Целитель, или Любовь с первого вдоха (СИ) - Билык Диана

— Ты тоже хочешь меня, — и щурится. Хитро, как только он умеет.

— Ты не по адресу. Я такими вещами не увлекаюсь, — так противно, что он считает меня распутной текущей самкой, но последние недели я сама не своя — будто отравлена после его появления.

— Сексом все увлекаются. Тем более, это очень полезно для здоровья.

— Я, — выставив руки, толкаю его в грудь. — Сказала. Нет.

Аверин не отступает. Смеется. Красиво так, переливчато, глубоко, отзываясь в груди нежной вибрацией.

— Но почему? Я же красивый. Страстный. Сделаю тебе хорошо, не сомневайся.

— Ты наглый придурок, вот кто.

— Наглый, да, но не придурок, — хохочет. — Хотя… может, чуть-чуть сдурел от тебя. Все ты виновата. Слишком пахнешь. Слишком… недоступная и манящая.

Так хочется засмеяться в ответ, но я мотаю головой, чтобы прогнать внезапную веселость. Все серьезно. Он — моя старая хроническая болезнь, и я не хочу снова заболеть. Не имею права. Должна его прогнать, желательно так, чтобы никогда больше не вернулся.

— Я замужем, Давид, — надавливаю ладонями на его грудь, пытаясь отодвинуть, но Аверин, как гора. Твердая, горячая, с вулканом на вершине, что вот-вот разродится лавой.

Ступает ближе, наклоняется и снова смеется.

— Муж тебя явно не удовлетворяет, Ласточка, если ты так голодна, — он так быстро стискивает меня в объятиях, что я не успеваю опомниться. — Я сделаю тебе приятно. Ты не пожалеешь. — Ладонь нагло проскальзывает под футболку, под ней ничего нет — лифчик совсем развалился, и, соприкоснувшись с кожей, заставляет меня тихо пискнуть. Аверин ловок и быстр, стискивает сосок и широкой амплитудой растирает его между пальцами, отчего я теряю равновесие и дар речи.

Только и слышу трах… трах… трах в груди и вытянутый над ухом стон. Мой. Или его. Плевать. Теряюсь в острых и нужных мне ощущениях, плыву по бурной реке, что угрожает растереть меня о прибрежные камни. Что я творю?

— Умоляю, — сипло роняю, когда Аверин приподнимает меня за талию и усаживает на стол. — Отпусти.

— Не могу… — губы к губам, но не в поцелуе, а в настоящей борьбе за воздух. Так глубоко и жадно, что я теряюсь в пространстве и времени. Прихожу в себя, когда Давид стаскивает с меня джинсы, приподнимает осторожно, чтобы освободить ягодицы, и холодная столешница касается голой кожи, а одежда падает на пол с тихим шорохом.

Миг, звонкий, как будто звезды с неба угрожают просыпаться, и Аверин высвобождает себя, немного приспуская брюки. И взгляд не отводит. Горячий, дикий. Не спрашивает, не ждет, жадно прижимается, чтобы развести шире мои ноги и толкнуться, но внезапно с рыком вскрикивает, словно его батогом ударили по спине, и отстраняется. Буквально отскакивает, пытаясь что-то сбросить с себя.

Я от неожиданности и возбуждения не соображаю — так и сижу распластанная на столе, а потом замечаю черно-белое лохматое чудо, бросившееся наутек из кухни.

— Ох, скотина ты, Мурчик, — огрызается Давид. — Я же отомщу. Отрежу кое-что — не будешь такой резвый… Усатый охранник.

Я едва не падаю на пол, слетая со стола. Быстро поправляю футболку, благо она длиннее бедер и все прикрывает, и в ужасе смотрю, как на белоснежной рубашке Аверина проступают алые росчерки, а мужчина, выглянув из-за плеча, будто и не обеспокоен ранами, неотрывно смотрит на мои губы и вдруг смеется.

— Только не говори, что ты замужем за котом.

Глава 11

Давид. Наши дни

Поначалу мне кажется, что она растерялась и, приоткрыв, мною обласканный секунду назад, рот, перестала дышать, но девушка вдруг отряхивается и на ее губах появляется ясная, незнакомая мне улыбка. Улыбка, напоминающая солнце, согревающая до дна моей испорченной души.

— Идем, — заметив мой взгляд, Арина бросается к одной из полок, достает коробку с мультяшными зебрами и прячет себя за нее, будто я без этой преграды не могу представить, какая у нее упругая грудь. — Нужно обработать, — кивает на мою спину.

