Война патриотизмов: Пропаганда и массовые настроения в России периода крушения империи - Владислав Бэнович Аксенов

обвиняя именно немецких писателей в распространении милитаристского мышления, обратил внимание на другое футурологическое сочинение Мартина «Берлин – Багдад: Германская империя в эпоху дирижаблестроения, 1910–1931 гг.», которое вышло в 1907 году. В нем немецкий автор делился своей мечтой о создании уже в 1916 году Всемирной Германской империи от Берлина до Багдада и предсказывал вторую российскую революцию в 1913 году.

Нельзя не упомянуть английского писателя и футуролога Г. Уэллса, одним из первых предсказавшего появление танков (правда, ошибшегося в предсказании первого управляемого полета аэроплана почти на пятьдесят лет). В 1901 году Уэллс написал статью «Предвидения о воздействии прогресса механики и науки на человеческую жизнь и мысль», в которой отмечал, что патриотизм разжигает национальные конфликты и провоцирует войны. При этом он обращал внимание на популистский и демагогический характер патриотической риторики, которая в условиях демократии превращается не более чем в политическую технологию:

Национальная и патриотическая партия есть по существу партия анти-иноземная; алтарь новейшего божества, демократии, требует иноземных жертв. Не зложелательство, а попросту желание удержаться у власти побуждают правительство или партию раздувать опасности или национальную вражду, чтобы страхом привлекать избирателей к урнам, или стараться набросить тень подозрения в продажности внешнему врагу на зародыш новой партии, грозящей конкуренцией господствующей[102].

Отрицая расизм, Уэллс поддался популярному в его время евгеническому учению и полагал, что в будущем человеческое общество введет запрет на деторождение для психически больных людей, включая алкоголиков и наркоманов, нарушение которого будет служить оправданием для их физического истребления.

Любопытным свидетельством популярности фантастики является тот факт, что накануне Великой войны написанием художественно-футурологического сочинения увлекся последний посол Российской империи в Берлине С. Н. Свербеев.

Предчувствие мировой войны проявлялось на фоне усиливавшейся в Европе гонки вооружений, которая подпитывалась мессианскими расово-цивилизационными концепциями, характерными для разных стран, включая Германию и Россию. С точки зрения этих национал-патриотических теорий война могла быть развязана не только ради завоевания/отвоевания определенных территорий или защиты союзников от врагов, но и ради сохранения абстрактной «национальной чести». Герой романа немецкого писателя А. Нимана «Всемирная война» говорил Вильгельму II:

Никто не сомневается в том, Ваше Величество, что объявление войны было бы роковым шагом… Но существует высший закон, перед которым должны отступить на задний план все другие законы, – закон – поддерживать свою честь. И у целого народа есть также своя честь, как и у отдельного человека. В тех случаях, где дело коснется этой чести, войны избегать не следует, потому что от сохранения национальной чести зависит, собственно говоря, и сохранение всякого другого национального достояния[103].

Превращение вопроса о «национальной чести» в фактор международной политики означал ее иррационализацию и подчинение эмоциям, так как показателем оскорбленной чести становилось испытываемое чувство обиды. Российские консерваторы XIX века оправдывали войну России с Европой именно «неблагодарностью» последней, что воспринималось как нанесенное оскорбление, поругание национальной чести. Р. Мартин писал, что с середины 1870-х годов под влиянием панславизма в России разрасталась вражда к Германии, которая еще более усилилась из-за чувства обиды за итоги Берлинского конгресса 1878 года. В начале XX века благодаря развитию национальной характерологии, цивилизационной и расовой теории и других дисциплин, способствовавших распространению национальных предрассудков и становившихся основой национально-патриотической стратегии, понятие «национальной чести» получало псевдонаучные обоснования и, повышая эмоциональный градус в международной политике, толкало мир к глобальной войне. В действительности если и можно в политике говорить о нанесенных оскорблениях, то, как правило, не нациям, а отдельным политикам, которые в ответ переадресовывают личные комплексы и обиды всей нации и от лица последней совершают действия, нередко расходящиеся по своим итогам с подлинными национальными интересами отечества.

Однако футурология интересна не только тем, что она предсказывает, но и тем, о чем молчит: в произведениях европейских писателей-фантастов обнаруживается симптоматичное игнорирование ряда социальных процессов. Современники не замечали определенную внутреннюю трансформацию общества эпохи столкновения традиции и модерна, в результате футурологические прогнозы страдали определенными изъянами: либо чересчур оптимистично описывали будущее Европы, либо описывали апокалиптический ужас и гибель цивилизации. Практически неизменными оставались гендерные роли, хотя именно в годы Первой мировой войны начинало активно меняться положение женщины в обществе.

В отечественной художественной литературе эсхатологические настроения, связанные с новой грядущей войной, были представлены в произведении Л. Андреева «Красный смех», в котором по дневниковым записям прослеживалось, как герой сходил с ума – на фронте и в тылу. Написанный в годы Русско-японской войны, «Красный смех» на самом деле передавал картины Первой мировой. Словосочетание «красный смех», в котором прилагательное «красный» выступало синонимом «кровавый», а смех имел форму зловещей истерики, было эсхатологической метафорой наступавших «последних времен», проявившихся во всеобщем безумии. Картины коллективного схождения с ума от страха перед ночными бомбардировками рисовались в другом отечественном анонимном произведении «Война! Европа в огне». Вероятно, произведение было написано под впечатлением от книги Р. Мартина, так как в нем описывалась война между Россией и Германией, начавшаяся с бомбардировки немецким воздушным флотом Петербурга. В предисловии автор задавался вопросами:

В нынешний момент, момент кровавых столкновений и тяжелых предчувствий встают невольные вопросы: что за этим последует? Какие неожиданности свалятся на наши головы? Не увлечет ли и нас бурный вихрь войны? И во что тогда выльется цикл наших невзгод? И с какой стороны нагрянет к нам опасность? На законные вопросы нет ответа. Тема неизвестности в часы наибольшего напряжения зрительной способности человечества точно нарочно сгущается еще сильнее. От этого тучнее почва страхов, на которой рождаются самые разнообразные цветы фантазии.

Образы фантастической литературы, будоражившие воображение современников, оседали в подсознании и всплывали в годы Первой мировой войны в массовых фобических слухах о ночных бомбардировках городов с таинственных аэропланов, гигантских бесшумных пушках и пр., провоцируя общественную нервозность и различные психические отклонения. Показателен сон, приснившийся археологу В. А. Городцову, который он записал в своем дневнике 12 сентября 1914 года. В этом сне причудливо переплелись сюжеты научной фантастики (чувствуется влияние романа Ж. Верна «Пятьсот миллионов бегумы», в котором описывалось противостояние свободного города Франсевилля и милитаризированного Сталеграда), открытия в области естественных наук, современная международная ситуация и собственные подсознательные страхи автора. Во сне происходило решающее сражение между армией Вильгельма II и защитниками города Новомир. Главный герой, желая получше рассмотреть битву, поднялся со своим дедушкой в небо на аэроплане и увидел, как наступавшая неприятельская армия оказалась вдруг парализованной – солдаты корчились на одном месте, все машины остановились:

– Это – физическое и физиологическое влияние разных токов, пущенных из лаборатории Новомира, – объяснил мне дедушка. – Все эти люди, животные и машины, не сдвинутся с минированной токами полосы, пока