пиршеств крика, голосов и отголосков. Я сижу тут день за днем, чтобы своевременно засекать стремительные атаки из окружающего нас космоса. Обычно улавливаю только безымянные звуки в разных сочетаниях – шумы, радиопомехи и резонанс. Но иногда ни с того ни с сего… вот послушай!

Смолл тронул кнопку, и из динамика на пульте понеслись голоса – отчетливые человеческие голоса. Он повернулся ко мне, и его лицо приняло непривычное выражение.

Мы с ним стояли и слушали радиопередачи, адресованные земной аудитории двухсотлетней давности. В эфире выступал с речью Черчилль, бесновался Гитлер, делал ответное заявление Рузвельт, ревели уличные толпы, гремели трансляции футбольных и бейсбольных матчей ушедших дней. Звук то нарастал, то затихал, набегал океанской волной и откатывался назад.

Потом Смолл заговорил:

– На самом деле ни один звук, единожды вырвавшись, никуда не исчезает. Он поглощается электрическими облаками, и, если повезет, мы в одно касание сможем вернуть себе эхо суровых забытых войн, долгих дней лета и теплых месяцев осени.

– Знаешь, Смолл, – оживился я, – нужно записать эти передачи, чтобы прослушивать их снова и снова. У тебя есть что-нибудь еще? Что удалось поймать?

– Как-то нашли мы целый фонтан, бьющий из прежних дней Земли. Голоса минувших столетий. Странные какие-то радиоведущие, смешки не к месту, политические недомолвки. Послушай.

Смолл опять поколдовал над настройкой пульта. И мы услышали: дирижабль «Гинденбург»[23] охвачен пламенем. В тысяча девятьсот двадцать седьмом Линдберг приземлился в Париже. Некто Демпси победил некоего Танни в тысяча девятьсот двадцать пятом[24]. Толпы захлебывались криком, демонстранты ликовали. Потом звук стал затухать.

– Ладно, проехали, – сказал Смолл.

– Верни обратно! – вскричал я. – Это же наша история!

Из динамика на пульте уже несся другой голос:

– Сегодня днем в резиденции на Даунинг-стрит премьер-министр Черчилль…