Остров Весёлых Робинзонов (с иллюстрациями) - Владимир Санин

– Этот тип кинул на Машень­ку сеть! – горячился Зайчик. – Бег нужно повторить!

Потапыч помчался отбирать у Юрика тельняшку, но того и след простыл. Так что Машеньке пришлось признать, что братья взяли полный реванш.

После обеда и тихого часа началась борьба за глав­ный приз. Участники, сидя друг против друга, должны были прижать к столу руку соперника. Соревнования проходили по олимпийской системе – с выбыванием проигравшего. Мы вытянули из кувшина бумажки с порядковыми номерами, и опытный Зайчик составил таблицу. Победителем первой пары оказался я: в труд­ной спортивной борьбе мне удалось преодолеть отча­янное сопротивление Ксении Авдеевны. Затем Ладья в блестящем стиле победил Машеньку и Юрика, а Борис с непостижимой ловкостью прижал к столу могучую руку Потапыча, расправился со мной, но быстро про­играл Зайчику. Профессор и Раков, обливаясь потом, долго пыхтели, хватались за скамейки свободными ру­ками и бормотали про себя заклинания. Илья Лукич оказался хитрее: он вдруг испуганно вскрикнул, про­фессор от неожиданности прекратил нажим, и Раков мгновенно припечатал руку соперника к столу. Лев Иванович поднял крик, но жюри сочло уловку наход­чивого Ракова вполне справедливой.

Наконец за стол уселась последняя пара: Зайчик и Шурик. Мы были так уверены в победителе, что со­ветовали Шурику сдаться: всем не терпелось увидеть таинственный главный приз. Но первые же секунды борьбы едва не принесли сенсацию: Зайчик с воплем покачнулся на скамейке, и Шурик молниеносно рва­нул его руку вниз. Наш фаворит, однако, удержался, но немедленно потребовал расследования. Оказалось, что Юрик залез под стол, незаметно привязал к ноге Зайчика веревку и дернул за нее в кульминационный момент борьбы. Юрика с позором изгнали, и борьба возобновилась. Горя жаждой мщения, Зайчик мощ­ным усилием хотел покончить с противником, но рука Шурика выскользнула, и богатырь шлепнул о стол своей ладонью. Зайчик удивился, а когда эта же исто­рия повторилась, вновь потребовал расследования. Можете себе представить наше возмущение, когда вы­яснилось, что Шурик смазал свою ладонь гусиным жиром!

Разумеется, победа тут же была присуждена оби­женному Зайчику, и Раков под неописуемый восторг свидетелей вручил ошеломленному чемпиону главный приз соревнований: свою фотокарточку с дарственной надписью.

Я РАЗМЫШЛЯЮ В НОЧНОЙ ТИШИ

Вечером Потапычу показалось, что он слышит гул мо­торной лодки. Мы высыпали на берег, но, как ни всматривались, ничего не обнаружили на ровной и безмятежной поверхности нашего озера. Борис пред­положил, что у Потапыча бурчало в животе – явление, которое при известном воображении можно принять за работу мотора, но старик сердито мотал головой.

– Слышал моторку! – упрямо повторял он. – Это неспроста. Давайте ночью сторожить, в порядке живой очереди. Мало ли что может случиться! Опять приедут типы.

Раков, на которого перспектива ночного дежурства подействовала удручающе, озабоченно выпятил ниж­нюю губу.

– А что, если нам привязать на цепь Шницеля? – предложил он. – Увидит подозрительное лицо и зала­ет. Надо ведь, чтобы этот жалкий пес приносил ка­кую-нибудь пользу.

Раков терпеть не мог Шницеля, который целыми днями бродил вокруг кухни и держал нашего шеф-по­вара в постоянном нервном напряжении.

Антон гневно заявил, что не позволит травмировать беззащитную собаку. Борис тоже придерживался мне­ния, что беспокоить пса не стоит, ибо военизированная охрана Шницель, как показала практика, ночью спит безмятежным сном дежурного пожарника. Вот если бы нужно было раздобыть где-либо кусок мяса – другое дело. Здесь помощь Шницеля была бы бесценна.

Антон нетвердым голосом начинающего лгуна про­бормотал, что Шницель не так воспитан, чтобы посяг­нуть на чужое, что он скорее умрет с голоду, чем…

И, блудливо пряча глаза, мой друг торопливо пере­сказал свою знаменитую легенду о колбасе, которую Шницель якобы не съел. Антон был очень жалок в эту минуту.

– Хорошо, обойдемся без этой честнейшей соба­ки, – нетерпеливо прервал Лев Иванович. – Но зачем караулить по очереди? Ведь среди нас есть люди, стра­дающие бессонницей. Пусть они и дежурят, раз им все равно не спать. Скажем, коллега Ладья в свое время хныкал, что он не может заснуть.

Все замотали головами, а Ладья довел до общего сведения, что с бессонницей покончил на третий день, когда своими руками наколол полкубометра дров. Было решено бросить жребий. Талончик с черепом и скрещенными костями достался мне.

И вот я – суверенный властитель, владетельный князь тишины, полновластный хозяин царства ночно­го безмолвия. Когда я иду – слышны только мои шаги, когда я стою, то слышу свое дыхание. Я – часовой, страж спокойствия, «лорд-хранитель ночного храпа», как сказал на прощанье Антон.

