На вулканах - Гарун Тазиев

В целом, с точки зрения риска вулканическую активность следовало считать вполне приемлемой. Потенциальную опасность представляла собой сила взрывов, однако, судя по звуку, их можно было не учитывать в качестве фактора риска. Тем не менее перед спуском в кратер надлежало провести ряд серьезных наблюдений. Я не мог полагаться только на оценки Кайла и его спутников. Во-первых, они наблюдали за Эребусом год назад, а в жизни действующего вулкана год - это большой срок. Во-вторых, их опыт оценки эруптических проявлений был недостаточен. Руководителю полагалось иметь о них собственное представление.

"Самый жуткий поход"

На базу Скотт я возвратился в ошеломленном состоянии... Вообще говоря, ошеломление не проходило с того времени, как в Крайстчерче на Новой Зеландии я встретился с сотрудниками Антарктического отдела УНПИ (Управления научных и промышленных исследований). Меня встретили тепло, я бы даже сказал дружески, и в то же время по-деловому. Хозяева без лишних проволочек отвели меня в зал экипировки, выглядевший полярным вариантом пещеры Али-Бабы: там было все - от белья из специального синтетического материала до меховых шапок и эскимосских "муклуков" (в которые вдеваешься, не снимая обуви), не говоря о брюках на гагачьем пуху, ветронепроницаемых парках, подварежниках, варежках и наварежниках....

Ошеломление не отпускало и во время полета из Крайстчерча до американской станции Мак-Мердо на антарктическом континенте в брюхе транспортного гиганта, оснащенного четырьмя реактивными двигателями, - 3400 км! Посадка на льду замерзшего залива Мак-Мердо. Выйдя из полутемного чрева самолета, делаю, жмурясь от полярного света, первые шаги по паковому льду. Открываю глаза пошире - впереди Эребус собственной персоной... Меня обступают со всех сторон улыбчивые бородачи - новозеландские полярники.

Мы условились, что вертолет поднимет меня на Эребус: я был "вставлен" в график. В ожидании своего срока я провел неделю на новозеландской базе Скотт, скромной соседки (их разделяют всего 3 км) знаменитой Мак-Мердо. Семь дней круглосуточного солнца - чудо, способное очаровать даже такого поборника сна в полной темноте, как я. Оказалось, что полярным летом не хочется спать - не из-за солнца, поскольку можно плотно закрыть ставни домика - нет, просто высокоширотным летом человек испытывает необыкновенный прилив сил. Такое впечатление, будто организм людей, даже не собирающихся зимовать за полярным кругом, предчувствует, что за неделями полного дня неизбежно последует такая же долгая ночь, и торопится запастись жизненными соками.

О полярной ночи я знал лишь из книг и рассказов людей, хорошо с ней знакомых, в частности Поля-Эмиля Виктора * и моих новых друзей-новозеландцев. Может быть, поэтому она так бередила воображение. Жуткое описание антарктической ночи мне вспомнилось после визита к кратеру Эребуса. Надо успеть сделать максимум, пока светит солнце, подумал я. Когда еще вулканологу, занятому полевыми изысканиями, доведется свести личное знакомство со здешними объектами, в частности с Террором? Немного поколебавшись, я спросил, нельзя ли будет предоставить мне вертолет еще на один день, чтобы осмотреть Террор и развеять сомнения относительно его статуса. К сожалению, вертолетное время было расписано на много недель вперед...

* П. - Э. Виктор с 1947 г. возглавляет научно-исследовательскую организацию "Французские полярные экспедиции". - Прим. перев.

Говоря о жутком описании антарктической ночи, я имел в виду поход, совершенный в июне-июле 1911 г., то есть в разгар зимы в Южном полушарии, тремя участниками экспедиции капитана Скотта. Доктору Уилсону в то время было тридцать девять лет, морскому офицеру Боуэрсу - двадцать восемь и биологу Черри-Гаррарду, самому молодому из группы, исполнилось двадцать четыре. Они отправились на мыс Крозир у подножия Террора, где живет колония императорских пингвинов, одной из древнейших птиц на планете. Уилсон надеялся извлечь из зародышей этих птиц эмбрионы перьев и проследить за трансформацией чешуи в перья: его интересовала эволюция превращения рептилий в птиц. А поскольку императорские пингвины откладывают яйца в разгар зимы, ничего не оставалось, как покинуть "комфортабельную" хижину на мысе Эванс и идти к мысу Крозир, на другой берег острова Росса - 110 км туда и столько же обратно. Маршрут занял тридцать четыре дня. В своей захватывающей книге "Самый жуткий поход" Черри-Гаррард резюмирует его следующим образом: "Мы пережили чудовищные опасности и нечеловеческую усталость. Наше возвращение следует считать чудом".

