ПОЭЗИЯ СТРАСТИ - Элис Маккинли

Жанлен больше не церемонился с ним, заломил руку за спину, чтоб не дергался, и запихал под горячий душ прямо в одежде и ботинках. Какая разница, все равно мокрые. Жак в порыве обиды пытался сопротивляться, наверное впервые в жизни, но довольно быстро осознал всю бессмысленность этого занятия. Жанлен со своими огромными ручищами справился с ним, как с подростком.

— Да отстань же ты! — наконец заорал несчастный. — Я сам! Уйди! Горячо!

Жанлен отпустил заломленную конечность и, убедившись, что все вернулось на круги своя, торжественно вручил брату душ.

— Не обожгись, солнышко.

Жак рассвирепел и уже хотел снова дать деру, поскольку противостоять обидчику иным способом было неблагодарным занятием, но Жанлен одним резким движением вернул его на место. Как все-таки хорошо обладать физическим превосходством! Будь Жак размером, например, с Марка, дело бы кончилось мордобоем, причем с обоюдными потерями. А так, Жанлен уже поливал брата из душа. Вода разлилась по кафелю, сам он вымок насквозь, но игра стоила свеч. Где еще так поиздеваешься над родственником?

— Жано, уйди! — взмолился Жак. — Ну уйди.

Не смешно.

Надо же, даже детское прозвище вспомнил с перепугу. Пожалуй, и правда хватит. Он положил душ и пошел к двери. Но стоило ему взяться за ручку, как вдруг — «шмяк!» — спину обожгло что-то мягкое, но горячее. На пол шлепнулась мочалка. Жанлен обернулся, вторая мочалка угодила ему прямо в лоб. Жак стоял в ванне, мокрый, взъерошенный, со сжатыми кулаками. Однако близнец всегда поймет близнеца. И Жанлен безошибочно уловил в его, казалось бы, злых глазах лукавую искорку шутовства. Мочалки были подняты с пола и… Сначала кидались только ими, потом еще и полотенцами, потом в ход пошли гели для душа, для волос — короче, все небьющееся. Заранее оговорили правило — в голову не кидать. А кто сказал, что взрослые, вырастая, забывают детство?

И кто докажет, что в каждом из нас глубоко-глубоко не сидит этот мальчишка, готовый резвиться в любое время дня и ночи?

Спустя час, когда все уже было приведено в божеский вид, братья сидели на кухне, пили чай и говорили. Столько тем, столько новостей.

Но чем оживленнее шла беседа, тем больше Жанлена настораживала странная скованность брата. В душе росло и крепло ощущение — что-то не так, — что-то случилось. Жак каждый раз старательно избегал женского вопроса. Обходил его стороной всеми правдами и не правдами, недоговаривал. Наконец Жанлену это надоело, и он спросил в лоб:

— Ну а Ирен? Может, ты видел ее?

— Нет, — коротко ответил Жак и тут же уткнулся в чашку, пряча глаза.

— Да говори же, — нахмурился Жанлен. — Что?

Приходила, что ли?

Жак молчал. И тут только в голове будто щелкнул какой-то рычажок. Неспроста брат вел себя так непонятно. Ведь он раньше никогда не пускался в бегство. Ходил бы вокруг да около, канючил, мямлил, как это умеют делать только самые младшие в семье, и в итоге добился бы прощения. Излюбленная тактика. Жанлен знал ее заранее, потому его и удивила выходка Жака.

Теперь он вдруг сообразил, что все не так просто. Брат хранит какую-то тайну, знает нечто важное, но боится говорить. Конечно, ссора лучший выход — смотаться и избежать объяснений. Эта мысль в сочетании с молчанием Жака внушала тревогу.

— Да говори же! Говори! — не выдержал Жанлен. — Я же все вижу. Не мучай, я ведь все равно узнаю, так лучше уж от тебя.

Жак не ответил. Только задрожала чашка в его руках да ссутулились плечи.

— Ну?! — гаркнул Жанлен.

— Я ее видел. — Жак заговорил тихо-тихо, словно боялся, как бы не услышали лишние уши.

— И что? Где?

— Там.

— Что значит «там»? тут до Жанлена дошло: розовый квартал. Они с братом родились во Франции, где проституция запрещена законом. Здесь же, в Нидерландах, это нормальный бизнес. Жак знал, как ненавистны Жанлену эти притоны. Женщина, которой их приучили поклоняться, подавалась там подобно изысканному блюду. Разврат и непотребство в блестящих обертках. И Ирен попала туда?! И как он сам не додумался? Схема проста и легко угадываема. Марк в очередной раз выкинул ее на улицу. Хорошо, если не избил. Вернуться к Жанлену постеснялась. Понятно, с ее-то нерешительным характером. А куда было идти?

Без денег, без образования. Прислугой куда-нибудь или в кафе посудомойкой? Хорошо, но до первой получки дожить надо. И еще рекомендации. И еще масса всякой волокиты. А там все быстро и просто: хорошая фигура, смазливая мордашка… и первые проценты с клиента.

Жак не смел глаз поднять, словно сам был виноват в случившемся. Конечно, он не сообщил о своем открытии, как договаривались, но Жанлен его понимал. Такие вещи не говорят по телефону. Да и зачем? Брат бросит работу, прилетит, а ей, может, давно на все наплевать. Она совершеннолетняя, делает, что хочет. И вообще, вопрос настолько щепетилен, что не знаешь, с какой стороны подойти.

— Я пойду за ней и заберу, — решительно сказал Жанлен, поднимаясь со стула.

— Я с тобой, — подскочил Жак.

Оставить его из-за простуды было бы кощунством. Есть вопросы, которые требуют пренебречь и здоровьем, и куда более ценными вещами. Вот только Жанлен не мог понять, зачем ему еще и брат в качестве прицепа? Он ведь не гулять идет, а выяснять отношения. Да еще какие! Здесь третий всегда лишний.

— Я один, мне просто надо одному. Если я ее приведу…

— Да-да, — быстро закивал Жак. — Я просто сейчас уеду к себе. Потом позвони, хорошо? В любом случае позвони. А то я не усну всю ночь.

Позвони.

Жанлен кивнул и, накинув куртку, вышел из дому. Стены коридора, потом фонари, улица все это вдруг показалось ему картонным: бутафория и ничего больше. Весь мир — сплошные декорации. Он не настоящий. Потому что в настоящем не должно быть такого. Почему она не пришла к нему? Ну почему? Сама! Все сама.

Так приучили ее с детства: заботься о себе сама, да еще мужчинам угождай во всех их прихотях.

Собственно, только повиноваться ее и научили, И ничего более. Как она его встретит? Как заговорит?

Тяжелое чувство угнетало Жанлена. Чувство, казалось бы, забытое им напрочь. Еще тогда, будучи адвокатом, он испытывал его, сопротивлялся ему, пытался быть беспристрастным в суде и не мог. Душа сама становилась на сторону правого. А ведь юрист не всегда защищает жертву. И вот это чувство снова навалилось на него.

Ужасное ощущение надругательства над святыней. То же самое испытываешь, когда кто-то срывает посаженный тобой же цветок. Жанлен слишком близко к сердцу принимал этот мир. В его сознании сложился некий идеальный вариант: справедливый, прекрасный, служащий добру и красоте. И это был его мир. Он чувствовал ответственность за него, ощущал свою причастность к каждому предмету, вещи. Это мой мир.