Высший пилотаж киллера - Николай Басов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как это?
– Ну, не понятно, кто его ушел. По моей тогдашней гипотезе, он, кажется, не очень поладил с тем, кто дал на Прилипалу контрольную сумму денег, кто, по сути, купил ее.
– Так, и кто ее купил?
Стерх положил папочку на свой стол.
– Тут не написано. В данных только фигурирует шутка, что это, мол, золото партии. Но вспомни, это были такие деньки, что так говорили обо всем. Всюду, где пробивался хотя бы тощенький ручеек каких-нибудь субсидий, говорили, что это – деньги партии.
– Может быть, в самом деле, партия билась и за такие вот небольшие предприятия?
– Не думаю. Они обживали три основные промышленные сферы – нефтегаз, экспорт вооружений и коридоры власти, что в России доходнее всего. Как известно, они всюду победили.
– Но что-то и упустили?
– Банки, строительство, авиаперевозки, медицину и армию. Это у них в прогаре. Но все это подобрали крепкие мафиозные группировки, так что бесхозным ничто не осталось.
– А этот Запамолов, где он живет?
– Он купил себе небольшой дом в Пушкине.
– Адрес есть?
Он написал мне печатными буквами адрес. Кажется, это было все, что я мог у него сегодня почерпнуть. Я поднялся. Но в дверях остановился, обернулся и посмотрел на него, на его потухший взгляд, потухшую трубку.
– Послушай, Стерх, ты чего-нибудь о Москве не знаешь?
Он не ответил, только удивленно поднял брови и попытался сфокусировать на мне взгляд. Может быть, он зверски пил и был попросту с похмела. Но когда такие люди пьют, это тоже не бывает просто так.
– Я хочу спросить, есть что-то, что тебе неведомо? Посмотри вокруг, может, что-то придет на ум?
Тогда он понял, что я хочу его поддержать. Как умею, но от чистого сердца. Он улыбнулся.
– Я не знаю, на кого ты в действительности работаешь. А это сейчас – довольно важно.
Я кивнул, оделся, вышел, попрощавшись неуверенным жестом, а когда дошел до своей машины, понял – я и сам не очень знал, на кого работаю. Стерх, стервец, и в этом был прав до изумления.
Глава 21
Дом Запамолова мне указала старушка, которая продавала у станции сушеные грибы в связках. Но приезжих, желающих рискнуть здоровьем, было немного, кроме того, вообще после Чернобыля грибы стали выходить из употребления граждан средней полосы. Поэтому старушка была счастлива потолковать хотя бы и со мной.
Собаки не было, других знаков, что тут живет именно тот человек, который мне нужен, – тоже. Я просто отворил калиточку и вошел. Осмотрелся. Дом был явно вывезен из какой-нибудь деревни, скорее всего более северной, чем наше относительно теплое Пушкино, потому что у дерева появился жемчужно-серый налет на срезе. У нас он темнее и содержит больше копоти.
Стоял дом довольно сиротливо, к нему вела тропинка. Я оглянулся, большая часть домов поблизости даже на мой не очень опытный глаз смотрела на эту улочку темными окошками, должно быть, тут месяцами никто не жил. Место было довольно безлюдное и холодное. Безжизненное.
Дверь оказалась не запертой. Едва я ее отворил, на меня дохнуло отвратительным запахом застоявшегося сигаретного дыма и шумом работающего телевизора. Я прокричал, что ищу одного человека, кто-то ответил, я вошел.
И оказался именно перед ним, в этом я не сомневался. Он сидел в очень глубоком и низком кресле, поэтому я его не сразу заметил. Он лениво вытянул ноги и спустил руки с широких подлокотников, причем тяжелые кисти почти касались плохо обструганных досок пола. Он был или пьян, или пребывал в состоянии похмелья.
На правой руке была видна большая цветная татуировка – что-то вроде коммунистической звезды с лучами. Но она была обвита то ли змеями, то ли узкими вымпелами с раздвоенными хвостиками. Надписей на вымпелах я, конечно, разобрать уже не мог, но мне показалось, что они сделаны на иностранном языке – привидится же такая чушь.
Но вообще, это было странно. Наша интеллигенция, а Запамолов определенно принадлежал к этому кругу, не часто прибегала к такому способу идентификации, а он сделал татуировку, кажется, даже со вкусом, который в большой цене где-нибудь в лагерных бараках.
В свое время и я понял, что мне, если хочу, чтобы моя жизнь стала хоть немного легче, нужно сделать какую-нибудь из уголовных этикеток, хотя бы простенькую, на тыльной стороне запястья. Но я отказался, и это потом не раз спасало мне жизнь, когда я уже вышел из лагеря. Но чтобы так вот презирать условности… Нет, даже больше, быть настолько убежденным в том, что он может сделать все, что угодно, и не вывалится из своего социального круга, нужна была сила, и немалая. А может быть, он считал, что уже вывалился из своего круга, и не собирался обратно.
