На льду - Камилла Гребе

Закрываю глаза, пытаюсь сосредоточиться. Было ли что-то странное в его поведении в последнее время? Какие-нибудь знаки? Что он устал от меня? Но я не могу ничего вспомнить. Йеспер вел себя как обычно. Был нежным, внимательным. Мы встречались, ужинали, занимались любовью, хихикали в моей узкой постели, обсуждали будущее – что мы будем делать, когда сможем встречаться открыто. Когда нам больше не нужно будет скрываться.

Я вспоминаю наше последнее свидание. Мы были у него дома. В его квартире на улице Капельгрэнд. Я лежала на боку в постели лицом к стене. Он вернулся из душа, с полотенцем, обернутым вокруг бедер, присел рядом и погладил меня по волосам.

– Ты меня любишь?

Это был странный вопрос. Раньше он никогда не спрашивал, люблю ли я его. Мы старались не использовать это слово, которое влечет за собой столько обязательств. Меня оно всегда пугало.

– Да, – ответила я.

– Я понимаю, как тебе приходится сложно. Все время прятаться.

Он лег в постель, прижался ко мне сзади. Я почувствовала тепло его чуть влажного тела, ощутила аромат его геля для душа и лосьона после бритья, зажмурилась.

– Обещай, что ты дождешься меня, что ты не устанешь.

– Обещаю.

– Что ты не уйдешь к другому мужчине.

– Не глупи. Ты же знаешь, что никакого другого нет. Он крепче сдавил меня в объятьях.

– А до меня?

– Что значит до тебя? – не поняла я.

– До нашей встречи. Кто у тебя был?

До встречи с Йеспером. Я вспомнила о своей прежней жизни: одинокие вечера с телевизором и котом, бесконечные дни в магазине, готовая еда из «Сабис». В моей жизни не было ничего, о чем стоило бы рассказывать. Но и скрывать мне тоже было нечего.

– У тебя до меня ведь были мужчины, – продолжал он.

Сперва я не хотела отвечать. Разумеется, у меня был мужчина, но я не хотела о нем говорить.

– Разумеется.

– Кто?

– Я тебе о нем говорила. Спик.

– Учитель труда.

Я закрыла глаза и кивнула. И стоило мне это сделать, как воспоминания ожили. Длинные холодные школьные коридоры, звон посуды в столовой, запах горелого дерева в кабинете труда. Я лежу на столярном столе. Спик передо мной во фланелевой рубашке со спущенными джинсами. Лицо напряженное, когда он в меня входит.

Я была без ума от него. Я была юной и ранимой девочкой из проблемной семьи. Только сейчас я понимаю, какой ранимой я была. Он меня использовал. Я была девятиклассницей, почти ребенком, когда он меня соблазнил.

– Я злюсь, когда думаю об этом, – пробормотал Йеспер.

– Но это же было тысячу лет назад.

– Вы занимались сексом в кабинете труда?

– Но…

Он сжал меня как в тисках. Мне стало трудно дышать.

– Отпусти меня. Мне больно.

– Тебе это нравилось?

– Что?

– Трахаться с ним в кабинете труда? Нравилось? Йеспер сжимал меня так сильно, что я не могла пошевелиться. Я чувствовала, что он зол.

– Ты больной, – выдавила я.

Он стянул с себя полотенце, прижался ко мне, но в этот момент зазвонил его телефон. Он разжал объятья, но я лежала, как парализованная, и не могла пошевелиться.

– Тебе это нравилось? – прошептал он. – Нравилось?

Я ничего не сказала.

Выйдя из кафе, иду домой под дождем. Снова подул ветер. Листья теперь танцуют на ветру, прежде чем опуститься на мокрую траву. Почему Йеспер ревновал к моему прошлому? Несмотря на то что у меня почти не было мужчин. При том, что это у меня были все основания для ревности. И почему его так возбуждали разговоры о Спике? Почему он постоянно расспрашивал о нем?

Меня снова тошнит. Я ничего не понимаю. Совсем ничего.

Бросаю взгляд на площадь Карлаплан. Пустой фонтан без воды. На дне груды листвы и мусора. Ни души.

Вернувшись в квартиру, чувствую странный запах. Пахнет мокрой шерстью и мылом. Как будто кто-то только что был здесь и сразу ушел. Я прохожу через комнаты, проверяю, все ли на месте, но не вижу ничего необычного. Все вещи на своих местах. Ничего не пропало. Старый паркетный пол трещит у меня под ногами. Захожу в спальню, смотрю на светлый прямоугольник на обоях, где висела картина. Кажется, что он вот-вот сорвется с обоев, чтобы что-то мне сообщить. Из кухни доносится хрумканье. Сигге ест кошачий корм – единственную еду, которую он знает.

Все выглядит как обычно. Единственное, что меня пугает, это запах. Завтра мне надо на работу, думаю я, садясь на кровать. Как бы плохо мне ни было, я должна идти на работу. Я уже брала пять отгулов в этом месяце, и Бьёрне придет в ярость, если я не явлюсь завтра. Отгулы отмечают красным фломастером на календаре в подсобке.