Я прочитал его рассказ в возрасте двадцати-тридцати лет и, несмотря на досадную забывчивость и плохую память на прочитанное, надолго сохранил леденящее душу ощущение. Я, конечно, не помнил ни одной детали, но ощущение полностью соответствовало названию книги - "Самый жуткий поход".

Как ни парадоксально, после нее я еще пуще прикипел сердцем к Антарктиде, не раз мысленно повторяя маршрут отважной тройки. И Террор, безусловно, притягивал меня не только как вулканологическая загадка: хотелось воочию увидеть давнего "знакомого". Я сел перечитывать эту книгу сорок лет спустя, после третьей поездки в Антарктиду - и не мог оторваться. Даже теперь, повидав места, по которым пролегал их маршрут, невозможно представить, как все-таки удалось им остаться в живых. По сравнению с пережитым ими нынешние "рискованные предприятия" выглядят прозаически. В конечном счете те, кого без натяжек, по праву называют сегодня "первопроходцами", пользуются - или могут воспользоваться при необходимости - плодами современной технологии. Тут и электричество, и радио, и самолеты-вертолеты, мотосани, вездеходы, оборудование и снаряжение, рассчитанное на борьбу с холодом! Уместно ли сравнивать туристов и бизнесменов, основных клиентов нынешних авиакомпаний, с Блерио, Линдбергом, Гийоме? Или жизненный опыт детей богатых родителей - с уделом маленьких обитателей трущоб? Условия, в которых сегодня работают в Антарктиде, не имеют ничего общего с тем, что выпало на долю людей той героической эпохи. По сравнению с ними мы все в большей или меньшей степени выглядим пассажирами класса "люкс". Перечитывая рассказ о тридцати четырех адских днях, как-то даже неловко вспоминать о нескольких наших легких обморожениях, о снежных бурях, которые мы пережидали в отличных палатках, лежа в спальных мешках рядом с запасами пищи.

Черри-Гаррард был молод, но люди той эпохи рано обретали крепость характера. В отличие от многих современных авторов он предпочитает умолчание преувеличениям, поэтому все им написанное следует принимать буквально. Послушаем его.

"Ужас девятнадцати дней, понадобившихся нам для того, чтобы добраться от мыса Эванс до мыса Крозир, может понять лишь тот, кто пройдет этот путь сам, но лишь безумец возьмется повторить подобную авантюру; описать ее невозможно. По сравнению с пережитым следующие две недели выглядят блаженством, и не потому, что улучшились условия - они сделались еще хуже, но потому, что мы закалились. Лично я достиг такой точки страдания, что перестал бояться смерти, ибо она могла принести лишь облегчение. Те, кто говорит о героизме людей, идущих на смерть, не ведают, о чем толкуют, поскольку умереть очень легко: доза морфия, приветливая трещина во льду - и умиротворяющий сон. Куда тяжелее продолжать начатое...

Виной всему темнота. Думаю, что температуры от -50 до -60oС были бы не столь страшны (относительно, конечно), происходи это при свете дня, когда видишь, куда идешь или куда ставишь ногу, где находятся постромки саней, примус, котелок, пища; когда замечаешь собственные следы на снегу, а значит, можешь отыскать место, где оставлен избыток поклажи, когда можешь взглянуть на компас, не истратив пятидесяти спичек, прежде чем отыщешь сухую; когда не требуется пяти минут на то, чтобы завязать полог палатки и пяти часов, чтобы утром собраться в дорогу... У нас уходило не меньше четырех часов с момента, когда Билл (Уилсон) возглашал: "Пора вставать!", до того, как мы впрягались в сани. Одевание требовало помощи двоих спутников, ибо толстая холстина промерзала настолько, что двоим мужчинам с трудом удавалось придать верхней одежде нужную форму.

Особые неприятности доставляли дыхание и потоотделение. Я не представлял себе раньше, сколько много влаги выходит у нас через поры. Самыми тяжкими были дни, когда приходилось останавливаться на дневку, чтобы согреть окоченевшие ноги. Мы сильно потели, и влага, вместо того, чтобы впитаться в шерстяную материю, замерзала и накапливалась. Едва выйдя из тела, она превращалась в лед; каждый раз, снимая одежды, мы вытряхивали из них ледышки и снег. К сожалению, не весь, поэтому, когда мы согревались в спальных мешках, оставшийся лед таял, вода пропитывала оленьи шкуры, и те становились жесткими и несгибаемыми как кирасы.

Что касается дыхания, то днем оно лишь сковывало льдом бороды и накрепко примораживало шапки к волосам. Войдя в палатку, лучше было не снимать шапок до того, как примус основательно не прогреет воздух. Серьезные же неприятности начинались с момента, когда мы забирались в спальные мешки. Оставлять отверстие для дыхания было невозможно из-за холода, поэтому всю ночь пар от дыхания намерзал внутри оленьей шкуры. Чем меньше оставалось кислорода, тем учащенней мы дышали... В спальном мешке немыслимо было зажечь спичку!