Смерть-остров - Галия Сергеевна Мавлютова

Колонна быстро уходила за поворот. Вдалеке темнела Томская пересыльная комендатура. От неё исходил сумрак, словно внутри затаилась преисподняя.

Глава вторая

Колонну привели в пересыльную комендатуру. В Томской тюрьме условия были получше, но там не хватало мест для заключённых, поэтому для переселенцев на скорую руку построили спецкомендатуру. Здесь переселенцев сортировали, составляли списки и отправляли, куда считали нужным. Кого в тюрьму, кого в спецпоселения. Люди жались друг к другу, как овцы в стаде, переглядывались, надеясь, что их привели в тёплое обустроенное место. Недавно построенная комендатура поражала взгляд размерами и пространством. Доставленную колонну оставили у ворот, подыскивая свободное помещение. Сразу возникла давка. Люди стремились за ворота, словно внутри их ожидала другая, лучшая жизнь. Хаос и неразбериха, царившие в комендатуре, выплёскивались наружу, накрывая собой колонну несчастных.

До сознания людей медленно доходила мысль, что в этом сарае они никому не нужны. Здесь нет никакого дела до них. Никто ни с кем разбираться не станет. Тем временем крики и ругань за воротами становились всё громче. Люди зароптали.

— Что ж это?! Опять незнамо, куда привели! Да как же это? Помыться бы, попить, поесть чего-нибудь!

Егор Павлович с пистолетом в руке, красный, возбуждённый, то появлялся, то исчезал внутри ограждения. Вдоль колонны прибавилось оцепление. Стволы тускло отсвечивали в темноте, пугая людей неожиданной смертью. Охранники махали прикладами, сбивая людей в кучу. Людской ропот прекратился. Наконец ворота распахнулись. Колонна, подгоняемая конвоем, медленно перетекла внутрь и побрела к складам. Там, в огромном амбаре, им было приготовлено временное пристанище. В центре стояли четыре параши, несколько ведёр с водой, в углу были свалены мешки с хлебом. Ни матрацев, ни соломы не было. Земляной пол источал влагу, кое-где блестели лужицы воды. Стены сырые, с каплями сырости.

— А где сухой паёк? — крикнул Егор Павлович, поигрывая вальтером. Пистолет был под стать обмундированию — такой же новенький, блестящий, как новогодняя игрушка.

— Везут уже! — откликнулся кто-то невидимый. — Телеграмма поздно пришла.

— А-а, — безучастно ответил Егор Павлович и выскочил из амбара. Люди притянули за собой непристойный запах общего горя, окутавший плотной завесой неказистые складские помещения. Их наспех построили в начале весны для хозяйственных нужд комендатуры. Здесь хранили дрова, оборудование, инвентарь и вещёвку, а сейчас в щелястом сарае должны были осесть люди. И никто не знал, сколько они будут находиться в этом помещении.

Массовое сознание медленно работает, но включается мгновенно, когда чувствует, что его опять обманули. Люди не просто роптали; они стали бросаться на стены, и сбитый на скорую руку склад угрожающе затрещал. В другом конце посыпались доски. Вооружённый конвоир, стоявший в центре склада, вскинулся и наугад уложил сразу пять человек. Потянуло гарью. Послышался глухой стук. Застреленные рухнули, как тяжёлые мешки. Остальные мигом затихли и принялись устраиваться, где кто сможет.

В девять утра Горбунов уже был в управлении. Постовой на входе угрюмо кивнул, видимо, узнал. В милиции отменили выходные в связи с облавами, поэтому Григорий Алексеевич не удивился, увидев вчерашнего знакомого. Пройдя по коридору, Горбунов свернул в приёмную Петрова, но в ней никого не было. Письменный стол, за которым обычно сидели секретарь и помощник начальника управления, и, по всем канцелярским законам, заваленный бумажными кипами, в данную минуту поражал девственной пустотой. Горбунов постучался в дверь начальника управления.

— Войдите! — гулким эхом разнеслось в приёмной. Григорий Алексеевич недоумённо прислушался. Петров громко кашлял, но разговаривал тихо. На громкий разговор у него не было сил. Кто там у него?

— Рад приветствовать!

За столом сидел тот самый Василий Пилипчук, молодой красавец с пышным чубом. Горбунов несколько раз видел его с Вороновым в агитационном кабинете.

— А-а, Григорий Алексеевич, рад видеть! Приветствую, — сказал Пилипчук и слегка привстал, затем шумно плюхнулся в начальственное кресло.

— А где Глеб Иваныч? — спросил Горбунов, озираясь по сторонам.

В кабинете произошли явные перемены. Появились новые лампы, тяжёлые плюшевые шторы на окнах исчезли, вместо них висели тонкие бежевые маркизы. В течение ночи всё изменилось. Интерьер кабинета перестал угрожать посетителю, но на стене по-прежнему висел портрет с угрюмым взглядом.

— Ушёл наш друг и товарищ Глеб Иваныч Петров, — с лёгкой визглинкой в голосе сказал Пилипчук, — умер он. Скончался. Ночью. Последняя стадия туберкулёза.

— Как же так? Он же мне повестку дал, — Горбунов протянул листок Пилипчуку.

— Так это ко мне, вам Глеб Иваныч не нужен. Он теперь никому не нужен, — нехорошо засмеялся Пилипчук. — Сидайте, рассказывайте!

— Жена у меня пропала, вам же говорил Михаил Григорьевич, товарищ Пилипчук! Но вы проигнорировали его слова. Вот, я сам пришёл за помощью, — Горбунов подавил горестный вздох.

— Говорил, ох, много чего говорил товарищ Воронов, я всё слышал, и на ус намотал. Ищем, товарищ командир секции! Ищем вашу жену-красавицу! Найдём. Как найдём, сразу вам и возвернём. А щас мне некогда. Похороны, торжественная часть, сами понимаете, вы человек военный!

— Товарищ Пилипчук, если вы мне не поможете, я обращусь к товарищу Сталину! Я хочу, чтобы вы разрешили мне изучить списки задержанных на облавах. Мне кажется, что моя жена попала в категорию беспаспортных деклассированных элементов.

— Э-э, чего захотели, Григорий Алексеевич! Какие списки? Мы списков не составляем. Видим, что человек не советский, и забираем. Потом в вагон — и на выселки. А зачем нам списки? Только запутаемся.

— Что вы хотите сказать, товарищ Пилипчук, что вы людей по головам считаете?

— Ну да, по головам, а что такого?

— И они нигде не учтены?

— Только в пересыльных комендатурах. Там их переписывают, чтобы разбросать по спецпоселениям. Тогда списки и составляют. А больше ни к чему они, только лишние хлопоты. Какая тут писанина, если людей требуют по плану? Сегодня тысячу, завтра две тысячи, откуда столько народу набрать?

Горбунов внимательно всматривался в ясное лицо Пилипчука. Нежно-розовые щёки, курносый нос, кудрявый чуб и две тонны самолюбования на одного