Все могут видеть, сколько другие коллеги болели или отсутствовали по уходу за ребенком – еще одна мера, которая бесит профсоюз и вынуждает прессу называть Йеспера рабовладельцем. Я провожу рукой по стене. Пожелтевшие грязные обои напоминают мне о другой стене в другой жизни.

Это было вечером в начале лета, когда по ночам было светло. Я лежала в постели и смотрела на стену, которая когда-то была белой, но теперь была покрыта темным налетом от жира, пыли и табачного дыма. Острым предметом, например, зубочисткой или веточкой, можно было выцарапывать на ней буквы и рисунки.

Как я ни старалась, я не могла заснуть. Мне мешал бледный свет из окна, который проникал сквозь зажмуренные веки, и папины крики в кухне.

Родители ссорились.

Я не знаю, почему они ссорились, да это было и не важно. Они ссорились каждый вечер. Главное было заснуть до того, как они начнут, тогда можно было выспаться. По утрам они были усталыми и добродушными, потому что не выспались ночью.

Крики стали тише. Я задержала дыхание. Через пару секунд новый звук. Четкий и звонкий всхлип, который быстро перешел в затяжные рыдания.

Мама плакала.

Мама всегда плакала, не папа. Не знаю, умел ли он вообще плакать. Может, папы не умеют плакать. Раздался глухой звук, как от удара, и затем отчаянный крик. Мне стало страшно. Что, если кто-то из них упал и больно ударился? Или это стул упал? Я вскочила с постели, взяла в руки свою стеклянную банку с куколкой и пошла к двери. Линолеум под ногами был холодный и скользкий. Выйдя в прихожую, я услышала мамины рыдания и тиканье часов в кухне.

Папа сидел на полу, закрыв лицо руками. Мама сидела на табуретке и рыдала. Почему-то меня больше напугало папино молчание и его странная поза, чем мамины рыдания. Папы обычно не сидят так на полу с поникшими плечами и не закрывают лицо руками.

Он пошевелился, чуть повернулся в мою сторону, словно почувствовав мое присутствие в комнате. Голосом без всякого выражения он пробормотал:

– Эмма, милая, иди в кровать. Тебе нужно спать. Мама вскочила с табуретки. У нее был дикий взгляд, как всегда, когда они с папой долго засиживались в кухне. Она напомнила мне дикого зверя, которого заперли в клетке, чтобы он не навредил окружающим.

– Маленькая дрянь, – крикнула она. – Ты опять подслушивала, мерзкое отродье?

Папа поднялся и встал между нами.

– Прекрати. Она тут ни при чем.

– Я знаю, что ты подслушивала. Что ты теперь собираешься делать? Позвонишь тете Агнете и наябедничаешь?

– Нет, – сказала я, но мама меня не слушала. Она пошла на меня, опираясь на стол, как на перила. С каждым шагом ее рука крепче цеплялась за крышку стола. Двигалась она неуклюже и опрокинула стул, когда пыталась протиснуться мимо папы.

– Оставь ее в покое, – попросил папа.

– Я её отучу подслушивать, – пробормотала мама.

Она потянулась за мной, но я была быстрее и успела отпрыгнуть в сторону. Не поймав меня, мама потеряла равновесие и плюхнулась на пол.

– Проклятье, – выругалась она и села на корточки. Из носа у нее текла кровь. – Смотри, что ты наделала, Эмма, смотри!

Она медленно поднялась.

– Но я…

Пощечина была такой внезапной. На этот раз я не осмелилась увернуться, боясь, что мама снова упадет и струйка крови превратится в сплошной поток.

– Заткнись.

Мама покачнулась. Волосы у нее были растрепаны, как обычно бывало по утрам. Папа снова опустился на пол и закрыл лицо руками, словно был не в состоянии видеть происходящее. Я хотела, чтобы он остановил маму, объяснил, что я ни в чем не виновата. Я хотела, чтобы сейчас было утро, чтобы они были усталыми и добродушными, дали мне денег и послали купить продуктов к завтраку, потому что у них болит голова. Я хотела быть кем-нибудь другим, быть где-нибудь в другом месте. Не Эммой. Не здесь. Не сейчас.

Мама рванула у меня из рук банку с куколкой.

– Дай мне эту чертову банку, – рявкнула она. – Ты таскаешь ее с собой везде. Она такая важная? Важнее собственной матери? Да?

Я ничего не ответила.

– Я тебе покажу, что на самом деле важно, – сказала мама.

Она подошла к окну в кухне, открыла его и выкинула банку.

Через секунду раздался звук разбитого стекла внизу на асфальте.

– Нет, – заорала я. – Нет, нет, нет!

– Да, – сказала мама. – Я тебе покажу, что на самом деле важно. Это просто была чертова банка. Поняла? Просто вещь.