— Сильно разодрал? — пытаюсь глянуть, но меня сейчас не раны волнуют, а желание продолжать наше секс-рандеву. Вот же Мурчик, кайфолом, такой момент испортил.

— Нужно посмотреть, — тише бормочет девушка и уходит в комнату. Я жадно смотрю ей вслед, на ноги и бедра, и только когда она исчезает в коридоре, даю волю эмоциям.

Матерюсь под нос, как сварщик на заводе. И, самое паршивое, больно не от царапин, больно в паху — яйца скручивает, заставляя меня согнуться пополам и застонать. Бля, придется-таки Крис просить о помощи, свихнусь же без секса.

Когда боль немного отступает, и я могу хоть как-то разогнуться, бреду в комнату. Арина сидит около стола, ко мне спиной. Приготовила перекись, вату. Сидит прямо, словно ей в спину штырь вживили, и смотрит в окно.

— Ложись, — сипло говорит она.

Я замираю позади. Желаю опустить ладони на маленькие плечи, повернуть к себе и… но я понимаю, что она испугается. Теперь все заново придется начинать. Вот же котяра облезлый! Двадцать сантиметров разделяют нас, но я чувствую, как она мелко дрожит, слышу, как порывисто дышит.

— Арин…

— Не нужно. Это не повторится больше, — говорит еле слышно, но словно не мне, а себе.

— Ты нравишься мне, — ближе ступаю, почти касаюсь бедром ее спины, и девушка вытягивается еще больше, поворачивает голову, чтобы я видел ее профиль.

— А ты мне нет. Я замужем, — говорит четко и ровно. Слова, что бьют получше кошачьих когтей, практически рвут кожу, заставляют сердце кровоточить.

— Но где он? Муж, — шепчу, не силах упрашивать. Это совсем как-то тухло и мерзко.

— Не твое дело, — снова отсекает, прокладывая между нами пропасть без возможности построить мост. Резко, ошпаривая раскаленным оловом глаз, поворачивается и показывает на кровать. — Ложись на живот. Обработаю, а то одежду испортишь и зальешь кровью весь пол, и уходи.

— Арин… — тянусь к пуговицам и замечаю, как она расширяет ноздри, жадно принюхивается, окидывает меня беглым взглядом от плеч до ног и снова отворачивается. — Ты можешь сколько угодно обманывать о замужестве, но твое желание не скрыть. Ты нуждаешься в этом так же, как и я.

— В чем? — тянется за перекисью, чтобы снова промочить ватку, но дрожащие пальцы неловко цепляют баночку, переворачивая ее на пол. — Звездец… — вырывается из пылающих от моих поцелуев губ. Я вкладывал в прикосновения всю свою страсть, теперь боюсь, что переборщил и дневной щетиной расцарапал нежную кожу.

Арина мягко сползает вниз, чтобы поднять пузырек, но так и замирает под столом.

Стянув рубашку и морщась от неприятного ощущения липкости на спине, прилично расцарапал паршивец, бросаю ее под ноги, как тряпку — все равно уже только выбросить. Приседаю к Арине, она пытается убрать потеки перекиси, ладонью ведет по линолеуму, растирает и… плачет.

Переместив испорченную рубашку на лужицу, помогаю девушке убрать влагу. Она сильно всхлипывает, прячет взгляд, сутулит плечи, а я тянусь обнять, не в силах сделать что-то еще — не знаю, что теперь поможет. Девушка упирается, бьет кулаками по моей груди, слабо мотает головой, но, когда я встаю напротив на колени, сжимаю ее до хруста, закрыв собой, закутав, как в одеяло, Ласточка роняет голову на мое плечо и дрожит от истерики. Плачет тихо, не скулит и не воет, легонько кусает мою ключицу и давится слезами. Так можно плакать только от отчаяния.

Зарывшись носом в мягкие волосы, долго молчу, не находя слов. Дышу, не надышусь ее запахом. Я не знаю, что здесь поможет, потому что причин отказа не понимаю. Она ведь хочет меня не меньше, но сопротивляется этому желанию до последнего.

Мы так и стоим друг напротив друга, пока не начинают болеть колени. Я отстраняюсь, чтобы перехватить румяное лицо двумя руками, потянуть Ласточку вверх за подбородок, убрать волосы с липких от слез щек, мягко коснуться губами влажных и горячих губ.

— Ты боишься этого? — шепотом, чтобы не испугать в который раз.

Она то ли кивает, то ли мотает головой, глаза жмурит, выдавливая слезы. Не смотрит на меня, словно боится потерять контроль, если столкнется с моим взглядом.