Лелька и ключ-камень (СИ) - Русова Юлия

— Я луговичка, присматриваю за этим лугом.

— А плачешь почему?

— Коса запуталась.

Девчушка повернулась к Лельке спиной, и та увидела, что роскошная зеленовато-золотистая грива спутана тонкой веревкой. Веревку в руки брать не хотелось, даже смотреть на нее было неприятно.

— Как это ты так смогла?

— Оно само-о-о — зарыдала в тридцать три ручья луговица.

— Ну иди сюда, дай посмотрю.

Зеленая красотка подвинулась к Лельке, та глянула на гриву поближе и присвистнула:

— Слушай, здесь только стричь… Не распутаешь.

Луговица заплакала еще горше.

— Нельзя мне волосы стричь, я силу потеряю и в траву превращусь. А я не хочу-у-у-у!

— Так, ладно. Или сюда. Садись спиной, будем разбираться. Если несколько волосков порву или вырву, ты переживешь?

— Несколько можно, я послабее стану, но потом все наладится.

С множеством коварных узлов Лелька провозилась почти до темноты, но волосы освободила.

— Уф-ф-ф… Ну вот и все, вроде справились.

— Спасибо-спасибо! — Пискнула девчушка-зеленушка и растворилась в траве.

«Ого, какая шустрая», — подумала Лелька, — «Ладно, пора мне домой, наверное, тетя Наташа меня совсем потеряла».

Синевато-серые сумерки были готовы перейти в ночь, но дорогу Лелька знала неплохо, темноты не боялась. Однако до мелочей изученные места с уходом солнца пугающе изменились. Где-то завыл волк. «Уж не тот ли, что пострадал от Михалыча?» — задумалась девочка. Неожиданно от растущей в стороне осины отделилась белесая тень. Дерево это Лелька не любила, да и не только она. Было оно кривоватое, с узловатой, несвойственной осинкам корой, с множеством сухих веток. Лелька хотела обойти его стороной, но ноги сами понесли ее навстречу тени. Тело слушалось все хуже, хотелось встать у осины, прислониться к стволу, остаться здесь насовсем.

Тень колыхнулась и обернулась молодым парнем. «Какой красивый!» — отметила девочка. Парень и впрямь был хорош: темные кудри, темные глаза. Чем-то он напоминал Сашку, но Сашке было до него далеко.

— Побудь со мной, моя хорошая, — попросил он Лельку. — Останешься? Нам будет хорошо вместе. Я знаю, тебя никто не ждет, им будет проще, если ты уйдешь, а тебе со мной — лучше. Скажи: хочу остаться. И мы всегда будем вместе.

Лелька уже готова была согласиться, как услышала истошный визг:

— Уходи! Лелька, молчи, не смотри ему в глаза и уходи!

Кричала Дана, молчаливая и тихая лесавка. Лелька никогда бы не подумала, что она может так голосить.

— Уходи!

Крик словно разбудил девочку, и она увидела, как черноглазый красавец пошел гнусными пятнами, вместо жарких очей на нее глянули темные провалы, а протянутая рука обернулась полуразложившейся мерзкой лапой. Лелька с трудом отвела от этой жути взгляд и, почувствовав, что вся вялость куда-то делась, рванула прочь от осины.

Домой она бежала, будто за ней гналась вся местная нежить скопом. Тетя, увидев в каком состоянии девчонка, перепугалась сама. Пришлось Лельке ускоренно отдышаться, чему очень способствовала Лапатундель, и наскоро придумать каких-то парней, которые ее напугали.

— Они тебя не тронули? Не обидели? — допытывалась Наталья.

— Нет-нет. Я просто сильно испугалась. Они за мной даже не гнались.

Ночью, когда все угомонились, вылез из своего угла Кондратьич.

— На-ко вот, выпей. Сам травки заваривал. Пей, а то не уснешь или кошмар приснится. Кто тебя туда понес? Все наши знают, что место это плохое.

— А я не знала. Я ваша недавно, да и все еще не совсем ваша. А почему плохое?

