Двор Карла IV (сборник) - Бенито Гальдос

В первую минуту мне казалось недостойным стоять здесь, и я хотел уйти, но любопытство пересилило. В человеческой натуре есть такие дурные инстинкты, с которыми трудно бороться. К тому же я был так настроен против моей госпожи, что хотел раньше всего испробовать на ней ту самую методу, которую она рекомендовала мне практиковать на других.

– Ведь вы велели мне подслушивать? Вот я и исполняю ваше приказание! – со злостью шептал я про себя, мысленно обращаясь к моей госпоже.

Незнакомая мне сеньора стала горько жаловаться на что-то, и мне даже показалось, что она плакала. Затем, повысив голос, она произнесла:

– Но необходимо, чтобы Долорес не принимала в этом никакого участия.

– Очень трудно будет избежать ее, потому что я убедилась, что это она передавала письма, – ответила Амаранта.

– Но во всяком случае этого необходимо избежать, – продолжала сеньора. – Долорес не должна ни в чем фигурировать и не должна давать показаний. Я не решаюсь сказать это Кабальеро, но ты могла бы тонко намекнуть ему.

– Долорес наш заклятый враг, – сказала Амаранта. – Весь этот процесс принца был ей очень по душе, потому что она могла повредить нам. На какую низость она способна! Она не задумается оклеветать свою благодетельницу и в то же время очень мила со мною, хотя и распускает на мой счет ужасные слухи.

– Она болтает о твоем прошлом. Ты сделала большую ошибку, доверив ей лет пятнадцать тому назад тайну, которой никто не знал.

– Это правда, – задумчиво произнесла Амаранта.

– Но нечего огорчаться, моя милая, – прибавила сеньора. – Нам приписывают такую массу ошибок, и самых ужасных, что в сравнении с ними наши действительные ошибки просто ничтожны, и мы должны успокаиваться этим сознанием. Я опять повторю, что Долорес не должна фигурировать в этом процессе. Предупреди Кабальеро; завтра ее могут арестовать, и если ее будут допрашивать, то она может показать против меня ужасные вещи. Это меня просто приводит в отчаяние, я знаю ее коварство; она способна на многое дурное.

– Она знает многие тайны, и даже, кажется, в ее руках имеются некоторые компрометирующие письма.

– Да, – возбужденно ответила сеньора. – Зачем ты напоминаешь мне об этом!

– В таком случае, как мне это ни неприятно, я скажу Кабальеро, чтоб он не впутывал ее в процесс. Она вчера вот в этой самой комнате хвалилась, что ее не арестуют.

– У нас еще будет случай наказать ее… А пока пусть она будет свободна. Ах, как я наказана за мою непредусмотрительность! Как могла я доверяться ей! Как я не разглядела под ее наружной любезностью ее коварства и непостоянства? Но она так охотно исполняла мое малейшее желание, что окончательно покорила мое сердце. Я помню, как раз вечером, пять лет тому назад, во время нашего кратковременного пребывания в Мадриде, мы втроем вышли из дворца. Впоследствии я узнала, что она открыла одной личности, куда я хожу, и он видел меня там… Мы ничего не подозревали, мы не знали, что Долорес продала нас. Мои глаза открылись гораздо позднее.

– Этот глупый и надменный Маньяра положительно свел ее с ума, – сказала моя госпожа.

– Ах, ты не знаешь, ведь этот негодяй хвастался среди гвардейцев, что я влюблена в него, но что он не отвечает мне на мое чувство! Как тебе это понравится? Я не только никогда не думала об этом человеке, я, кажется, даже и не взглянула на него ни разу. Ах, Амаранта, ты еще молода и в полном блеске красоты, пусть это тебе послужит уроком. За каждую ошибку, сделанную нами в жизни, нам отплачивают тем, что приписывают нам десятки проступков, о которых мы никогда и не помышляли. И мы не имеем сил бороться, потому что клевета всегда сильнее истины, особенно если она исходит из уст наших собственных детей.

По звукам ее дрожавшего голоса мне показалось, что она плакала. После непродолжительного молчания Амаранта продолжала разговор:

– Этот глупый Маньяра, который может говорить только о лошадях да о бое быков, имел честь победить сердце Долорес… Это он повлиял на то, что она сделалась сторонницей принца, и он при ее посредстве передавал тайную корреспонденцию.

– Но разве ты не говорила мне, что Долорес в близких отношениях с Исидоро Маиквесом? – с живостью спросила незнакомая мне сеньора.

– Да, – ответила Амаранта, – но это была не любовь, а скорее увлечение, во время которого Маньяра был ей по-прежнему близок… Долорес просто для препровождения времени играла с Исидоро, а он сильно увлекся ей. Потешаться над бедным актером доставляет ей большое удовольствие.

