Бурное лето Пашки Рукавишникова - Илья Дворкин

Он упёрся лбом в стену, сцепил за спиной руки, подставил их Пашке.

Девчонка с неожиданной силой подсадила Пашку, и он встал на плечи Джамалу.

Щель была на уровне его плеч. Изнутри пахнуло густым едким дымом и ещё чем-то — живым и горячим.

Пашка подтянулся на руках, закинул в щель ногу, осторожно протиснул туда плечи и голову и на мгновение застыл, лёжа на животе, в щели.

Спину ему заметно припекало. Внутри было темно, Пашке вдруг показалось, что из этой темноты кто-то дотронулся до него большой мягкой лапой.

Внезапно ужас накатил на Пашку.

Никогда в жизни не было ему так страшно.

Ему показалось, что крыша сейчас рухнет, упадёт ему на спину раскалёнными малиновыми углями, сожжёт, изжарит его живьём.

На миг он весь напрягся от страха до боли в мышцах, и вдруг забился в узкой щели, как рыба на песке. Ему показалось, что он задыхается.

Ещё секунда — и он бы перевалился обратно, туда, где воздух, где небо, где деревья. И тут он снова услыхал рёв животных. Казалось, они почуяли его присутствие и завопили все разом, одновременно, невыносимым умоляющим хором.

И Пашка, оглушённый, не успев ни о чём больше подумать, рванулся и рухнул вниз.

Он упал на что-то живое, мягкое, мохнатое и тотчас же вскочил.

Но его сразу сбили с ног. К нему бросились, сдавили, стиснули со всех сторон ошалевшие от ужаса овцы. Ещё два раза он подымался, и оба раза его снова сшибали, как игрушечную кеглю. И тут Пашка ужасно разозлился. Он нашарил на полу какую-то палку и стал лупить ею изо всех сил, по чему попало, в разные стороны.

— У, бараны, проклятые! Чтоб вы подохли, — орал он, — я вас спасаю, а вы так! Вот вам! Вот! Нате!

Овцы на миг отхлынули и даже притихли, как ни удивительно, свирепые Пашкины удары и крики успокоили их.

Видно, они решили: раз человек лупит их и орёт, значит, всё в порядке, это им было привычно и понятно.

Хлев был полон едкого густого дыма, и Пашка задыхался уже всерьёз, а не от страха.

На шею ему упал уголёк, Пашка вскрикнул и ринулся вперёд.

Он разглядел узкую полоску дымного света у самого пола и понял, что это ворота.

Но он поспешил, споткнулся об овцу, снова упал, но сразу же вскочил. «Хоть падать-то мягко, и то хорошо», — успел подумать Пашка и сам удивился этой своей нелепой мысли.

Крюк он нащупал сразу, толстый, массивный крюк, но открыть его не смог — овцы всем скопом навалились на ворота и крюк не поддавался.

Вот когда Пашка снова перепугался по-настоящему, перепугался насмерть, без паники, с холодной головой. Он чувствовал, что ещё немножко — и совсем обессилит.

Голова кружилась, грудь раздирал сухой едкий кашель, колени были мягкие и противно дрожали.

«Упаду — всё! Конец тогда», — подумал он и снова с остервенением заколотил палкой по этим глупым, дурацким овцам, которые всеми силами мешали себя спасать, мешали, мешали, мешали! Он знал, что вот сейчас, сию минуту упадёт. И из последних сил, чувствуя, как в глазах всё быстрей и быстрей начинают вертеться разноцветные — красные, жёлтые, синие круги, Пашка рванул проклятый этот обжигающий руки крюк и откинул его.

В тот же миг бросившиеся вперёд овцы с грохотом распахнули ворота, снова сбили вконец ослабевшего Пашку, протащили его на себе несколько метров и разбежались.

К Пашке кинулись сразу несколько человек, подхватили его, вылили на голову ведро воды и понесли.

Но ничего этого Пашка уже не чувствовал. Очнулся он довольно скоро и тут же подскочил как ужаленный, потому что под нос ему сунули флакон нашатырного спирта. Он сидел на вытащенном из горящего дома полосатом матраце в тени, под деревом и ошалело хлопал глазами.

Вокруг стояли люди, множество людей и молча глядели на него, а рядом хлопотала пожилая женщина в белом докторском халате и торопливо смазывала чем-то его царапины и волдырь от уголька на шее. Волдырь лопнул, пока он кувыркался с овцами, и изрядно болел. Саднило обожжённые крюком руки.

К Пашке подошёл тот самый человек, который все бросался к воротам хлева — хозяин, сел рядом и так обнял его, что у Пашки кости затрещали.

— Ну, парень, ну, парень, век тебя не забуду… сколько буду жить, клянусь, не забуду!

Он плакал и прижимался лицом к Пашкиному плечу, и плечо сразу стало мокрое.

— Думаешь, от жадности я? Тьфу! Руки есть, значит, и дом будет, главное — руки. От радости! Я б себе вовек не простил, если б животина живьём бы… в огне. А ты!.. Ох, парень!

Он вдруг вскочил, метнулся куда-то в сторону и сразу же вернулся с маленьким, абсолютно белым, прелестным козлёнком. Козлёнок был не больше комнатной собачки и такой красивый, такой трогательный, что все, глядя на него, заулыбались.

— Это тебе! — сказал погорелец.

— Да что вы, что вы! — забормотал Пашка.

Он хотел сказать, что ему некуда девать козлика, что он нездешний и скоро уедет, что он…

Но все вдруг заорали, замахали руками, затопали, стали гладить Пашку по голове, хлопать по плечам и говорить, что он не имеет права отказываться, что это от чистого сердца подарок и отказываться никак не полагается, а то будет всем ужасная обида.

И Пашка взял козлёнка.

А тот, тёплый, живой, мягкий, доверчиво прижался к нему и спрятал нежную свою мордаху Пашке под мышку.

И это было так приятно, что Пашка счастливо засмеялся.

— Ты посиди тут! Гляди не уходи только, отдохни! — крикнул хозяин и снова побежал на пожар.

И все вокруг тоже побежали туда снова, потому что пожар полыхал вовсю и люди боялись, как бы не загорелись соседние дома, а то и вся улица.

Людям надо было бороться, и они убежали.

С Пашкой остался один Джамал. Он глядел на Пашку и улыбался так, что сразу было видно — этот человек замечательный, верный друг и он ни капельки не завидует Пашкиной огромной славе, а только рад за него и даже горд.

Прибежала, запыхавшись, тощая деловитая девчонка. Спросила:

— Тебя как звать-то?

— Пашка. А тебя?

— Милаха. Ну, я побежала тушить! Эх, здорово!

— Коза ты глупая, — сказал Джамал.

— Сами дураки! — крикнула Милаха издали и показала длиннющий синий язык.

Вот и весь разговор. Хорошая была девчонка. Не она бы — пропали бы овцы, как пить дать.

Так решили Пашка с Джамалом и тут увидели, что уже настал вечер, начало темнеть.

Тогда они подхватили козлика и пошли к великой реке Иртыш, которую когда-то завоевал Ермак Тимофеевич.

Они пошли, потому что у них были свои важные дела и ещё потому, что честно считали: на пожаре их помощь больше не требуется, сделали они всё, что могли, а путаться под ногами у взрослых — занятие глупое и совсем невесёлое: несмотря на свои героические подвиги, запросто можно схлопотать по шее в таком диком переполохе. Они пошли, теперь уже втроём, туда, где спокойно и равнодушно ко всем пожарам на свете, равнодушно ко всяческой человечьей суете текла великая река Иртыш.

Глава двадцатая. Прыжок

Когда они спустились к реке, вечер заметно потемнел и сгустился.

От воды подымался тёплый, парной туман, обволакивал буксиры, баржи, подъёмные краны. Силуэты их становились неверные, зыбкие, будто размытые.

И от этого всё вокруг делалось таинственным и загадочным, и хотелось говорить только шёпотом.

Огромный работяга-Иртыш, умаявшись за день, перетаскав на своей могучей спине немыслимой тяжести грузы, укладывался спать — широкий и спокойный, как притомившийся грузчик. Было тихо-тихо, только чуть слышно журчали пологие, облизывающие песчаный берег волны да иногда, будто спросонья, вскрикивал вдалеке тонкий гудок какого-то катера-полуночника.

Но это только с первого взгляда казалось, что всё вокруг уснуло.

Вот зашлёпали по воде вёсла, на миг показалась и вновь нырнула в туман узкая лодка с одиноким человеком на вёслах.

Куда он скользит, хоронясь от людского глаза? Может быть, это браконьер плывёт проверить свои тайные сети?

Вот затарахтел приглушённо подвесной мотор и сразу стих.

Что случилось с ним?

Всё таинственно и непонятно.

А вот, как огромный дом, залитый ликующим щедрым светом, легко и стремительно, бесшумно, будто во сне, проплыл пассажирский пароход.

Нет, Иртыш не спал и ночью. Он и ночью нужен был людям. Он никогда не спал — могучий бессонный великан.

Три баржи вынырнули из темноты расплывчатыми чёрными пятнами. Они показались гораздо больше и выше, чем днём.

Теперь новая проблема встала перед мальчишками: как взобраться на них?

Между берегом и ближней баржой блестела полоска воды шириной метра в два.

Расстояние само по себе не очень-то большое, но ребята не знали, какая тут глубина, и потом, если даже глубина небольшая, всё равно на гладкий высокий борт не больно-то заберёшься, да ещё с козлёнком.