Хранить вечно. Дело № 1 - Борис Борисович Батыршин

головы ни в чём не повинной публики сенсации типа «Гурджиев - личный маг и астролог Сталина» или «Красные маги под крышей НКВД. Назывались и конкретные имена: чаще других среди главных покровителей большевистской оккультистики фигурировали Яков Агранов, его заместитель Глеб Бокий и ещё многие высокопоставленные чекисты. Писатели-фантасты наперегонки штамповали залихватские боевики и изощрённые триллеры на тему схваток «красных магов» и чернокнижников из нацистской «Аннанэрбэ». Чрезвычайно модными стали рассуждения о поисках спецслужбами обеих сторон Шамбалы, экспедициях, посланных на поиски древних мистических текстов, христианских артефактов (привет трилогии об Индиане Джонсе!), следов Атлантиды и стран Лемурия и Гиперборея, тайный вход в которые помещали то в Абхазию, на берега озера Рица, то в скалы карельского Сейдозера, то в дремучие леса под городом Муромом, то вообще в Антарктиду.

Как грибы после дождя плодились и другие сенсации – например, жуткие байки об «Институте крови», где советские учёные при помощи древних каббалистических текстов и методов, достойных Франкенштейна и доктора Моро подбирали ключи к бессмертию. Болтали о секретных лабораториях, в которых при помощи разнообразных механических, электрических и бог знает каких ещё устройств, старались пробудить способности к гипнозу, телепатии, телекинезу и прочим скрытым возможностям человеческого организма. Например – разрабатывали методику «возбуждения некоторых отделов мозга», которым, собственно, и были посвящены все три лабораторных журнала, вынесенных Лёхой Симагиным из заброшенного подвала, где в конце двадцатых годов располагалась «нейроэнергетическая лаборатория», организованная по инициативе спецотдела ГПУ и возглавляемая неким Евг. Евг Гопиусом. Несомненно – одна из тех сверхзакрытых лабораторий, где в тайне от остального мира ковалась оккультная мощь молодой Страны Советов.

Правда о стране Лемурии и Копье Судьбы в амбарных книгах не было ни слова – зато в них содержалось нечто вроде отчёта о цикле экспериментов по этому самому «нейроэнергетическому возбуждению» - причём экспериментов исключительно успешных! А так же – подробное описание применявшегося для этого устройства с чертежами и характеристиками использованного оборудования!

Не меньше полугода понадобилось на то, чтобы разобраться в записях и сделать рабочий проект установки – разумеется, на современных компонентах. К удивлению, задача оказалась не такой уж и сложной. Установку он собрал в подвале собственной дачи, причём результат подозрительно напоминал машину времени изобретателя Шурика из известного фильма. Но… вас бы это остановило? Вот и Алексей Геннадьевич после некоторых колебаний и тщательной – ОЧЕНЬ тщательной! - проверки и наладки оборудования, занял место в опутанном проводами кресле.

Проснувшись, я долго лежал, глядя в потолок. За окном было совсем светло, но до горна на побудку оставалось, по моим прикидкам, ещё не меньше двух часов.

Вот оно, значит, как…

Хотя прямого ответа на то, что делал в нейроэнергетической лаборатории Алёша Давыдов, в чьё тело забросил моё сознание тот безумный эксперимент, я так и не получил - но информация к размышлению имелась теперь в избытке. Предположим – пока только предположим! – что мальчик стал подопытным кроликом в очередном эксперименте, затеянном подчинёнными Глеба Бокия. А что? От тогдашней науки, далёкой от прав человека и прочей лабуды, выдуманной потомками себе на голову, можно ожидать и не такого. Могли и на детях опыты ставить, если бы сочли, что это приблизит окончательную победу советской науки.

В результате круг замкнулся, и сознание Алексея Геннадьевича Симагина, не вовремя затеявшего свой безумный эксперимент, оказалось в теле малолетнего правонарушителя Лёхи Давыдова. А может и не правонарушителя вовсе, а отобранного по каким-то непонятным мне параметрам «человеческого материала»? Об этом в амбарных книгах не было сказано ни слова, как, впрочем, и о самом Лёхе Давыдове – упоминалось, разве, вскользь, что к работе привлекались подопытные разного возраста, пола, и пребывающие в разной физической форме, от здоровых, как космонавт перед стартом, до находящихся чуть ли не при смерти. И уж конечно, ни на какой «обмен разумов» ни Бокий, ни поставленный им руководить лабораторией химик Евгений Гопиус не рассчитывали, недаром в попавших ко мне записях об этом тоже не упоминалось.

А значит – что? Мои воспоминания о комнате без окон, кресле с проводами и поездке по Москве – на самом деле мои собственные, а не моего малолетнего реципиента. И экспериментаторы попросту не заметили подмены. В самом деле, что необычного в том, что подопытной зверушке стало дурно? Вынуть его из кресла, дать понюхать нашатыря и отослать с глаз долой, на Украину…

Если бы не одно «но». Отослали меня не куда-нибудь, а сюда, в коммуну имени Товарища Ягоды, пребывающую под опекой не просто ГПУ, а – и теперь это очевидно! – Особого его отдела. И далеко не спроста имеется на территории коммуны «особая лаборатория» с колючей проволокой и прожекторами поверх глухого забора, о которой рядовые коммунары не любят говорить.

А вот мне поговорить придётся – если я хочу разобраться в этой мутной истории до конца. И единственная имеющаяся у меня ниточка – это Марк Гринберг. Недаром ведь он проговорился о том, что тоже побывал в той подвальной лаборатории и посидел в том кресле, а теперь вот, как и я, оказался здесь. А значит – вполне может что-то знать…

И только перед самым подъёмом, за несколько минут до того, как звонкий горн босоногого Тёмки вырвал коммуну имени товарища Ягоды из объятий самого сладкого утреннего сна, меня неожиданно осенило: а что же мальчик Алёша Давыдов, его сознание? Я достаточно начитался в своё время «попаданческих» книжек и мог себе представить самые разные варианты – в том числе и такие, когда подчинённое сознание сохраняется в дальнем уголке мозга. Но в моём-то случае личность законного владельца тела исчезла без следа, не оставив после себя ни тени воспоминаний, и восстановить хотя бы остаточные их следы я не смог, как ни старался. Да что там, даже моторные навыки не сохранились – недаром в первые часы пребывания здесь я, привыкший существовать в немолодом и далеко не самом здоровом и физически крепком теле, чувствовал себя не в своей тарелке.

…последнее, что сохранилось в той, прежней памяти – я сижу в своём кресле, опутанный проводами, нажимаю кнопку старт на подлокотнике – и грудь мою пронзает сильнейший болевой спазм, вроде тех, что бывают при остром инфаркте. Может, Сознание Алёши Давыдова умерло вместе с моим старым телом, успев прожить в нём считанные минуты – а может ему не повезло, и он долго ещё изображал из себя овощ в клинике, куда отвезла его приехавшая вовремя скорая.

Хотя - откуда бы