Медовый месяц: Рассказы - Кэтрин Мэнсфилд

— Неплохой пол, — проговорил незнакомый голос, и Лейла решила, что здесь принято начинать разговор с пола. — Вы были во вторник у Нивзов? — услышала она и вновь принялась объяснять, что это ее первый бал. Лейле показалось немного странным, что ее кавалеры не проявляют никакого интереса к ее словам. Разве это не замечательно?! Первый бал! Начало начал. Она даже подумала, что раньше не имела никакого представления о ночи, хотя и любовалась ее немного печальной и торжественной красотой. Теперь же ей открылся ослепительный блеск ночи.

— Не желаете мороженого? — спросил ее кавалер, и они прошли сначала сквозь крутящиеся двери, потом по длинному коридору, туда, где в одной из комнат был сервирован ужин. У Лейлы горели щеки, и ей ужасно хотелось пить. Какие очаровательные шарики на очаровательной стеклянной тарелочке с очаровательной, но очень холодной ложечкой, словно ее тоже заморозили! Возвращаясь в зал, она увидала толстяка, ожидавшего ее возле двери, и вновь почувствовала себя почти оскорбленной его старостью. Пора бы ему сидеть на возвышении вместе с папеньками и маменьками! В сравнении с ее другими кавалерами этот был самым жалким — в мятом жилете, с оторванной пуговицей на перчатке, да и пиджак его будто кто-то густо посыпал тальком.

— Пожалуйте, маленькая леди, — пригласил ее толстяк, но не изволил даже обнять ее. И вообще это было мало похоже на танец. Зато он ничего не говорил про пол, и вместо привычного уже вопроса она вдруг услыхала нечто неожиданное, хотя и произнесенное с слегка ворчливой интонацией. — Ваш первый бал.

— Как вы догадались?

— Эх! — вздохнул толстяк. — В этом-то и заключается старость. — Чуть посопев, он провел ее мимо неуклюжей пары. — Я уже лет тридцать бываю в подобных местах.

— Тридцать лет! — воскликнула Лейла. Это было на двенадцать лет больше, чем она жила на свете.

— Страшно подумать, правда? — мрачно спросил ее толстяк.

Лейла поглядела на его плешивую голову, и ей вдруг стало его жалко.

— Нет все-таки замечательно так долго чувствовать себя молодым, — ласково ответила она.

— Добрая маленькая леди, — пропел под мелодию вальса толстяк и чуть-чуть крепче обнял ее талию. — Но, — продолжал он, — вам столько не продержаться. Не-ет, пройдет немного лет, и вы в элегантном бархатном платье будете смотреть на танцующих вон с того возвышения. Ваши прелестные пальчики разжиреют и станут короткими, и веер у вас будет другой — черный, с эбонитовой ручкой. Вы будете постукивать им в такт музыки и с улыбкой, как те милые старушки, показывать всем вашу дочь, а потом расскажете своей соседке, как какой-то нахал чуть было не поцеловал ее на балу в клубе. — Тут толстяк еще крепче обнял ее, словно ему стало ее жалко. — А бедному сердечку будет больно, потому что тогда никому и в голову не придет поцеловать вас. Вот вам и придется жаловаться на натертые полы и на то, как опасно стало по ним ходить. Ну что, мадмуазель Быстроножка? — с нежностью спросил он.

Лейла неожиданно для себя коротко рассмеялась. Но ей совсем не хотелось смеяться. Неужели все это правда? Конечно, правда. Значит, ее первый бал лишь начало ее самого последнего бала? Вроде, и оркестр заиграл как-то иначе, печальнее, и вместо веселой мелодии зал стал заполняться тяжелыми вздохами. Лейла даже не успела осознать, отчего все так быстро переменилось. Но отчего счастье не может быть вечным? Разве это для него слишком долго?

— Я больше не хочу танцевать, — еле слышно прошептала Лейла, и толстяк было направился к двери. — Нет-нет, не надо. Нет, я не хочу сидеть. Пожалуй, я останусь тут. Спасибо. — Лейла стояла, прислонившись к стене, и, постукивая ножкой, разглаживая перчатки, изо всех сил старалась улыбаться. Но маленькая девочка внутри нее швырнула вверх фартучек и разрыдалась. Зачем ему надо было все портить?

— Послушайте, маленькая леди, — примирительно произнес толстяк, — не стоит принимать мои слова всерьез.