– А не думаешь ли ты, что можно воспользоваться этой двойной игрой в любовь?

– Да, конечно! Долорес и Исидоро видятся в доме актрисы Гонзалес и в театре.

– Ты могла бы устроить так, чтоб Маньяра их открыл, и таким образом…

– Нет, мой план еще лучше. При чем тут Маньяра? Я хочу добыть письмо Долорес к тому или другому из ее возлюбленных, чтобы передать его в руки ее мужа, этого отсутствующего сеньора, который не замедлит восстановить порядок в своем доме.

– Несомненно. Что же ты думаешь сделать?

– А это смотря по обстоятельствам. Мы скоро вернемся в Мадрид, потому что в доме маркизы назначен спектакль – будет дан «Отелло». Долорес играет роль Дездемоны, а Исидоро ее мужа.

– Когда же назначен спектакль?

– Он отложен, потому что не находится желающего играть одну неблагодарную роль, но я думаю, что этот актер найдется, и спектакль не замедлит состояться. Герцог, муж Долорес, обещал непременно присутствовать. Раз все эти личности будут вместе, то это значительно облегчит мне мой план наказать Долорес по заслугам.

– О да! Сделай это ради Бога! Ее неблагодарность не достойна прощения. Ты знаешь ли, ведь это она обвинила меня в том, что я покушалась на жизнь Иовельяноса?

– Да, я это знала.

– Видишь, какое коварство! – воскликнула сеньора дрожавшим от волнения голосом. – Правда, что я ненавижу этого педанта, позволившего себе давать наставления тому, кто в них вовсе не нуждался, но ведь его посадили в крепость Бельвю, и, по-моему, этого совершенно достаточно; мысль о преступлении никогда даже не приходила мне в голову.

– А Долорес так упорно настаивала на отраве, что все этому верили, – сказала Амаранта. – Ах, сеньора, надо строго наказать эту женщину!

– Да, но не впутывая ее в процесс, так как это повредило бы мне. Мануэль Годой предупредил меня сегодня вечером об этом, и необходимо сделать так, как он говорить. С своей стороны Мануэль старается вредить ей, чем может. Как только он узнал о клевете, распускаемой ею на мой счет, он тотчас же отставил от должностей всех лиц, рекомендованных ею. Это выражение преданности с его стороны меня тронуло.

– Недурно было бы, если б и Маньяра почувствовал на себе железную руку генералиссимуса.

– О да! Мануэль обещал мне найти случай, чтобы заставить его выйти из полка, как тех двух гвардейцев, которые узнали нас, когда мы с ним гуляли в окрестностях Сантьяго. О, Мануэль неумолим! С тех пор, как мы помирились при твоем посредничестве, его нежность ко мне безгранична. Нет, не существует другого человека, который так хорошо понимал бы мой характер, как он; и, кроме того, он умеет удивительно ценить людей и не податлив на просьбы. Теперь как раз мы ссоримся с ним, потому что он не хочет дать мне митру.

– Это по рекомендации капеллана?

– Нет, это для дяди Грегорильи, молочной сестры маленького[7]. Видишь ли, она вбила себе в голову, что ее дядя должен во что бы то ни стало сделаться епископом, и я не вижу причин, почему бы ему и не быть им.

– А сеньор Годой не хочет?

– Да; он говорит, что дядя Грегорильи был контрабандистом и что он человек необразованный. Конечно, он отчасти прав, потому что мой кандидат вовсе не подготовлен к духовной карьере, но, милая, разве мы не видим примеров? Мой кузен[8] не имеет никакого понятия о латинском языке, а ведь его же сделали кардиналом?

– Но эту должность ему может дать Кабальеро, – сказала Амаранта. – Разве он отказывается?

– Кабальеро, нет, – засмеялась сеньора, – ты ведь знаешь, что он делает только то, что мы ему прикажем, и готов утвердить членом государственного совета какого-нибудь тореадора. Он прекрасный человек и очень послушный министр.

– В таком случае он именно и мог бы дать митру дяде Грегорильи.

– Нет, Мануэль не хочет этого. Но я нашла способ заставить его сдаться. И знаешь – какой? На этих днях в Фонтенебло решится тайный договор с Наполеоном. По этому договору Мануэль будет королем Альгарбских провинций, но мы еще не утвердили этого раздела Португалии, и я сказала ему: «Если ты не сделаешь епископом дядю Грегорильи, то ты не будешь королем Альгарбы». Он много смеялся над этим ультиматумом, но в конце концов ты увидишь, что он мне уступит.

– О, тогда он сделает и еще больше! Но разве он не знает, что партия принца с каждым днем становится все сильнее и сильнее?