Чёрный дождь - Масудзи Ибусэ

Запомнилось мне и то, о чем говорил человек в льняной сорочке. Он осуждал безответственность, проявленную, но его словам, чиновниками военного отдела муниципалитета во время бомбардировки: они, видите ли, даже не сочли нужным оповестить штаб дивизии о тех бедствиях, которые обрушились на город.

Человек в льняной сорочке выказывал явную неприязнь не только к чиновникам, но и к военным.

— Несколько дней тому назад я сам имел возможность убедиться, какие чувства питают штатские к военным,— проговорил он и в подтверждение своих слов рассказал о таком случае.

Третьего дня он возвращался поездом из Ямагути в Хиросиму. Вагон был набит битком, но какой-то лейтенант спал, заняв целую скамейку. Рядом на полу стояли его сапоги. Пассажиры злобно косились на спящего, но помалкивали. Контролер сделал вид, будто ничего не заметил. Когда поезд подъезжал к станции Токуяма, один из пассажиров разломил пополам рисовый колобок, сунул по половине в каждый сапог и, как ни в чем не бывало, направился к выходу. Другой пассажир поднял сапоги, потряс их, чтобы рисовые колобки закатились поглубже, в самые носки, и тоже направился к выходу. С продовольствием в те дни было очень плохо, и он, видимо, не хотел, чтобы такая благородная жертва пропала даром. Лейтенант продолжал крепко спать. Стоявшие рядом пассажиры злорадно улыбались. Некоторые, боясь попасть в неприятную историю, перешли в другой вагон. Военный проснулся возле Отакэ. Впереди была Хиросима. Он с важным видом поднялся, надел фуражку и стал натягивать сапоги. Внезапно лицо его перекосилось. Он быстро стащил сапоги и, увидев прилипшие к носкам куски риса, завопил на весь вагон...

Человек в льняной сорочке умолк, почувствовав, что стоявшая рядом женщина толкает его в бок. Но чувство достоинства не позволило ему резко оборвать разговор, и он обратился к сидевшей напротив него женщине — судя по наружности, хозяйке небольшой лавчонки:

— Извините за вопрос, а вы куда едете?

Женщина нехотя ответила, что ей негде переждать обрушившееся на город бедствие, муж ее, рабочий, погиб на войне, так же, как и его младший брат. Ее собственный брат тоже воюет. Единственный восьмилетний сын сегодня утром разбился насмерть.

Жила она в небольшом домике, возле ресторана. За оградой росло гранатовое дерево. Его ветви свешивались к ним во двор. В этом году на них зрели несколько гранатов. Ее сын приехал из деревни, куда был эвакуирован вместе со всей школой, и в тот же день должен был вернуться обратно. Рано утром мальчик взял отцовскую стремянку, подставив ее под ветви граната, и полез вверх. Она наблюдала за ним, стоя в стороне. Приближая губы к каждому плоду по очереди, ребенок шептал:

— Не падай, гранатик, пока я опять не приеду.

И вдруг в небе вспыхнул огненный шар, послышался громкий гул. Взрывная волна повалила ограду ресторана и опрокинула стремянку. Мальчик погиб, ударившись то ли о землю, то ли о кирпичную стену...

У меня было такое впечатление, будто поезд стоит уже добрых два часа. Но когда поинтересовался, который час, оказалось, что прошло всего тридцать минут.

Наконец неисправность была устранена, и мы поехали дальше.

На заводе в Фуруити директор и начальники цехов встретили нас очень тепло и даже пригласили в комнату для почетных гостей. Мы все плакали от радости.

Жена и Ясуко ушли на кухню, а я решил вымыться. Одна из служащих притащила воды из колодца и налила ее в тазик. Сторож принес мне чистую одежду. Я смочил в воде полотенце, отжал его и обтерся. Воду в тазике меняли несколько раз, но она продолжала чернеть. Конца этому не было, и, намучившись, я решил, что с меня хватит, вытерся насухо и переоделся во все чистое.

Директор пригласил меня в кабинет, и я рассказал ему о том, что видел в Хиросиме, а потом, несмотря на поздний час, пошел на фабрику. Стекла в окнах были выбиты, в цехах гулял ветер, но само здание и станки не пострадали. В трепальном цехе и в цехе очистки тоже не осталось ни одного стекла, других повреждений я не заметил. Закончив осмотр цехов, я заглянул на кухню. Там было светлее, чем обычно. Взрывная волна сорвала заслонку вентиляционного люка, и весь пар выходил наружу. Повариха рассказала, что разбилось несколько больших тарелок, остальное сохранилось в целости.

И в общежитии, в углу коридора, валялась груда битого стекла, прикрытая старой газетой. Женщины укладывали свои вещи.

