Проект «Феникс» - Франк Тилье

— А как со вскрытием?

— Его, к моему величайшему сожалению, не делали. Констатировано самоубийство, ни у кого никаких сомнений, а правила в тюрьме, знаете ли, несколько отличаются от обычных. Царно был приговорен к тридцати годам, из них двадцать пять — особо строгого режима. И вот его нет. Что же до его приемных родителей… они не потребовали расследования причин смерти.

Доктор взял листок бумаги и начал рисовать.

— Глаз работает как линза. Предмет, который человек видит в реальном мире, на сетчатке оказывается перевернутым. И вот тогда в игру вступает мозг, а именно — зрительная кора, которая и восстанавливает правильное положение, то, что определяется силой тяжести. Так вот, вполне можно предположить, что чуть больше года назад работа этой зоны мозга у Царно начала мало-помалу разлаживаться и дело кончилось настоящей неврологической дисфункцией.

— Следовательно, все это началось еще до того, как он сорвал зло на моих детях?

— Да, именно так. Он говорил, что начал рисовать все вверх дном еще на бумаге — до того, как совершить преступление. Только, видите ли, лист бумаги можно перевернуть, и все будет выглядеть нормально, ну и поди знай, говорит пациент правду или лжет. Но как бы там ни было, эти приступы особенно часто и неуклонно повторялись у Царно в последние недели.

— А скажите, эти перевернутые изображения… они могли быть так или иначе связаны с его жестокостью? С насильственными действиями, которые он совершал?

Дюветт, похоже, взвешивал каждое слово, перед тем как его произнести.

— Думаю, вам, как и мне, известно прошлое Грегори Царно. Его воспитывали любящие приемные родители, католики. Детство у мальчика было самое что ни на есть нормальное. Учился он средне, но был спокойным ребенком, не шалил, не хулиганил, не бузил. Ребенком Царно почти не дрался, консультации у психиатров в анамнезе не значатся. Да скорее всего, никто его и не задирал — такого здоровяка: в тринадцать лет росту в нем было уже сто восемьдесят сантиметров, и он от природы был очень силен. Поскольку мать оставила его в роддоме, и имя ее неизвестно, я даже не пытался отыскать анамнезы его биологических родителей. Это белое пятно в его карте. Вообще, все, что нам известно об особенностях Царно с медицинской точки зрения, — непереносимость лактозы: стоило ему выпить каплю молока, у него начинались безудержная рвота и диарея. Иногда другие заключенные развлекались тем, что подливали немножко молока в его пищу, им доставляло удовольствие видеть, как он мучается.

— Вот уж что волнует меня меньше всего на свете, так это его мучения!

От напряжения Люси до синяков исщипала себе ноги. Все это из-за царящей здесь атмосферы безумия и смерти. Она ведь тоже интересовалась прошлым убийцы своей дочери. Родился 4 января 1958 года в Реймсе у женщины, пожелавшей остаться неизвестной, был усыновлен семейной парой из того же города, верующими тридцатилетними людьми. Все они вскоре перебрались в Пуату, поскольку приемного отца Царно перевели туда по службе. Когда Царно подрос, он устроился рабочим на местную фабрику по производству ящиков для льда. Никаких проблем у него не было, работал нормально, не прогуливал, люди оценивали его положительно, и так продолжалось до тех пор, пока он не совершил непоправимое.

Едва не прокусив себе щеку, Люси вернулась к настоящему. Стоило ей подумать о безоблачном прошлом убийцы своей дочери, самообладание ей отказывало. И так каждый раз. Она не хотела знать ничего, что могло бы снизить степень ответственности Царно. Он умер? Пусть так, но она хочет, чтобы груз его вины оставался на нем, чтобы он унес этот груз с собой в геенну огненную.

— Люди, чье детство было абсолютно нормальным, могут стать весьма порочными, извращенцами из извращенцев, — сухо сказала она. — Этому немало подтверждений. Для этого не требуется каких бы то ни было аномалий мозга, не требуется дурной наследственности. И мучить животных в детстве тоже не обязательно. Многие из убийц, с которыми я сталкивалась, были до того, как совершили преступление, вполне доброжелательными людьми — из тех, кому грехи отпускают без исповеди. Того и гляди, живыми в рай возьмут.

— Да, я прекрасно это знаю. Но, учитывая реальное положение вещей, не могу не констатировать, что у Царно наблюдались периоды особой агрессивности, равно как и периоды проблем со зрением, сопровождавшиеся головными болями. В последнее время те и другие явления участились, усилились, причем те и другие в одинаковой пропорции. Не исключено, что одно связано с другим. Мозг — сложное устройство, и нам известны далеко не все его тайны.

Психиатр, всем своим видом выражая покорность судьбе, приподнял связку бумаг и уронил — так, словно это кирпич.

