Облдрама - Александр Кириллов

– Извините, я пойду, – вдруг сорвался с места Троицкий.

«Не женюсь, никогда не женюсь», – думал он, выходя на свежий воздух.

– Фу, ты, – пыхтел он от досады. – И ведь красивая, пока молчит. А заговорит: и зубы у неё кажутся желтыми, и рот кривой, и вся она какая-то старая и нечистая.

Троицкий подумал о Леньке, но увидел Чуркину в её уютной квартире. Они там часто собирались всей компанией послушать музыку, потанцевать. Он прижимал к себе Ирку, нога сама протискивалась у неё между ног – незнакомое волнение доводило до судорог, будто берешься голой рукой за оголенный провод, сердце колотилось от страха и смелости, и от желания еще раз прикоснуться и провести рукой по холодной тугой проволоке.

– Нет. Не хочу. Виталька прав – нельзя себя связывать семьей, какой бы она ни была. Представь, ты встал утром в определенном настроении; ты знаешь, если поддашься, прислушаешься к себе, многое успеешь в этот день. Предположим, я знаю, что сегодня мне надо то-то прочесть, а после репетиции пошляться по городу без дела… Хотя на самом деле может в этот день ничего нет для меня важнее этого: самые трудные места в роли мне даются вот так, когда слоняюсь по городу; или у меня встреча, или я захочу пойти в филармонию… А если женат? Ты ещё не проснулся, а над тобой уже… и всё это на законном основании, только потому, что она твоя жена… помешаться можно! А если ты хочешь уехать, а ей тут нравится? Или тебе временно нужно поработать в другом городе? Разве она тебя поймёт? Мало того, что тебе ставят палки в колёса, тебя ещё откровенно держат за руки…

– Это с кем вы тут разговариваете? – прервала его мысли («о, боже!») Инна?! Он даже огляделся, будто хотел спросить: что это? где это я?

Давно стемнело. За спиной у него нависало серым монстром барочное здание филармонии.

– А я вот напилась сегодня, – по секрету призналась Инна, – поэтому я такая смелая. Хожу одна так поздно, и даже могу, видя, как вы продрогли, пригласить к себе на чай. Пойдете?

Троицкий почувствовал, будто пружина, которая до этого всё сжималась у него внутри, вдруг стала стремительно раскручиваться – у него закружилась голова и наступило облегчение.

– Так мне не хотелось сегодня скучать одной. К счастью, встретила на улице приятеля, очень известного в городе «людоведа», то есть, я хотела сказать, что он их коллекционирует – «живые души», то есть. Очень увлекается всякими интересными личностями. Ведь вы интересная личность?

Троицкий отрицательно покачал головой.

– Не верю. У него жена отлично готовит. Ай-яй-яй… какой плов они варят в таганке… со всеми специями, с бурым рисом, по всем правилам… Хотите, зайдем ко мне? Чаем угощу.

Троицкий серьезно задумался. Но ему не дали ответить.

– Ну, что ж… не хотите ко мне в гости, не надо, а жаль, – сокрушенно покачала она головой. – Не хотите, как хотите. Насильно мил не будешь. Пойду спать. Ну, прощайте.

Она уже собралась идти, вдруг обернулась, и заговорщицки поманила к себе:

– … и киндза, и морковь, барбарис, и ещё что-то, и ещё, – шепотом, как великий секрет, сообщила она.

Подошла к подъезду и снова обернулась.

– Вы не обиделись. Я бы пригласила вас… но боюсь себя, пьяную дуру.

Глава пятая

XI

Перед началом утренней репетиции кто-то распустил слух, будто приехал главный. Говорили даже, что он, якобы, хочет посмотреть прогон, и поэтому начало репетиции задерживается.

Актеры притихли, настороженно выспрашивая друг у друга: «Вы его видели? Ну, какой он?» Какой он – от этого зависело многое. Кто станет фаворитом, а кто уйдет в тень? Какой репертуар он любит? На кого делает ставку – на стариков или молодежь?

– Ничего, ничего не знаю, – отбивалась от артистов Клара Степановна, – всем велено в зал, не задерживайтесь.

В проходе между сценой и первым рядом партера нервно переминался с ноги на ногу директор.

– Идите к нам, поближе. Вот сюда, в первые ряды, – приглашал он артистов.

Тут-то все и заметили мужчину с набриолиненными волосами. Он сидел перед директором, полуобернувшись к залу, и с нескрываемым интересом разглядывал актеров, толпившихся у кресел.

– Товарищи, – торжественно, с высокой ноты начал директор свою речь, – я облечен властью представить вам сегодня…

– …после совещания, на пресс-конференции выступил заместитель плановой комиссии… – вдруг громко, на весь зал, сообщило радио.

– Что это? – оглянулся директор на помощницу режиссера.

– Сейчас узнаем, – опередил её Крячиков, и бросился из зала.