Комендант общежития объяснил мне, что по распоряжению директора всем легкораненым рабочим, способным двигаться, предоставлен отпуск, с тем чтобы они могли уехать к себе в деревню. Начальники отделов и инженеры, живущие в Хиросиме, отправились в город узнать, что стало с их семьями. Кроме небольшой группы рабочих и сторожей, на фабрике остались только директор и начальники цехов. Работа была приостановлена. Все в страхе ожидали следующей бомбардировки.

ГЛАВА IX

Тридцатого июня в портовом городе Онамити устраивают праздник в честь бога Сумиёси. В Кобатакэ молят Сумиёси о защите от наводнений. Из дерева делают четыре фонарика, вставляют в них зажженные свечи и спускают на воду в том месте, где горная речка образует водоворот. На каждом фонарике иероглиф, означающий одно из времен года: весну, лето, осень или зиму. Чем дольше кружится фонарик, тем лучше. Но если, к примеру, фонарик с иероглифом «осень» повертится немного и поплывет вниз по реке, значит, жди осенью наводнения.

В этот день Сигэмацу решил натопить баню. Не успел он разжечь огонь, как появился почтальон с заказным письмом для Ясуко. Но Ясуко он не застал дома: девушка отправилась за покупками в Синъити. Письмо было от Аоно Гэнтаро из деревни Ямано — жениха Ясуко. Впервые он обращался к девушке непосредственно, а не через сваху. Сигэмацу с одобрением рассматривал четкие иероглифы, выведенные на конверте.

— Эй, жена,— позвал Сигэмацу,— положи это письмо на стол Ясуко. Не знаю, что в нем написано, но раз парень прислал письмо, значит, дело идет на лад. Скоро будем играть свадьбу.

Передав жене письмо, Сигэмацу подумал, что топить баню, пожалуй, не стоит, и отправился к себе в комнату Ему так хотелось поскорее закончить переписку дневника, что он даже не пошел смотреть, как пускают по реке фонарики.

7 августа. Ясно.

Проснулся я от утреннего тумана, который заполз it комнату сквозь разбитые окна. Почувствовав, что мне холодит обожженную щеку, я обрадовался: стало быть, чувствительность восстановилась. Постели жены и Ясуко были пусты. Они давно уже встали.

На улице слышались голоса.

— Эй, ребята,— басил кто-то,— посадите еще одного или двух в свои грузовики и поезжайте. Нечего время тянуть. Уже половина шестого.

Из продолжения разговора я узнал, что вчера вечером, когда я уснул, из Хиросимы прибыла большая группа раненых. Легкораненых по приказу директора отправляли по домам. К пяти часам утра к фабрике подъехали два грузовика. Водителям велели отвезти эвакуируемых со всеми их вещами на станцию Фуруити. На обратном пути они должны были подбирать всех тяжелораненых, обожженных рабочих и служащих фабрики, которые им только встретятся.

Когда я попытался встать, нестерпимая боль в плечах! пояснице и ногах повалила меня на постель. Неужели такая боль может быть от усталости? Что-то непохоже. Перевернуться со спины на бок было очень трудно. Но я схитрил. Правой рукой ухватился за зад штанины, потянул на себя и перевернулся на бок. Потом подтянул ноги к животу, уперся о постель коленями и левым локтем и медленно приподнялся. Так встают больные радикулитом, И еще — исполнители японских танцев. Похоже, что сам основоположник японского танцевального искусства в свое время переболел этой мучительной болезнью.

Наконец я дотянулся руками до подоконника и, опираясь о него, встал. Под тяжестью тела ноги сильно заныли. Продолжая держаться за подоконник, я сделал два-три шажка вперед и назад, и лишь когда немного размялся, отошел от окна. Мне еще повезло, что я лег в брюках и рубашке. Оказывается, и в одежде спать иногда неплохо.

Не успел я прийти в себя, как вдруг почувствовал сильную резь в животе. Пришлось встать на четвереньки и сползти по лестнице вниз. Так было легче, потому что тяжесть распределялась на все четыре конечности. Недаром маленькие дети всегда прибегают к этому способу передвижения.

После того как я сходил по нужде, резь в животе прекратилась. Ломота в плечах и пояснице притихла. Зато по-прежнему болели ноги. Болели так нестерпимо, что каждый шаг доставался с величайшим трудом.

Когда я вышел на улицу, эвакуация раненых уже близилась к концу. Оставалось человек двадцать. В ожидании грузовика они стояли у главного входа, положив свои вещи на каменные ступени. Вдруг один из них крикнул: «Глядите, глядите!», выскочил на площадь и стал подбирать опускавшиеся с неба куски бумаги.