— Все это очевидно, просто в глаза бросается. Царно страдал чем-то, что, усиливаясь, с каждым днем ухудшало его состояние — примерно так, как бывает при раке. Нет сомнений в том, что, будь Царно на воле, можно было бы поставить более точный диагноз, найти способы лечения. Нет сомнений и в том, что Царно давным-давно нужно было сделать МРТ и провести полное обследование. Но здесь, вы же понимаете, все происходит очень медленно из-за этих чертовых бумажек и жестокой нехватки средств. А теперь мой пациент мертв.

Люси наклонилась над столом, чтобы стать ближе к собеседнику.

— Вот так, глаза в глаза, прошу вас: скажите, вы считаете, что Грегори Царно мог совершить свое чудовищное преступление из-за каких-то проблем с мозгом? Вы считаете, что спустя целый год после ареста и приговора он вдруг задумался о своей ответственности? Вы считаете, что двенадцать присяжных, признавших его вину, ошиблись?

Доктор откашлялся, отвел на минутку глаза, потом опять прямо посмотрел в лицо посетительницы и больше уже не отворачивался.

— Нет. В то время он отдавал себе полный отчет в том, что делает.

Люси, прикрыв рот ладонью, упала в кресло. Ответ ее не удовлетворил: врач говорил вяло, в голосе не хватало уверенности, он соврал, чтобы не надо было пересматривать вердикт присяжных, чтобы она и сама успокоилась, и его оставила в покое. Да-да, именно так.

— В то время… А вы совершенно уверены в сказанном? Может быть, вы просто хотели меня успокоить, сделать так, чтобы я больше не думала об этом?

Дюветт принялся перекладывать бумажки, как будто вдруг решил навести порядок на своем письменном столе. Теперь он прилагал все усилия, чтобы, не дай бог, не встретиться взглядом с Люси.

— Совершенно уверен. Я сказал вам ровно то же самое, что другому полицейскому, тому, что приходил до вас. Царно был вменяем и должен был нести ответственность за свои действия.

Люси нахмурилась.

— До меня приходил еще какой-то полицейский? Когда?

— Ровно два часа назад. Он приехал рано утром из Парижа. Работает в уголовной полиции, на набережной Орфевр. Выглядел так, будто не спал тысячу лет. Он дал мне свою визитку… Да ее и визиткой не назовешь, просто картонка…

Он открыл ящик, достал из него белый картонный прямоугольничек и протянул Люси.

Люси показалось, что ее ударили под дых.

По белому прямоугольничку наискосок было написано авторучкой: «Франк Шарко».

— Все в порядке, мадемуазель Энебель? Вы хорошо себя чувствуете?

Люси вернула карточку. Пальцы у нее дрожали. Среди контактов в ее мобильнике больше не значился Франк Шарко, она стерла его номер, стерла вместе с чувствами, какие могла бы испытывать к этому полицейскому. По крайней мере, ей так казалось. И увидеть его имя снова, здесь и сейчас, так внезапно, при таких обстоятельствах…

— В уголовной? Вы точно знаете?

— Абсолютно точно.

Они долго молчали, Люси никак не удавалось поверить в происходящее.

— А что ему было надо? Зачем Франк Шарко приезжал сюда?

— Вы с ним знакомы?

— Была знакома.

Лаконичный ответ, после которого откровенности ждать не приходится. Психиатр и не ждал, предпочел вернуться к теме:

— Ваш коллега задавал мне вопросы о Еве Лутц, студентке, приезжавшей к Царно дней десять назад. А теперь, по его словам, эту девушку убили.

Голова у Люси пошла кругом. Царно мертв, но призрак его рядом, близко, как никогда. Она думала о Шарко. Значит, он все-таки работает, причем уже не в Нантерре, а в Париже, в уголовке… Почему он не бросил эту растреклятую службу, как собирался до того, как похитили близнецов? Да еще и вернулся «на землю», туда, где кровь, где вспоротые животы, грязь? Вернулся к тому, с чего начинал.

Она глубоко вздохнула: чересчур много сразу свалилось на нее. Ей надо действовать более спокойно, более методично — как действуют полицейские, как действовала она сама, когда служила в полиции.

Сначала она задала несколько вопросов об обстоятельствах преступления. Психиатр объяснил, что знает немногое — только то, что ему захотел сообщить комиссар Шарко: тело Евы Лутц было найдено в Центре приматологии неподалеку от Парижа. На лице девушки был след укуса, из ее квартиры похищены какие-то данные. Известно, что эта студентка просила разрешить ей посещение нескольких особо жестоких преступников, находящихся в разных тюрьмах Франции. Люси пыталась получить максимум информации, сопоставить факты, выстроить их в соответствии с логикой. Помимо ее воли мозг бывшего лейтенанта полиции заработал на полную катушку, и она чувствовала, как возвращаются, казалось бы, утерянные рефлексы ищейки.