— Это старая история. Ты ведь Сашку знаешь? О котором Ирина все время говорит? Еще в позатом веке его пра-пра-прадед увел из табора цыганку. Красавица она была, глаз не отвести. А пела как! Была цыганочка молоденькая, но уже вдовая, и сынок у нее был. Так-то кочевое племя дорогу не бросает, но уж больно худо ей в таборе жилось. Муж-то ее, первый, ее, вишь, из другого табора скрал, да ее-то и не спросил. А у цыган строго — дите еще водной рубашонке скачет, а уже известно, кто у него жених али невеста. Была невеста и у этого бедового. Да не какая-нибудь, а дочка тамошнего главнюка, баро, значится. Краденой красавице и так несладко жилось с нелюбым, а тут еще вокруг все шипят да шпыняют. А как мужа евойного поймали, да как конокрада повесили, и вовсе жизни не стало. И назад, к родне, вернуться она не могла. Во-первых, пойди, найди тот табор, а во-вторых, ведь и у нее суженный был. Так что по ихним законам опозорила она семью-то свою. А там с этим строго, за такой позор и убить могли.

Вот и согласилась черноокая красавица на предложение сибирского медведя и сыночка годовалого с собой забрала. Жили они хорошо, ладно жили. Очень сибиряк свою черноглазку любил. На охоту сходит — лучший мех ей, на ярманку съездит — самый яркий плат ей. Да и она к нему с добром тоже. Деток у них много было, но только как ни любила их матушка, старший все одно был для нее наособицу. Нет, она его и работать заставляла, и баловаться не давала, но все равно отличала. Языку своему обучила, с лошадками, опять же, ладить, даже карты на судьбу бросать, хоть и не мужское это дело.

Парень вырос — красавец. Сашка-то вон как хорош, а ведь кровь-то почти выдохлась. Только был этот красавец с гнильцой. Видел и знал только свои желания и радости. Погуляет с девкой, да и бросит, той горе, а ему смешки да хаханьки. Работать опять же умел, но не любил, все искал, где полегче, да помягче. Ну и нашел, конечно. Огулял дочку богатого купца, в городе, на ярманке встретил. Ему-то что, уехал и в ус не дует, а девке-то позор! Да и семейству ее тоже несладко.

Купец-то поорал да погрозился, а дочь все одно жалко. Любимая она была, последышек. Так что заплатил он знающим людям, нашли они охальника, скрутили, да к купцу доставили. Так, сказывают, связанным и венчали. Цыганенок-то сперва обрадовался: семья богатая, молодая жена влюблена без ума и памяти, да только ненамного той радости хватило. Кормить его кормили, одежу справили, а в остальном стал он из вольного парня нелюбимым зятем: подай, принеси, не мешай, пошел вон. А гордость-то цыганская играет, кровь горит. Тут еще жена его затяжелела, пошли капризы да болячки. От любимой мужик много чего стерпит, только у него любви-то не было. Так что вскоре поймала его жена с блудной девкой, и, конечно, к папеньке со слезами кинулась. Купец тоже терпеть не стал. Как это, зять ненадобный, да еще его позорит, доченьку расстраивает. Приказал приказчикам, те парня скрутили, разложили, да так высекли, что почти месяц отлеживался.

Как встал, все по новой началось, да еще и женушка силу почуяла. Она ума была невеликого, вот и давай его чуть что папенькиным неудовольствием тыкать: не так сидишь, не так свистишь. Однажды худое и случилось. Никто не узнал, что у них было, чего не было, а только в один из дней нашли беременную купеческую дочь на полу с пробитой головой. Не выжили ни она, ни дите. А зятек пропал, как не бывало.

Долго купец горевал, дочку он любил крепко. А поубивавшись, нанял опять лихих людей, да велел им найти парня да притащить к нему, а коли не выйдет — убить зятька-цыгана, а в доказательство принести его мизинец с перстнем. Перстень тот цыганенку жена подарила, редкий он был, с камнем дорогим и с руки не снимался.

Искали беглеца долго. Ему бы бежать, а он в родные места подался. Мать его прогнать не смогла, помогла она ему. Дала еды, ружьишко, лыжи, да показала охотничью избушку далеко в лесах. Зимой его и выследили, по дымку из трубы да лыжным следам. Поймали, связали, потащили к тестю на суд. Уж почти из леса вышли, как освободился цыганенок и бежать. Поняли мужики, что не поймают его, уйдет, схватились за ружья. Здесь в Сибири, каждый охотником тогда был. Подстрелили парня, палец с кольцом отрубили, а тело сбросили в овраг между лесом и лугом.

Прошло сколько-то времени, стали в деревнях девки пропадать. Да как пропадать-то! Вечером спать пошла, а утром ее и нету. Шума нет, собака не лаяла, а девицы и след простыл. Забеспокоилось общество, пошли к батюшке. Тот девичьи горницы освятил, молебен отслужил, вроде потише стало, а через пару месяцев опять. Позвали мужики тогда местного колдуна. Он не с нашего села был, жил в маленькой деревушке, вовсе на отшибе и людей сильно не любил. Однако помочь согласился.