— А кто принимает? — проговорила Лейла и, гордо вскинув темную головку, закусила нижнюю губку…

Вновь пара за парой проходили мимо нее. Двери ни на секунду не переставали крутиться. Дирижер поднял палочку, чтобы начать новый танец. Но Лейле не хотелось танцевать. Сидеть бы теперь дома на веранде и слушать жадные крики совят. Она взглянула на темные окна, и ей показалось, что длинные лучи звезд напоминают крылья…

Едва послышалась нежная мелодия, как перед ней склонился молодой человек с вьющимися волосами. Что ж, придется, видно, потанцевать, но только из вежливости, пока она не найдет Мэг. Не чувствуя своего тела, она вышла на середину зала и с королевской покорностью возложила руку на плечо кавалеру. Но не прошло и секунды, всего один поворот, — и ноги заскользили сами собой. Все превратилось в крутящееся колесо — огни, азалии, платья, розовые лица, бархатные кресла. Когда же, танцуя со следующим кавалером, Лейла случайно столкнулась с толстяком и он на ходу извинился перед ней, она ответила ему самой лучезарной из своих улыбок. Она его не узнала.

Прелюдия

перевод М. Шерешевской

1

Для Лотти и Кези в коляске не осталось и дюйма свободного места. Когда Пэт посадил их сверху на вещи, девочки сразу стали скользить вниз. Бабушкины колени были заняты свертками, а Линда ни за что на свете не согласилась бы посадить ребенка не то что к себе на колени, но даже рядом с собой. Изабел необычайно важно восседала на козлах рядом с новым работником. Портпледы, вещевые мешки и корзины были свалены на дно коляски.

— Тут все абсолютно необходимое. Без этих вещей я ни секунды не могу обойтись, — сказала Линда Бернел дрожащим от усталости и волнения голосом.

Лотти и Кези в пальтишках, застегнутых на медные пуговицы с якорьками, и в круглых матросских шапочках с лентами стояли на лужайке за коляской, готовые ринуться в бой. Взявшись за руки, они смотрели круглыми торжественными глазами на «абсолютно необходимое» и на свою мать.

— Нет, нам все-таки придется оставить девочек здесь. Другого выхода нет. Придется их просто бросить, — сказала Линда Бернел. У нее вырвался странный, чуть слышный смешок. Она откинулась на стеганые кожаные подушки и закрыла глаза; ее губы вздрагивали от смеха. К счастью, в эту минуту на садовой дорожке появилась и вперевалочку заковыляла к коляске миссис Сэмюэль Джозефс; скрытая ставней, она уже некоторое время наблюдала эту сцену из своей гостиной.

— Бочему бы вам до вечера не осдавить дедей у меня, миссис Бернел? Они вболне могуд боехать с возчиком в фургоне, когда он приедет вечером. Ведь все эди вещи на дорожке доже надо одправить?

— Да, все, что вынесено из дому, — сказала Линда Бернел, указывая белой рукой на столы и стулья, стоявшие кверху ножками на лужайке перед домом. Какой у них нелепый вид! Или нужно всю эту мебель поставить как следует, или пусть Лотти и Кези тоже встанут вверх ногами. Ей ужасно захотелось сказать: «Встаньте на голову, дети, и ждите возчика». Эта мысль показалась ей такой очаровательно забавной, что она перестала слушать миссис Сэмюэль Джозефс.

Миссис Джозефс прислонилась своим жирным скрипучим телом к калитке, ее большое лицо, похожее на желе, улыбалось.

— Не бесбокойтесь, миссис Бернел. Лоди и Кези попьют чаю вместе с моими дедьми, а босле я босажу их на бодводу.

Подумав, бабушка сказала:

— Да, конечно. Так будет лучше всего. Мы вам очень признательны, миссис Джозефс. Дети, скажите спасибо миссис Джозефс.

Два тихих голоса прощебетали:

— Спасибо, миссис Джозефс.

— И будьте умницами и… подойдите поближе. — Девочки подошли. — Не забудьте сказать миссис Джозефс, когда вы захотите…

— Не забудем, бабушка.

— Не бесбокойтесь, миссис Бернел.

В последний момент Кези выпустила руку Лотти и бросилась к коляске.

— Я хочу еще раз поцеловать бабушку на прощанье!

Но она опоздала. Коляска уже катила по дороге. Изабел чуть не лопалась от гордости, глядя сверху вниз на весь прочий мир. Линда Бернел в изнеможении откинулась назад, а бабушка шарила в своей черной шелковой сумке, набитой самыми удивительными вещами, которые она в последний момент засунула туда: она искала лекарство для дочери. Коляска все удалялась и удалялась, поблескивая в солнечном свете и золотой пыли. Вот она поднялась на вершину холма и скрылась за ним. Кези закусила губу, а Лотти, предусмотрительно отыскав носовой платок, заревела:

— Мама, бабушка!

Миссис Сэмюэль Джозефс прижала ее к себе, и Лотти почувствовала себя так, словно ее накрыли черной покрышкой для чайника, большой и теплой.

— Все будед хорошо, дедочка. Будь умницей. Войдем, бойдем боиграть с дедьми.

Она обняла плачущую Лотти и повела с собой. Кези пошла сзади. Юбка миссис Джозефс была, как всегда, не застегнута, из разреза свешивались две длинные розовые корсетные тесемки. Кези скорчила гримасу…