С третьей попытки - Николай Слободской

и заранее договорился бы с женой о том, как она будет дважды опознавать его останки? Может ли в этом быть какой-то рациональный смысл? Что он такое мог планировать? Что это за планы, для осуществления которых мог потребоваться такой неординарный финт? Сколько ни ломай голову, ничего разумного по этому поводу в нее не приходит. В то же время такие рассуждения нельзя и считать противоречащими возможности пресловутого сговора. Была ли договоренность между супругами или ее не было, это никак не может повлиять на оценку второго свидетельства о смерти как абсолютно бессмысленного, а мотива, побудившего Пескаря вторично инсценировать свою смерть, как загадочного и не находящего разумного объяснения в известных нам материалах дела[11]. Насколько мы знаем (и отнюдь не со слов сомнительной свидетельницы), Пескарь к этому времени уже легализовался под именем Мунтяну, никто беглеца уже не искал, а все, у кого были к нему претензии, могли, в лучшем случае, отправиться на кладбище и облегчить себе душу, плюнув на могилу ненавистного мошенника и ворюги, – он уже был похоронен, и взять с него было нечего. Но тогда какой же смысл снова возвращаться к этой теме и еще раз подтверждать, что Пескарь и в самом деле умер? Могла ли вдова внести ясность в этот несообразный со здравым смыслом эпизод? Теоретически рассуждая, такой возможности исключить было нельзя, хотя она и уверяла, что сама не понимает, зачем ее муж это затеял. Но какого разъяснения загадки можно было бы от нее ожидать? Что такое она могла знать и упорно скрывать? И зачем бы это было ей нужно? Как ни крути эту проблему, и так, и сяк, ничего придумать не получается.

Второй момент, вызывающий серьезные подозрения допрашивающих, касался звонка неиз­вестной бабы, который инициировал, как мы знаем, цепь событий, в итоге приведших к появлению третьего свидетельства о смерти Виктора Чебакова. Несмотря на удивление и возмущение, проявленные свидетельницей на допросе, когда была затронута близкая к этой теме материя, следователи вовсе не исключали возможности того, что звонившей была именно она. Уж очень хорошо вписывалось такое предположение в общую картину событий. Чем предполагать, что Пескарь был случайно опознан и выслежен до дверей снимаемой им квартиры некой неизвестной женщиной, имевшей почему-то на него зуб и желавшей ему отомстить, не проще ли примерить на эту роль его жену, которая прекрасно знала, где скрывается задолжавший бандитам Пескарь, и к тому же всерьез его опасалась. Конечно, о том, что у нее были такие опасения, мы знаем только с ее слов – ни в чем ином они не проявились. Если не считать ее заявления об отпуске, поданного завучу еще до этого звонка и до смерти Пескаря, – оно могло подтвердить ее решение исчезнуть из города, чтобы не регистрировать брак. Наличие этого заявления оказывается ключевым фактом, на который могут опираться наши рассуждения. Оно убедительно свидетельствует: Анна Владимировна не предполагала доводить начатое дело до конца и вновь регистрировать брак с мужем. И тут уже совершенно не важно, в действительности ли она боялась мужа или же это лишь легенда, предназначенная для следователей.

Предположим, что ее показания достаточно верно описывают реальное поведение героини нашей истории и выражают ее истинные настроения и планы. Ведь такое вполне могло быть. Молодая женщина, живущая в свое удовольствие и чувствующая себя за спиной мужа как за каменной стеной, внезапно оказывается в катастрофической ситуации. Муж исчезает неизвестно куда и вместе с ним исчезает и вся материальная основа прежнего благопо­лу­чия. На протяжении нескольких месяцев она не получает от пропавшего никаких известий, а все подробности его исчезновения подталкивают к мысли, что ее супруг, попав в переплет, решил спасаться в одиночку, бросив жену на произвол судьбы. И даже невозможно исключить, что, позарившись на большой куш, наш герой с самого начала запланировал расстаться с ней таким предательским образом. А ведь при женитьбе он, наверное, клялся быть ей верным и до гроба делить с ней все радости и невзгоды. Легко представить себе разочарование, горечь, а в конечном итоге, и озлобленность преданной и брошенной женщины. Пусть через некоторое время она и корила себя за эти чувства и мысли – погибнув, он оправдался перед ней. Но, когда выяснилось, что муж всё же жив, они должны были возродиться и вспыхнуть с новой силой. О доверии к тому, кто ее так подло предал, не могло уже быть и речи. А где отсутствует доверие, там невольно появляются подозрения и опасения. Так что, если вдова не врала в своих показаниях, и они – хотя бы в общем и в целом – отражают ее действительные переживания, то нет ничего удивительного в предположении, что в своем стремлении избавиться от мужа, поющего сладкие речи о верности и счастливом супружестве, чтобы под их прикрытием опять втянуть ее в какую-то непонятную авантюру, озлобленная и загнанная в угол женщина могла пойти на решительные действия. Она не могла не понимать, что позвонив бандитам или кому-то с ними связанному, чей телефон она могла знать (директору «Трех пескарей», например), она обрекает мужа на страдания и, скорее всего, смерть, но при этом оправдывать свой поступок и считать, что муж сам довел ее до такого шага.

Предположим теперь, что основная часть рассказанного вдовой – чистая выдумка, призванная оправдать ее в глазах следствия. На самом деле, муж ее вовсе и не бросал, а с самого начала действовал в сговоре с нею и поддерживал с нею постоянную связь, а ее показания на первом и втором опознаниях были заранее запланированы в их совместно обговоренном сценарии. Точно так же ими была предусмотрена и повторная регистрация брака. Всё это возможно и не противоречит известным нам фактам, так что мы можем придерживаться и такого взгляда на описываемые события. Но тогда мы приходим к неизбежному выводу: заявление об отпуске прямо свидетельствует, что еще до того, как совместный план супругов о регистрации брака под фамилией Мунтяну и о последующем переселении «куда-то в Европу» наткнулся на непреодолимое препятствие в лице бандитов, Анна Владимировна уже знала, что будет следствие и готовила для себя оправдательные документы. Но откуда она могла это знать, если она не собиралась сдавать Пескаря его злостным врагам? То есть рассуждение, основанное на этом варианте событий, делает подозрение о том, что звонила именно она, не просто правдоподобным, а почти что подтвержденным. Таким образом, независимо от того, посчитаем ли мы показания свидетельницы заслуживающими доверия или же злостными выдумками, подозрение о том, что она