Талисман - Кэтрин Андерсон

На западе заходящее солнце, имевшее вид красного шара, разукрасило небо полосами темно-серого и розового цветов. Лоретта уже не сидела прямо на лошади, чтобы не касаться грудью обнаженной спины команча. Она повисла на нем. Ее голова лежала на мускулистой спине, как на подушке. Боль пронзала ее ноги, затекшие от повязок из грубой шерсти. Сыромятная кожаная плеть туго стягивала ее запястья, врезаясь в кожу. Ее язык превратился в сухой ком. Она была уверена, что еще одна миля такого пути, и она умрет.

Она воображала, как погружается в черноту, в ее избавление. На небесах будет темно и прохладно. Там будут потоки сверкающей, ледяной воды. Там не будет команча с его жестокими, синими, как полуночное небо, глазами.

Голос Охотника рокотал, отдаваясь вибрацией на ее щеке. Лоретта чувствовала, как замедляется бег коня. Сердитые слова на языке, которого она не понимала, слышались вокруг нее, произносимые то высокими, то низкими, то ворчливыми, то пронзительными голосами. Она не могла разомкнуть век, слишком усталая, чтобы думать, почему мужчины спорят, радуясь передышке. Она почувствовала, как вес тела Охотника переместился назад, как его твердые руки возятся с туго завязанной вокруг ее запястий кожаной плетью. В следующую секунду ее руки были освобождены и упали мертвым грузом вдоль боков. Сильная спина Охотника исчезла. Она упала на круп коня, безразличная ко всему, мечтая хотя бы немного отдохнуть.

Что-то холодное коснулось ее левой лодыжки. Каким-то участком мозга она осознала, что кто-то перерезает шерстяную плетенку, которая связывала ее ноги. Глаза ее оставались закрытыми, щека прижатой к потной лошадиной шее, руки безжизненно висели. Минутой позже ее правая лодыжка также была освобождена.

А затем она оказалась во власти боли другого рода. Это не было похоже на обжигающий огонь, но тысячи иголок впились в ее ноги, сильнейшая боль отдавалась в бедрах. Она задохнулась и села прямо, от резкого движения ее качнуло в сторону. Мир перевернулся с ног на голову. Руки подхватили ее. Небо вертелось над нею. Кто-то закричал.

Пытка. Ее понесли, но державшие ее руки жгли, как раскаленное добела железо, вызывая ожоги во всех местах, к которым прикасались. Она думала, что более мучительных болей не может быть на этом свете. Затем жесткие руки опустили ее на мягкую траву, но каждая травинка превратилась в острые шипы, которые все вонзились в ее плоть.

Лоретта закрыла глаза и отдалась боли. Кто-то держал ее и укачивал — кто-то сильный с низким голодом, который шелестел, как шелк, в ее мозгу. Слова были порою непонятными, но смысл некоторых дошел до нее, и эти слова помогли понять другие, абсолютно незнакомые. Она была в безопасности, в надежной безопасности — навсегда.

Лед, Лоретта втягивала воздух с наслаждением, в то время как поток воды омывал ее тело.

Теплая рука обняла ее талию. Другая рука прижалась к ее ребрам. Она повернула голову, чтобы посмотреть, кто это, и оцепенела. Это был команч.

Инстинктивно она забилась, пытаясь вырваться из его рук. Она старалась оттолкнуть его. Но у нее ничего не получилось. Охотник крепко держал ее одной рукой, продетой под ее локтями, и заходил все глубже и глубже в воду, пока она не достигла ее подбородка. Судороги охватили все ее тело. Холодно. О Боже, как ужасно холодно.

Он провел рукой по ее животу. Прикосновение было легким, медленным, однако не оставлявшим никакого сомнения в том, что он может исследовать любую часть ее тела, где только ему захочется и когда ему этого захочется.

— О mah-tao-yo, какая ты горячая. Даже в тех местах, где ты не обгорела. Toqvet, — прошептал он. — Ты не будешь драться.

Что-то в его голосе казалось ей знакомым, странно успокаивающим. Она думала об отце. Каким-то образом его голос наталкивал ее на мысли об отце. Она попыталась сдержать слезы. Дрожь охватила всю ее. Так холодно. Холод прогнал все другие мысли из ее головы. У нее начали стучать зубы, и она ничего не могла с этим поделать. Когда она больше не могла выносить этого, она предприняла последнюю попытку освободиться.

— Это пройдет, — пообещал он. — Ты должна лежать спокойно. Это ожог. От солнца. У тебя внутри огонь. Холод прогонит его. Понимаешь?

Она попыталась кивнуть. Когда ей это удалось, вода попала ей в рот, и Лоретта закашлялась. Он негромко вскрикнул и повернул ее таким образом, что ее подбородок оперся о его плечо. От прикосновения к его телу грудью и животом у нее перехватило дыхание. В лунном свете рана от пули Рейчел казалась черной линией.

— Toquet, mah-tao-yo, toquet. — Его руки сжались вокруг нее, твердые, сильные и все же странно нежные. — Закрой глаза. Доверься команчу. Воевать будем завтра.

Время перестало существовать. Не было ничего, кроме ночи, воды и индейца. Лоретта плыла в мире снов. Она больна, так сильно больна. Слишком больна, чтобы думать о том, что происходит. Слишком больна, чтобы сопротивляться этому.

ГЛАВА 6

Охотник положил на раскрытую ладонь ночную рубашку и посмотрел на четкие очертания пальцев. Хотя, казалось, в это трудно поверить, солнечные лучи проникли сквозь тонкий материал и сожгли нежную кожу Лоретты. Команчи иногда получали солнечные ожоги, но никогда до такой степени. Фыркнув с отвращением, он скатал рубашку в ком и швырнул бесполезную вещь в огонь. С этого момента он будет одевать девушку в кожу.

Материал легко воспламенился, и свет от взметнувшихся языков пламени отразился на ее теле, мерцая на небольших грудях, затемняя изгибы тела. Он смотрел на нее и сердился на самого себя так сильно, как никогда прежде. Под каким углом он ни пытался думать об этом, мысли возвращались к его поведению этой ночью, сразу после остановки на привал и позже у реки. Как он мог быть таким добрым в обращении с Белыми Глазами?

Укачивать ее на руках было непростительным поступком, но кроме того, он поймал себя на том, что называет ее «маленькая», слово, которое он когда-то употреблял, обращаясь к своей жене, Иве над Рекой. Это уже было просто предательством не только по отношению к Иве над Рекой, но и по отношению к самому себе. Как он ни пытался оправдать свои действия, никаких уважительных причин не находил.

Он не мог понять, что с ним случилось. Больше всего его беспокоило то обстоятельство, что он не мог забыть, даже ночью, что эта женщина была его врагом. В отличие от некоторых других, подобных ей, она не напоминала никого из Народа. Ее золотистые волосы цвета меда становились ослепительными, как солнечный свет, когда лучи лунного света падали на них под прямым углом, а ее кожа была, как серебро, освещенное лунным светом. Каждый раз, когда он смотрел на нее, он испытывал потрясение. Женщина из пророчества? Его женщина? Он жаждал пухлой, удобной женщины с красивой коричневой кожей и длинными прядями черных блестящих волос. Вместо этого ему досталась кожа цвета бизоньего жира, туго натянутая на тонких костях, и волосы того же самого желтовато-коричневого цвета, как у высохшей травы.