Удивительная вещь – тишина! Сколько я мечтал о ней, корчась на своей московской постели и про­клиная каждый звук, проникавший в мою комнату! Я нежно, как имя любимой, шептал это слово – ти­шина, я грезил ею и жаждал ее каждой клеточкой свое­го существа.

Я медленно брожу в ночной тиши и думаю о том, что мечта бывает красивее своего воплощения. Мне надоела тишина, она архаична, как телега. К ней не­возможно привыкнуть, она противоречит здравому смыслу, ибо имеющий уши да слышит! Конечно, с нею можно на время мириться, как это вынуждены делать космонавты в перерывы сеансов радиосвязи, но жить в глухой тиши человеку двадцатого века нельзя. Ему нужны шумы, которые он не устает проклинать. Проти­воречие, которое можно объяснить не логикой, а только чувствами.

Я брожу по лагерю и думаю о том, что мне повезло. Прошло уже двадцать дней, и мне было жаль расста­ваться с каждым из них. Мне здесь хорошо. Я вырос в своих глазах и произвожу сам на себя самое благо­приятное впечатление. До сих пор я умел варить яйца, писать очерки и редактировать рассказы. А теперь я умею делать вещи, достойные высокого звания члена коммуны имени Робинзона Крузо. Я умею пилить и колоть дрова, таскать из колодца воду, стирать рубаш­ки, носить мешки с картошкой и доить корову. Вымыть пол для меня сущий пустяк. Я могу, наконец, ловить браконьеров! Я все могу. От меня бы теперь не отверну­лась даже самая придирчивая невеста на свете: красно­щекая молодая колхозница из далекого таежного села. И это не удивительно: я – настоящий мужчина, с мо­золистыми руками и волчьим аппетитом, а не какой-нибудь там заморыш с бледными ушами.

Я на ходу ощупываю свои мускулы и горжусь собой.

В Машенькином окне свет лампы: наша предводи­тельница допоздна что-то пишет. Наверное, истории наших болезней. Мне становится весело: я вспоминаю Антона. Он уже давно перестал требовать от меня бла­годарности «за спасение от когтей», и злится, когда я затрагиваю эту щекотливую тему. Впрочем, держится Антон хорошо: снова начал обмениваться с Машень­кой изящными колкостями, хотя до паники боится остаться с ней наедине. Ничего, скоро я ему кое-что выскажу! Он у меня еще наплачется за эту подлую выходку со Шницелем, которого приучил спать только в моей постели. Особенно бесит меня то, что я сам к этому привык и теперь не могу заснуть, пока Шницель не юркнет на место.

Машенька выглядывает в окно и шлет мне воздуш­ный поцелуй. У нее усталое лицо, но красива она, как рафаэлевская мадонна. Несколько минут мы вполголо­са беседуем. Машенька искусно переводит разговор на Антона, и я охотно сообщаю ей подробности. Из дома напротив высовывается в окно Борис и шипит. Голу­боглазый ангел, смеясь, скрывается в своей опочиваль­не и гасит свет: рабочий день окончен.

Машенька усвоила оригинальный метод руководст­ва. Она никому ничего не приказывает, все атрибуты власти у председателя Бориса, но мы, по общему убеж­дению, пляшем под «докторшину дудку». Когда идет спор и кипят страсти, Машенька своим тихим голосом как бы невзначай роняет реплику, и вдруг оказывается, что это самое единственное и мудрое решение, которое почему-то не пришло в наши головы. Отношение к Машеньке бережное: ее незаметно отстраняют от тяже­лых работ и всячески оберегают, ей Раков подсовывает самые лакомые кусочки. Все уже давно забыли о роли Машеньки в нашем сенсационном превращении из ку­рортников в Робинзоны, а если и помнят, то считают это невинной шалостью милого дитяти. И никто, по­жалуй, кроме Антона, Бориса и Потапыча, не хочет и думать о том, что у этого дитяти великолепная голова и стальной характер.

Невдалеке показалась чья-то огромная фигура. Я мгновенно превращаюсь в пружину, всматриваюсь и облегченно вздыхаю. Это Зайчик. Он вышел побро­дить, ему не спится, и я один знаю почему. Даже Бори­су, которого Зайчик безмерно уважает и боится, он не открыл свою великую тайну. А во мне, видимо, есть что-то такое, что делает из меня несгораемый сейф для чужих секретов. Я определяю это «что-то» как врож­денное благородство, Антон – как бессловесную ту­пость бетонного столба, которому можно рассказать все что угодно. Я настолько устаю от этой роли, что скоро начну соглашаться с Антоном. Но мне жаль Зай­чика, доброго Геркулеса с доверчивыми глазами ребен­ка. И я снова слушаю взволнованные слова о том, что он любит Машеньку больше всего на свете, что он го­тов по ее первому знаку переплыть озеро, вырвать с корнем любое дерево и сразиться с целой сотней браконьеров. Но Машенька не делает этого знака. Она не знает о том, как Зайчик ее любит, и, наверное, ни­когда не узнает. Он боксер, она считает его драчуном… к чему ей такой? Но появятся ли у него шансы, если он бросит бокс, поступит в институт и станет истори­ком-археологом? Он твердо решил сделать это, Игорь Тарасович обещает помочь…