Замечательные женщины - Барбара Пим

– Надо же, как интересно они все выглядят, – сказала я, – совершенно непривычно.

– Теперь понимаешь поговорку о том, что в мире всякой твари по паре, – отозвался Роки. – Интересно, зачем нужно столько тварей?

– Чудесно, наверное, увлекаться чем-нибудь научным. Приносит равное удовольствие и старым, и молодым.

– Сомневаюсь, что Елена и Иврард одобрили бы такой настрой, – рассмеялся Роки. – С ваших слов выходит очень похоже на игру в гольф. И помните, мы тут не для развлечения. Доклад будет длинным, а стулья жесткими. Думаю, наше испытание вот-вот начнется.

И действительно, президент поднялся и в ходе краткой невнятной речи представил Елену и Иврарда. Прозвучало это почти так, словно они муж и жена, но он так мило улыбался в редкую бороденку, что на него невозможно было обижаться. Елена с Иврардом сидели по одну его руку, а по другую вел протокол кряжистый рыжий молодой человек, которого назвали секретарем общества.

– А теперь предоставим нашим юным друзьям говорить самим за себя, – сказал президент. – Их доклад называется… – Пошарив по столу, он водрузил на нос очки в золотой оправе и ясным и четким голосом прочел какие-то слова, которые в тот момент так мало для меня значили, что, боюсь, я их тут же забыла. Без сомнения, название доклада сохранилось где-то в архивах или протоколах научного общества.

Я с надеждой посмотрела на проектор, стоявший в дальнем конце зала, но слайдов как будто не предвиделось. Карандаши американцев зависли над блокнотами, старушка на время отложила вязание. Елена Нейпир начала говорить. Могу лишь сказать, что она «начала говорить», поскольку я очень скоро утратила нить того, о чем она говорила, и поймала себя на том, что оглядываюсь по сторонам, рассматривая зал и остальных слушателей.

Зал был с высоким потолком, оклеенным обоями, и вычурной каминной полкой из мерцающего, словно студенистого мрамора. Французские окна выходили на балкон, а за ним виднелось опушенное первой листвой дерево в скверике. Так странно было сидеть в четырех стенах в такой чудесный день. Но нельзя смотреть из окна: доклад большое событие, и мне выпала немалая привилегия.

Определенно жаль, что недостаток образования не позволяет мне сосредоточиться на чем-то более сложном, чем сравнительно прямолинейная проповедь или речи на собрании комитета. Голос Елены звучал так ясно, так компетентно, что я была уверена: то, что она говорит, имеет огромное значение. Роки, наверное, очень ею гордится. Я заметила, что американцы отчаянно строчат в блокнотах. Жаль, что мне не пришло в голову заранее почитать что-нибудь по теме, в этом было бы гораздо больше толку, чем в покупке новой шляпки. Как унизительно сознавать, что все, кроме меня, понимают доклад Елены и способны испытывать ученый интерес к ее словам. Я вперила в нее взгляд с твердым намерением сосредоточиться, но меня отвлекла старушка с вязаньем. Я увидела, что вязанье тихонько выпало у нее из рук, а голова свесилась на грудь. Потом ее голова вдруг дернулась. Оказывается, старушка заснула. Открытие несколько меня утешило, и я снова стала оглядывать зал, на сей раз рассматривая таблички с позолоченными именами тех, кто удостоился за что-то медали либо оказал ту или иную поддержку обществу.

Я зачарованно пробегала глазами списки. 1904 г. – Герберт Франклин Крисп, 1905 г. – Эгфрид Стуммелбаум, 1906 г. – Эдвард Эллис Дарвин Рамбл, 1907 г. – Этель Виктория Торникрофт-Ноллард… Женщина в 1907 году! Что она сделала, чтобы заслужить медаль? Какой была? Я представила себе, как она в длинной юбке шагает по джунглям и бесстрашно расспрашивает туземцев, которые никогда прежде не видели белой женщины. Своего рода Мэри Кингсли[15], но, вероятно, еще более удивительная, поскольку была антропологом, а антропологами женщины бывали редко, особенно в 1907 году. Возможно, она сейчас сидит среди стариков в плетеных креслах, возможно, это даже та старушка, что вяжет и дремлет…

Я так увлеклась своими фантазиями, что не заметила, как Елена закончила, и очнулась, только когда на ее месте оказался Иврард Боун, который – насколько я могла судить – повторил приблизительно то же самое, что уже сказала Елена. Он говорил исключительно хорошо, практически не заглядывая в записи, и раз или два по аудитории пробежал смешок, точно он отпустил какую-то шутку. Я воспользовалась случаем беспристрастно его изучить, спрашивая себя, почему при одном только упоминании его имени в глазах Елены появляется блеск. Он определенно был очень умен и по-своему хорош собой, но в нем не чувствовалось ни тепла, ни обаяния. Я вообразила его служителем церкви и решила, что из него вышел бы очень даже удачный проповедник. Его довольно суровая и отстраненная манера на этом поприще пришлась бы весьма кстати. Я осознала, что как раз такого можно любить втайне, без надежды на взаимность, что может быть в радость молодым и неопытным.

