Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд

Тело Престера Джона покоилось там, готовое к торжественному погребению, и канцлер короля отец Хелфсен приказал зажечь Хайефур на башне каменной церкви в Вентмуте, что делалось только во время войны или в дни великих событий.

Немногие из живущих могли вспомнить, когда в последний раз загоралось пламя на могучей факельной башне.

Хелфсен также распорядился подготовить огромную яму в Свертских скалах, на мысе к востоку от Эрчестера, возвышавшемся над Кинслагом — овеваемой ветрами вершине горы, где находились шесть занесенных снегом могил шести почивших королей Хейхолта. Земля промерзла и не годилась для такой работы, но рабочие были так горды возложенным на них поручением, что стоически переносили разреженный воздух и лопающиеся жилы — воистину им было поручено великое дело.

Прошла большая часть холодного месяца дженевера, прежде чем земляные работы были завершены и яму покрыли обширным тентом из красной и белой парусины.

Приготовления в Хейхолте проходили гораздо быстрее. Четыре кухни замка дымились как литейные мастерские, пока орды вспотевших поварят носились туда-сюда, приготовляя погребальные печенья, мясо, хлеб и праздничные облатки.

Сенешаль Петер Золоченый Кубок, маленький свирепый человек с желтыми волосами, являлся одновременно повсюду, как ангел мщения. С одинаковой легкостью он пробовал похлебку, кипящую в больших котлах, искал пыль в щелях на Великом столе, почти не имея шансов на успех, так как это находилось в компетенции Рейчел, и отпускал чудовищные проклятия вслед бегающим слугам. Никто не мог спорить с тем, что наступил звездный час сенешаля.

Прибывшие на похороны собрались в Хейхолте из всех земель Светлого Арда.

Скали Острый Нос из Кальдскрика, нелюбимый кузен герцога Изгримнура, прибыл из Риммергарда, захватив с собой, десять подозрительных густобородых родственников. Приехали главы всех трех царствующих домов, правящих Луговыми Тритингами. Как ни странно, члены враждующих кланов отложили на время раздоры и прибыли вместе — дань уважения к королю. Говорили даже, что когда весть о смерти Джона долетела до тритингов, пограничные стражи всех трех кланов сошлись у границ, которые они так ревностно охраняли друг от друга, и, горько рыдая, пили всю ночь за упокой своего короля.

Из Санкеллана Магистревиса, герцогского дворца в Наббане, герцог Леобардис прислал своего сына Бенигариса с колонной легионеров и закованных в броню рыцарей. Когда они высаживались с военных кораблей с наббанским Золотым зимородком на парусах, толпа на набережной восторженно ухала. Несколько вежливых приветствий получил даже Бенигарис, гарцующий на своем сером коне, хотя в толпе шептали, что если это племянник Камариса, величайшего рыцаря эпохи Джона, значит, он пошел не в дядю, а в отца. Камарис был могучим, высоким человеком, по крайней мере так говорили те, кто был достаточно стар, чтобы помнить его, а Бенигарис был, по правде говоря, толстоват. Впрочем, прошло уже сорок лет с тех пор, как Камарис са-Винитга пропал в море, и молодежь подозревала, что его особенная стать родилась в позднейших рассказах стариков.

Другая большая делегация, только немногим менее воинственная, чем отряд Бенигариса, тоже прибыла из Наббана. Сам Ликтор Ранессин приплыл в Кинслаг на прекрасном белом корабле, на лазурном парусе которого светились Белое древо и Золотая колонна Матери Церкви. Толпа на пристани, которая приветствовала Бенигариса и наббанайских солдат не особенно бурно, видимо, в память о тех днях, когда Эркинланд соперничал с Наббаном за господство, встретила Ликтора громкими восторженными криками. Собравшиеся на причале ринулись вперед, и потребовались совместные усилия стражи короля и Ликтора, чтобы оттеснить их от корабля; несколько человек в давке упали в ледяные воды залива, и только своевременно оказанная помощь спасла их от неминуемой смерти.

— Это не совсем то, чего бы мне хотелось, — прошептал Ликтор своему молодому помощнику отцу Динивану. — Посмотри, что за безвкусицу они мне прислали! — Он указал на великолепные носилки, сделанные из резного вишневого дерева и синего с белым шелка. Отец Диниван, одетый в простую черную рясу, улыбнулся.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Ранессин, стройный красивый мужчина лет семидесяти, недовольно поморщился при взгляде на носилки и затем мягко кивнул первому офицеру стражи короля.

— Пожалуйста, уберите это, — сказал он. — Мы ценим заботу канцлера Хелфсена, но предпочитаем быть ближе к народу.

Оскорбительное транспортное средство было отослано прочь, и Ликтор двинулся к наводненным толпой ступеням пристани. Когда он сделал знак древа — большой палец и мизинец символизируют скрюченные ветви, а средние пальцы делают резкий вертикальный взмах — толпа медленно расступилась, образуя проход во всю длину массивных ступеней.

— Пожалуйста, не надо так быстро, святейшество, — сказал Диниван, протискиваясь мимо взволнованных, тянущих руки людей. — Вы обгоните свою охрану.

— А что заставляет тебя думать, — по лицу Ранессина скользнула озорная улыбка, которую не мог заметить никто, кроме Динивана, — что это не то, чего я пытаюсь достичь?

Диниван пробормотал проклятия и тут же пожалел о своей слабости. Ликтор оторвался от него, и толпа уже начала разделять их. К счастью, ветер на набережной усилился, и Ликтор вынужден был схватиться за шляпу, которая казалась такой же высокой, тощей и бледной, как и сам его святейшество.

Диниван, увидев, что Ликтор начинает постепенно поворачивать по ветру, ринулся вперед. Догнав старца, он крепко схватил его за локоть.

— Простите меня, святейшество, но эскритор Веллигис никогда бы не понял, если бы я позволил вам упасть в воду.

— Да, сын мой, — Ранессин кивнул, снова и снова повторяя знак древа толпам по обеим сторонам их пути. — Я был безрассуден. Как я презираю эту никчемную толпу.

— Но, Ликтор, — мягко возразил Диниван, чуть насмешливо приподнимая широкую бровь. — Вы же мирской глас Узириса Эйдона! Будет нехорошо, если вы скатитесь с лестницы кувырком, как мальчишка-семинарист!

Диниван был несколько разочарован тем, что слова его вызвали лишь слабую тень улыбки на губах Ликтора. Некоторое время оба молчали, но молодой человек продолжал поддерживать старшего за локоть.

Бедный Диниван, думал Ранессин, он так старается, и он воистину осторожен.

Не то чтобы он не доверял мне. Все-таки Диниван имеет дело с Ликтором Матери Церкви, хотя, пожалуй, ему явно недостает почтения. Конечно, это только потому, что я позволяю — для моего же блага. Но сегодня настроение у меня не из легких, и он это знает.

Все это из-за смерти Джона. Она означает не просто потерю хорошего друга и превосходного короля, но и великую перемену, а церковь в лице Ликтора Ранессина не может себе позволить слишком легко доверять переменам. Кроме того, это еще и прощание — только в этом мире, строго напомнил себе Ликтор — с человеком доброго сердца и добрых намерений, хотя Джон и бывал иногда сверхпрямолинеен в воплощении этих намерений. Ранессин многим был обязан Джону, ибо именно влияние короля в немалой степени способствовало восхождению бывшего Освельна, из Стеншира к высотам Церкви, и в конце концов к ликторству, чего за пять веков ни разу не удостаивался ни один эркинландер. Короля будет недоставать.

К счастью, Ранессин был хорошего мнения об Элиасе. Он храбр и решителен — свойства, редкие среди сыновей великих людей. Кроме того, правда, будущий король вспыльчив и небрежен, но эти недостатки юности часто излечиваются или по крайней мере смягчаются ответственностью и добрыми советчиками зрелости.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Когда благодаря усилиям прокладывающей дорогу свиты процессия достигла верха кинслагских ступеней и вступила на королевский путь. Ликтор обещал себе, что он пошлет достойного доверия советника помогать молодому королю — и, конечно, печься о благе церкви — кого-нибудь вроде Веллигиса или даже юного Динивана… Но нет, он не расстанется с Диниваном. Как бы то ни было, необходимо найти кого-то, кто сможет нейтрализовать молодую знать Элиаса и этого надутого идиота — аббата Дометиса.