– Готовность номер один, – тихо, но внятно сказал рыжий актер.

– Просто, у него не-коммуналка-бельность, – уточнил Куртизаев.

– Это, кажется, из будки, Игнатий Львович, – доложил Крячиков, вернувшись в зал. – Из будки радиста. У него репродуктор испорчен, то молчит, то говорит.

– Пожалуйста, – обратился к нему директор, – потрудитесь, чтобы это… его, значит, выключили. Итак, наш новый главный режиссер, – продолжал директор, – Игорь Станиславович Уфимцев.

Все зааплодировали, неуверенно, но громко, искоса поглядывая друг на друга.

– Я уже… – встал Игорь Станиславович, улыбаясь Книге, – пообещал Михал Михалычу, что надеюсь приручить его к своей методе…

– …прирученный кит-нарвал по прозвищу Шаму, – вещал из будки радиста диктор хорошо поставленным голосом…

– Да что он себе там позволяет, – взорвался Михаил Михайлович, глядя на будку радиста.

– …он позволяет своим укротителям кататься на нем верхом и чистить ему зубы специальной щеткой.

– Выключите кто-нибудь радио, – заорал директор,

– Будка закрыта, радист еще не пришел, – выкрикнул уже с яруса Крячиков. – Что делать?

– Тушкин где? – рявкнул Михаил Михайлович, багровея. – Где завтруппой?

Из последнего ряда что-то живое стремительно переместилось к сцене.

– Я здесь, Михал Михалыч.

– Делайте что-нибудь!

Живое обмерло и исчезло.

– Кто это? – спросил Троицкий у рыжего артиста.

– Как, вы еще не удостоились? Пора. Это заведующий труппой, наш Арик Аборигенович.

– А-а, я уже слышал про него.

– Только слышали? Скоро увидите в лицо, – тихо, сквозь зубы, вытолкнул из себя рыжий артист.

– Михал Михалыч, – суетился на ярусе Крячиков, – я в окно попробую.

– Хоть в пасть киту-нарвалу полезет, – комментировал Фима Куртизаев. – Ему квартиру обещают.

Крячиков, взобравшись на спинку кресла, ухватился за створку окна.

– Здесь покрашено, – крикнул он, балансируя на округлой спинке.

– Дайте ему газеты, – посоветовал рыжий актер, – чтобы не замарался.

Кто-то отговаривал Крячикова лезть в окно. Куртизаев советовал ему, как это сделать лучше, кто-то, уже не стесняясь, смеялся. Директор оцепенело смотрел наверх и беззвучно шевелил губами. Он, видно, собирался о чем-то сказать, но в последний момент раздумал.

– Пусть лезет, лезь! – ревел из зала Рустам. – О, дайте, да-айте мне свободу!..

О главном забыли. Тот молча стоял у сцены, рядом с директором, склонив набок голову, и то закручивал, то раскручивал колпачок авторучки.

Наконец постелили газеты. Тушкин, ворвавшийся в ту же минуту на ярус, оттолкнул Крячикова и сам влез в окно.

– Обошел, дьявол, – всплеснул руками дядя Петя.

– Смотри, осторожнее, у тебя же ишиас, – кричал ему Рустам.

Радио замолкло.

– Товарищи, – облегченно вздохнул директор, – Игорь Станиславович…

– Вам кто позволил влезть ко мне в цех! – донесся из радиобудки визгливый голос радиста.

– Товарищи, – взмолился директор, – прекратите это…

– Чтобы это было в последний раз, – высунувшись из окошка в зал, кричал радист, – у меня тут материальные ценности, вы меня слышите?..

– Товарищи, – выдержав паузу, повторил директор, – Игорь Станиславович что-то хотел нам сказать… Вы будете говорить, Игорь Станиславович? – спросил он с опаской, безнадежно упавшим голосом, уже не в состоянии вернуться к тому торжественному тону, с которого начал представление главного.

– Нет, – спокойно ответил Уфимцев, – давайте меньше разговаривать, особенно на репетициях – от души нам этого желаю… А с труппой я познакомился, Игнатий Львович… вот в такой непринужденной обстановке.

И он ушел в сопровождении директора.

– Минутку внимания, – громко крикнул с яруса Арик Аборигенович. – Игорь Станиславович всех просил, по мере освобождения от репетиции, подходить к нему в кабинет для беседы.

– Ну, начинается, – проворчал рыжий артист.

Остальные никак не отреагировали на приглашение главного. Только долговязый старик, дядя Петя, потрепав пальцами бровь, чуть заикаясь, сказал:

– В-вот эт-то я па-анимаю… ч-человеческий п-под-ход, – и энергично рассек ладонью воздух.

– Все слышали? – начальственно оглядел артистов Арик Аборигенович, – появившись в партере, измазанный в краске, с липкими руками.