Он очень плохо сидел. Так сидят наркоманы, причем из конченых, которым уже ничто не поможет, только новая порция «дурева», когда последняя приемка еще гудит в венах, но она подходит к концу, а взять новую неоткуда. Жаль, он был в плотной куртке с вязаными рукавами, а мне хотелось взглянуть на его локти и оборотную сторону предплечий.
Телевизор разрывался, это тоже плохой признак, он указывал, что у парня не в порядке слух. Впрочем, когда он догадался и сделал чуть потише, я тут же расслышал из задних комнат женские причитания или ругань. Он слабо усмехнулся.
– Мамаша разоряется.
Я ухмыльнулся.
– Может, у нее есть причина?
Он чуть раздраженно повел плечами.
– Какие у них причины, у всех – одно и то же. Деньги кончились, а до следующей получки – три недели.
– Немало, – деланно вздохнул я. – А где вы сейчас?
Он поднял на меня заплывшие глаза, в которых читалось столько же интереса к жизни, сколько бывает в двух раскрошенных следах от мелкашечных выстрелов в неровно оштукатуренную стену.
Но вообще его лицо когда-то было красивым. Высокий, чуть нависающий вперед лоб мыслителя, высокие скулы, массивный подбородок – общее впечатление силы и ума.
– Это допрос?
– Помилуйте, я здесь частным порядком. Просто вежливость, дань уважения бывшему журналисту.
– Да, бывшему. – Он кивнул, провел рукой по очень коротким волосам, в которых мелькнула седина. – Я сейчас на радио, делаю кое-какие вставки. Но редко приглашают, потому что занят, не всегда могу к ним дотащиться. Да и на бензин денег нет.
Толстый господин в телевизоре стал объяснять, что деньги имеют способность уплывать из рук, если их не сунуть куда-то… Он не выдержал и выключил звук, но изображение оставил. Телевизор у него был очень хороший, с огромным экраном. Определенно, он остался от тех времен, когда деньги притекали сюда с телевидения или из Прилипалы.
Тут же причитания мамаши стали гораздо громче:
– Вот накажет тебя бог. Он-то все видит, все знает, ему не о чем докладывать, его не обманешь. Он тебя, сатана, насквозь зрит…
Он поднялся, закрыл дверь. Уже медленнее и спокойнее вернулся в кресло. Он был высок, выше меня, тяжеловат, но не от мускулов, а скорее от того, что запустил их, не давал им как следует поработать. В общем, если он и был когда-то опасным противником, то эти времена прошли. И все-таки в нем осталась некая естественная грация, привычка к уверенности в себе.
Он сел, кресло под ним скрипнуло.
– Ну, так с кем я говорю?
– Я – Терминатор, это уголовная кличка. Я получил ее в лагере, сейчас у меня к тебе дело. – Я решил, что можно сократить дистанцию. – Я здесь для того, чтобы узнать, ты работал в Прилипале?
Он слабо усмехнулся.
– Эта кличка сохранилась? А ведь ее придумал я, когда мы только еще писали ее бизнес-обоснование для каких-то там инвесторов.
– Ты там директорствовал? – Кого это сейчас интересует?
– Пока только меня.
Он покивал, потом медленно, как больной старик, потянулся за сигаретной пачкой на полуразвалившейся тумбочке. Но достал оттуда не сигарету, а «косяк». Я представил, что он будет сейчас дымить этой гадостью мне в лицо, и мягко попросил:
– Не нужно курить при мне травку. От нее у меня болит голова.
– А мне-то что?
Я вытащил у него из пальцев «косяк» и небрежно сунул снова в пачку. Он был так скверно свернут, что развалился. Пачку от «Герцеговины Флор», между прочим, я положил на телевизор, чтобы он ее видел, но не мог дотянуться.
– Я сказал – не надо. Вот кончим, я уйду, и хоть обкурись.
Из-за закрытой двери послышалась возня, она приоткрылась, старушечья голова появилась в щели, но тут же, с еще более отчаянными причитаниями, исчезла. Дверь закрылась плотнее, чем раньше.
Запамолов усмехнулся.
– Мамаша примкнула к каким-то тутошним адвентистам или баптистам, я в них не разбираюсь. У нее бывают тяжелые дни.
– Почему тебя выгнали из Прилипалы?
– Меня не выгнали, я ушел, потому что они…
Он замолчал. Потом все-таки дотянулся до пачки сигарет, на этот раз обычных «Кэмел». Денег у него не было, но курево было первоклассным, хотя я никогда не понимал этих курильщиков.
– Они хотели заниматься только бизнес-информацией. А меня интересовала и политическая, и духовная, и религиозная… Мы не сошлись с теми, кто собирался вложить в агентство деньги.