Когда Иврард закончил, президент, у которого тоже был такой вид, словно большую часть доклада он продремал, встал и произнес слова благодарности.

– А теперь, уверен, вам хотелось бы перейти к вопросам и комментариям, – заключил он. – Кто… э… начнет?

Последовало обычное неловкое молчание: никому не хотелось быть первым. Заелозили по полу стулья, и одна женщина из нашего ряда вышла из помещения. В руке у нее была холщовая сумка с каким-то свертком в газете, из которого торчал рыбий хвост. Елена нервно улыбалась. Иврард, сняв очки в роговой оправе, прикрыл глаза рукой.

– А, доктор Эпфельбаум! Наш первопроходец! – с облегчением сказал президент, и все откинулись на спинки стульев с выжидающими лицами. Как ужасно было бы, подумала я, если вообще никто не захотел бы задать вопрос.

Доктор Эпфельбаум оказался низеньким человечком тевтонской наружности. Что он сказал, осталось мне совершенно непонятным и из-за содержания, и из-за ярко выраженного иностранного акцента, но Иврард расправился с ним очень ловко. Теперь, когда пробный шар был брошен, один за другим стали быстро сменять друг друга прочие ораторы. На самом деле они вскакивали с мест, как чертики из табакерки, едва давая себе труда дождаться, когда закончит предыдущий. Казалось, все они «обрабатывали» каждый свое племя или местность и могли провести параллели или высказать возражения, исходя из собственного опыта.

– Я просто впускаю все это через одно ухо, а через другое выпускаю, – небрежно шепнул мне Роки.

Но мне не всегда удавалось последовать его примеру. Например, в какой-то момент возникла перепалка между доктором Эпфельбаумом и крепкой темноволосой женщиной, а еще пустячный на первый взгляд вопрос старика в пурпурном шарфе вызвал волну жизнерадостных смешков.

– Что, совсем никакого церемониального поедания человеческой плоти? – повторил он разочарованно и сел, качая головой и что-то бормоча.

Наконец собрание как будто завершилось. Елена увела Роки, чтобы представить его различным важным персонам. Я довольно неловко стояла у двери, размышляя, уйти ли мне сейчас домой и будет ли невежливым не поблагодарить Елену и Иврарда за приглашение. Собравшиеся тем временем разбились на группки, многие из которых вели ученые беседы.

– Ну и что вы думаете? Боюсь, вам было очень скучно.

Около меня возник бросивший американцев Иврард Боун. Я испытала благодарность за то, что он меня спас, хотя не могла придумать никакой темы для беседы и лишь вежливо что-то бормотала, совершенно уверенная, что ему хочется вернуться к обсуждению его доклада с людьми, способными на это.

– Думаю, мне пора домой, – сказала я. – Большое спасибо, что пригласили меня.

– Э… полагаю, мы пойдем куда-нибудь обедать, – неопределенно отозвался он. – Почему бы вам не присоединиться к нам?

– Ну, поскольку дома у меня есть особенно нечего… – начала я, но осеклась, сообразив, что рассказ о скудном состоянии моего буфета – едва ли уместный ответ на приглашение отобедать. – Мне бы хотелось присоединиться к вам, если можно.

– Лучше бы им поторопиться, – сказал Иврард, глядя в конец комнаты, где Елена и Роки разговаривали с группкой гостей.

– Ученые и впрямь от других людей не отличаются, – сказала я, тихо. – И старушка с вязаньем… Она даже задремала.

– Это жена президента, – откликнулся Иврард. – Она всегда засыпает.

– Она ездила с ним в экспедиции? – спросила я.

– Господи милосердный, конечно нет! Она ничего не смыслит в антропологии.

– Разве она даже не составляла предметный указатель или не вычитывала корректуру какой-нибудь его книги? В предисловиях или посвящениях ведь часто говорится: «Моей жене, которая взяла на себя тяжкий труд вычитывать корректуру» или «составить предметный указатель».

– Возможно, что-то такое она делала. В конце концов, для этого и существуют жены.

– Боже, как же хочется выпить! – сказала Елена в характерной для нее манере. Они с Роки наконец к нам присоединились.