Хождение в Кадис - Яков Шехтер

И Афанасий потихоньку привыкал к чтению. Сундук преподобного оказался неисчерпаемым. Впрочем, честно говоря, на книги много времени не оставалось, хозяйственные и охотничьи хлопоты поглощали большую часть дня. Но страницу, а то две или три в день Афанасий успевал, и даже такое скромное продвижение со временем приносило плоды. Спустя год жизни в Трехсвятительском он уже мог часами беседовать с князем о прочитанном. Прошел еще год, прежде чем преподобный раскрыл ему, над чем он трудится каждый день после заутрени до полудня.

– История народа не былины да побасенки, – объяснил Ефросин. – Из прошлого мы учимся будущему. Человеку малое время на земле отпущено, а народ стоит вечно. Наниче ся годины обратиша. Случаются хорошие, жирные года, приходят и покрытые тьмой. Из всякого урок извлекать надобно, нельзя между временами оказаться, там беспамятство и все противу правил. Народ, теряющий память, гибели подлежит.

Афанасий внимательно слушал князя, не понимая, к чему тот клонит.

– Народ – это не только чернецы, грамоту знающие. Им книги доступны, но сколько их? Горстка, щепоть маловажная. Историю так излагать надо, чтобы каждый понять сумел.

– Даже смерд? – удивился Афанасий.

– Именно смерд. Они-то и есть народ. В их памяти укоренять историю надобно. А потому следует рассказы о прошедшем сладкозвучным слогом излагать, чтобы сами на уста просились. Вот, – преподобный нежно провел рукой по столбцу белой бумаги, возвышающемуся перед ним на столе. – Триста лет прошло, а раны еще кровоточат.

Повел Игорь Святославович, князь Новгород-Северский, дружины свои на половцев. Брата Всеволода позвал с собой, племянника Святослава, сына Владимира. Да полегло войско русское на реке Каяле. Искали себе чести, князьям славы, а нашли погибель. Обманули князей половцы, обвели вокруг пальца.

История поучительная и страшная. Только писана языком темным, на котором ученые летописцы-чернецы изъясняются. Хочу я записать ее так, чтобы ко всякому сердцу дорогу нашла. Которое лето уже тружусь, а конца не видно.

Афанасий благорасположенно покивал, даже языком прищелкнул в знак сочувствия. Хотел было сказать что-нибудь утешающее и доброхотное, но не смог. Далеки были от него заботы княжеские, далеки и непонятны. Смердов ли дело книги читать? И кому же еще летописи записывать, как не чернецам ученым? А коль язык у них темен, так на то и ученость дадена, чтоб не каждому простофиле открываться.

Беседы с преподобным происходили по воскресеньям, а в будни Афанасий поднимался до зари и сразу уходил в лес. Там он чувствовал себя дома.

На темно-фиолетовом небе еще мерцали колючие звезды, порывами налетал влажный предутренний ветерок, сдержанным шепотом переговаривались деревья. Быстрым шагом, легко находя дорогу в темноте, Афанасий углублялся в чащобу. Все еще спало, ни один звук не нарушал ночного безмолвия.

Но вот начинало алеть небо над верхушками сосен, просыпались, неловко перепархивая с дерева на дерево, птицы. Светлел воздух, яснела черная глубина между стволами, и вдруг радостно, словно первый раз в жизни, запевали свою песню жаворонки. Темнота сменялась туманом, но и он быстро оседал, открывая взору золотистые полосы света, вдруг брызнувшие сквозь ветви. И гулко колотилось встрепенувшееся сердце Афанасия: как хорошо-то, Господи, до чего сладостен мир!

Поначалу в лесу он чувствовал себя проще, чем в келье за книгой. Язык звериных следов, примет, птичьих перекличек был ясен и прост. Его учили понимать этот язык с самого детства, учили и приучали. Но князь настойчиво и властно тянул Афанасия в мир книжной премудрости и в конце концов преуспел.

Сначала ему стало нравиться чтение. Просто так, без всякой цели, следить за событиями, рассказанными на старых страницах. Затем преподобный принялся объяснять, как сравнивать изложенное в одной книжке с тем, что написано в другой. Убедившись, что Афанасий усвоил урок, стал заставлять его разбирать вместе с ним отрывки из разных книг. Когда ученик продвинулся, Ефросин преподал ему основы греческого, и через полгода Афанасий уже мог с грехом пополам разобрать страничку на этом языке. Сам преподобный отец знал неисчислимую пропасть языков, читал латинские книги, разбирал немецкие и французские. Чего только не таилось в его сундуке, точно бездонный он был, неисчерпаемый.

– Господь милостивый даровал мне способности другие наречия разуметь, – сказал он однажды ученику. – Сам не понимаю, как они в меня входят. Смотрю на страницу и начинаю язык новый понимать, точно вспоминаю слова забытые.

Афанасий пытался подражать учителю, но получалось неважно. Сколько он ни пялился на греческие письмена, само собой ничто не всплывало в его голове.

Когда от занятий начинала ныть спина, Афанасий доставал из ларя оставленные Онисифором кистень и боевой меч и отправлялся в лес. Руки и ноги помнили затверженные уроки, надо было всего лишь позволить им двигаться самостоятельно.

Не с одного дерева ободрал Афанасий кору кистенем, не одна ветка пала под лихим ударом меча. С луком и стрелами, копьем да кинжалом – самоглавными на охоте предметами – он и без того не расставался.

Сладостно и спокойно текли дни. И хоть повторял преподобный Ефросин – малое время в земных страданиях потерпети, вечного же блаженства достигнути, – жизнь в Трехсвятительском не казалась Афанасию наполненной страданиями. Наоборот, блаженным казался ему уклад монастырский, ведь другого он не ведал. А человек, от которого искус далек, есть человек счастливый.

Как-то раз Афанасий вернулся с охоты в неурочное время. Лов выдался удачным, и через монастырские ворота он прошел, сгибаясь под тяжестью добычи. Отдохнув и придя в себя, он постучался к преподобному. Ефросин чуть приоткрыл дверь, словно не желая допускать гостя в келью, но увидев Афанасия, доброжелательно улыбнулся и впустил.

На столе лежал развернутый свиток, испещренный неизвестными Афанасию буквами. Ефросин уловил недоуменный взгляд ученика.

– То иудейская грамота. Ветхий Завет в первозданном виде своем.

– А зачем он? Разве у нас своего нет?

– Хочу в точности знать, что заповедал Бог первому православному, Моисею двурогому.

– Так он ведь жидовином был? – удивился Афанасий. – И без креста!

– Всевышний с ним лицом к лицу разговаривал. Право Моисею самим Богом дадено, а слава людьми вознесена. Значит, он и есть православный, причем первый на земле. Понял? – строго спросил Ефросин.

– Понял, – ответил Афанасий.

– Крест позже появился, когда духом человецы ослабли и в поддержке стали нуждаться. Тогда и пришел Спаситель, дабы явить миру сей чудный знак.

Ефросин истово перекрестился, и Афанасий тут же последовал его примеру.

– Только не дремлет искуситель рода человеческого. На все вывертки отыскивает уловки хитромудрые. Как понял, что в лоб уже не улестить душу, принял сатана образ ангела, дабы в сети своя человецев уловити. И запрятал жало