Рассказы о Данилке - Анатолий Соболев

Данилка осоловел от горячего чаю, душевно успокоился в присутствии матери, и его потянуло в сон.

— Ложись, а я тесто замешу, пирожки испечем.

Данилка лег в холодную постель, и, пока угревался, сон прошел. Он смотрел на ковер, на котором мать вышила озеро, камыш, взлетающего селезня, вспомнил, как он ездил с отцом на охоту, как бегал с мальчишками в степь, и ему невыносимо захотелось снова уехать в родное село, к своим дружкам, к деду Савостию, чтобы гонять лошадей в ночное, бегать на речку ловить пескарей или залиться в степь на целый день.

Недавно в школе задали выучить стихотворение:

Край ты мой, родимый край,Конский бег на воле.В небе крик орлиных стай,Волчий голос в поле!

Данилка был уверен, что поэт написал об Алтае, о Данилкином крае. У него перехватило дыхание, когда он читал эти строчки, и перед глазами стояла родная степь, дальние горы, колхозные лошади, мальчишки, с гиканьем мчащиеся в ночное, и дед Савостий, что-то кричащий им вслед.

Гой ты, родина моя!Гой ты, бор дремучий!Свист полночный соловья,Ветер, степь да тучи!

Все, о чем написал поэт, было на родине Данилки. Все, кроме соловья. Никогда не слыхивал Данилка соловьиной трели. Не водятся соловьи в Сибири. А ветра в степи, туч, орлиного крика, волчьего голоса да конского бега на воле — сколько душе угодно. Но теперь Данилка далеко от тех мест и до слез хочется обратно в свое село, к родным холмам, где кричат журавли.

Данилка еще не знал, что в жизни своей он будет много раз мысленно возвращаться к родному краю, что очень-очень долго не увидит ни своего села, ни своей степи; он еще не знал, что в этом огромном непостижимом мире время необратимо; он еще не знал, что это впервые родилось чувство тоски по родине и что это чувство будет сопровождать его всю жизнь, неотступно, как тень. Мальчишечье сердце еще не понимало всего этого, но уже смутно догадывалось и замирало в беззащитности перед огромным миром и необратимости времени. Он еще не знал, что человек счастлив только тогда, когда у него есть родина, та родина, где стоят, как белые сказки, молодые березы, где стелется по лощинам сизый туман, где мреют в знойной окоемной дали голубые горы, где конский бег на воле, где в небе крик орлиных стай и волчий голос в поле.

За стеной в холодной мгле тоскливо кричали паровозы, и на сердце от этих одиноких, затерявшихся в осенней непогоде гудков становилось щемяще бесприютно.

Данилка вспомнил, как провожали его Ромка и Андрейка, как доехали они до увала, а потом долго еще бежали в пыли за машиной, увозящей Данилку из села. Дед Савостий подарил ему напоследок знатную свистульку, сделанную из ивового прута. Данилка не один раз спрашивал отца, зачем они уехали из родного села, и каждый раз отец отвечал: «Партия приказала. Этот район поднимать надо». Его перевели в отсталый район как сильного партийного работника. Там, где они жили прежде, отец вывел свой район на первое место в крае, район получил переходящее Красное знамя, а отца премировали охотничьим ружьем, Малой советской энциклопедией и библиотечкой из десяти книг. Были в ней «Белеет парус одинокий», «Как закалялась сталь», «Степан Разин» и «Поднятая целина». Отец и Данилка тогда болели тифом и лежали в одной комнате. Отец, когда ему стало легче, все время читал «Поднятую целину» и все удивлялся, как это писатель верно описал события. Закрыв последнюю страницу, погладил книгу рукой и восторженно посмотрел на сына: «Ну в самую точку угадал! Все до тонкости знает. Поди, наш брат, председатель». И сам себе ответил: «Ясно, председатель. На своей шкуре все испытал, потому и не наврал. Надо фамилие запомнить. Шолохов».

А здесь у отца что-то не ладится. Возвращается он из района утомленный, сердитый, со щетиной на впавших щеках. Говорит, что район запущен, зерно хранить негде, кормов на зиму может не хватить. Не дай бог начнется падеж скота — голову снимут. Побыв дома дня два, опять уезжает на неделю в район налаживать хозяйство.

— Ты не спишь еще? — спрашивает мать из кухни.

— Не-е.

— Завтра весь техникум идет на субботник, вагоны с дровами разгружать. Пойдешь со мной?

— Пойду, — соглашается Данилка.

Он любит ходить на субботники, он уже ходил несколько раз. Собирается всегда много народу, все шутят, смеются, и работа идет легко и споро. Никто никого не подгоняет, а работают так, что не угнаться. А после работы не хотят расходиться, песни поют. Данилка любит быть среди этих веселых и сильных людей и всегда сожалеет, когда субботник быстро кончается.

Данилка слышит, как мать просеивает муку в кухне, и засыпает с радостным предчувствием завтрашнего дня. Он уже не видел, как мать вошла в комнату и с улыбкой положила в комод его рукавички, на которых старательно выведено химическим карандашом: «Дикий Вепрь Арденский».

«ГРЕНАДА, ГРЕНАДА, ГРЕНАДА МОЯ…»

Лето выдалось грозовое. На западе все время погромыхивало, молнии полосовали черно-синие наползающие тучи, и дождь тугим нахлестом бил по раскисшим проселочным дорогам, по гравийным улицам станции, превращая их в непролазные лужи. Но ни дождь, ни слякоть не в силах были остановить мальчишек. Они собирались ватагой и, шлепая босыми ногами по грязи, по дорожным лывам, по мокрой траве, уходили в степь, на волю.

Окрест железнодорожной станции, куда переехал из родного села с отцом и матерью и уже год жил Данилка, раскинулись поля с буераками и березовыми колками. В дальних лощинах, где в зарослях царствовал горьковато-пряный запах смородишного листа, где с мокрого черемушника падали за шиворот крупные дождевые капли, черным-черно наросло смородины. Кусты под тяжестью клонились долу. Ядреная, вымытая грозами, холодная, была она необыкновенно вкусна. Ребята живо набирали лукошки, которые им насильно навязывали матери, а потом рвали рубиновую кислицу, от нее сводило скулы, и в лукошках становилось красно и черно.

Так и остался в памяти Данилки тот цвет — красно-черный. И время было тогда тоже черно-красное — истекала кровью Испания. И мальчишки на маленькой сибирской станции бредили баррикадными боями, носили «испанки» — красные шапочки с кисточкой спереди, и кричали: «Но пасаран!» — Фашисты не пройдут!

Мишка, сын райисполкомовского шофера, чернявый, верткий, задиристый вожак станционной мальчишечьей оравы, дважды пытался бежать на помощь республиканцам, но дальше Новосибирска укатить не удавалось — снимала с поезда железнодорожная милиция, поднаторевшая в то лето на ловле таких бегунов. Мишку прозвали «испанцем» за смуглость, за черные глаза и за неукротимое желание удрать в Испанию и померяться силой с фашистами.

Тем летом приехал Мишкин дядя, летчик-истребитель, лейтенант с двумя красными кубиками в голубых петлицах и с золотыми крылышками на рукавах гимнастерки. Когда он, в синих галифе, в хромовых сапогах, в серой гимнастерке, туго подпоясанной широким командирским ремнем, и в синей фуражке с голубым околышем, прошагал от вокзала к Мишкиному дому, все станционные мальчишки раз и навсегда влюбились в него. И с того дня двор Мишкиного дома превратился в походный бивак — пацаны являлись туда каждое утро, будто в школу на занятия. Дядя Володя выходил на крыльцо в спортивных тапочках, в майке и смеялся, показывая белые, крепкие зубы из-под щеголеватых золотистых усов.

— Эскадрилья к полету готова? — Он глядел на небо и говорил: — Летная погодка. Куда курс держать будем, боевые соратники?

— В лес! — кричали одни.

— В поле! — предлагали другие.

— Купаться! — настаивали третьи.

— Хорошо, побываем везде, — соглашался дядя Володя. — А теперь на физзарядку станови-ись!

Орда быстро становилась в шеренгу и повторяла за дядей Володей гимнастические упражнения.

— Подтянуть фигуру! Убрать животы! Глубже вдо-ох, выдо-ох! Не сопеть! Вдо-ох! Выдо-ох!

Мальчишки добросовестно выполняли все, что он приказывал.

— Бего-ом, марш! Я — ведущий, вы — ведомые!

И мальчишки бежали вокруг Мишкиного дома.

— Не отставать! Следить за дыханием! Дышать только через нос!

Ватага не отставала, но дышать через нос не могла.

— Высморкаться!

Мальчишки послушно выбивали свои носы.

— Летчик должен быть здоров, весел и дисциплинирован, чтобы в бою решительно атаковать противника и победить его.

Пацаны очень хотели стать летчиками и поэтому лезли из кожи, чтобы показать, как они веселы, улыбки не сходили с их конопатых лиц; пыхтели и выпячивали животы вместо груди, чтобы дядя Володя видел, как они здоровы, и беспрекословно подчинялись, демонстрируя свою дисциплинированность, чтобы дядя Володя знал, что они способны решительно атаковать противника и победить.

После бега дядя Володя окатывался ледяной водой из колодца, а мальчишки считали великой честью подержать его полотенце, зубную щетку и мыло. Он брызгал на них водой, они шарахались с визгом, а он говорил: