Вилка Еретика (СИ) - Роман Шмыков

что не стал глупо улыбаться в надежде смягчить решение, ведь тут не всегда удаётся себя контролировать.

— Отправлю только в Молитвенник Троебожию. Устроит?

— Да.

Внутри у меня взорвался ком радости. Не ожидал нисколько, что позволят. Обязательные инструкции на то и обязательные, чтоб беспрекословно им следовать, а Лекарь выглядел именно тем, кто вообще никогда не отступает от предписаний. Или же ему настолько похуй, что даже Свод ему не указ.

— Можете быть свободны.

Я положил справочник на кушетку, с рук словно стащили по связке камней, и уставшие мышцы заныли от растяжения, слишком налитые кровью. Я забрал китель, на котором валялся, накинул его на плечо. Всё глядел в спину Лекарю, который снова отвернулся от меня. Он разбирал колбы, шприцы, банки с таблетками. Я хотел сделать шаг к выходу из кабинета, как из меня вырвался вопрос.

— Не начнёте лечение?

Лекарь не стал брать паузу, ответил так же быстро, как я с выбором контактов для уведомления.

— Нет.

— Отчего же?

Мне приходилось вытягивать из него хотя бы по два слова. Он либо строил из себя глупого, либо ему лень было объяснять логичные, по его мнению, вещи.

— Не вижу смысла заниматься лечением трупа. Вам остался от силы год, советую принести пользу Городу и Троебожию.

Половина его ответа сквозила ядом, другая же часть была совершенно логичной, пусть и бесчеловечной. Я спиной попятился к двери, не понимая совсем, что делать. Подобная новость слишком сильно ударила, и эмоции так далеко отпрыгнули, что по итогу я не испытал ничего после оглашения вердикта. Всего год, такой же, как остальные, пролетевшие по щелчку пальцев. Сподобишься совершить вдох и один раз лечь спать, а наутро ты уже мёртв. Так работает война, так работает жизнь за пределами нескончаемых боевых действий. Время, данное мне, сократили без моего согласия, и в этом вся трагедия — я ничего не успел сделать, чем гордился бы самолично.

Коридор стал у́же и при этом длиннее. Полосы на полу вели меня обратно к казармам, где суета базы чуть поутихла. Или же я каждый раз эмоционально глохну, когда внутри снова рушится что-то важное. В этот раз узнал, что скоро оборвётся моя жизнь. А что успел сделать? Детей нет, с Пим решили жить вдвоём. Медали и награды? Так у каждого второго такие есть. Я не участвовал в массовых операциях, глобальных зачистках или важных событиях войны. Маленькие движения на фронте, несколько условно удачных миссий, и всё. Меня после смерти не превратят в прах, как требует того Совет по велению Троебожия, и не развеют с Солнечной стороны. По мнению правящей ветви, я не заслужил почестей, а стать удобрением для посевов Города наградой не считаю, как бы об этом ни твердили с экранов. Вот и сохранилась при мне одна память, что я вообще когда-то жил, старался быть полезным для людей. Никто обо мне не узнает, если через год я так и останусь никем, лишь рядовым, который прожил дольше положенного.

Тут коридор закончился, я с силой распахнул двери. Те слишком громко раздвинулись, скрипя ставнями. На меня обратили внимание все, кому не лень. Отряд инструкторов тут же подскочил вплотную, на их лицах застыл один и тот же вопрос, но я мотанием головы дал понять, что никакой информации не предоставлю. Им ничего не осталось сделать, как смириться с этим. Они опустили глаза к полу, в них я всё-таки успел разглядеть разочарование. Если не во мне лично, то в сложившейся ситуации. И без того надежд мало, вера слабеет, так ещё и наставник для целой базы что-то скрывает, нечто крайне важное. Как раз тут моя жалость к себе сместилась на молодых ребят, и как бы ни звучало это неприятно, но я оберну всё на пользу.

Я попросил инструкторов собрать весь боевой состав, который в данный момент находится на базе, у спортивной площадки. Да, Отсчёт ещё не закончился, а я вновь что-то придумал в пределах одной и той же маленькой территории. Постепенно из разных казарм подтягивались новобранцы. Кто чем был занят, — проверка вооружения, помывка транспорта, учебное построение, — все побросали свои дела и принялись толпиться у трибуны, на которую я взобрался с дико стучащим сердцем. Слова есть, но вот порядок нарушен. У меня от силы минута, чтоб собрать всё воедино и не насрать откровенно в штаны. Хочу воодушевить ребят и попутно записать себя в историю в том или ином виде. Иначе не вижу смысла проводить грядущий год, таская в груди смертельную болезнь.

Толпа быстро скопилась, сам не ожидал такого скорого исполнения приказа. Привыкну, надеюсь, что на базе моё решение не самое последнее в списке важности, и не буду вести себя как стеснительный ребёнок каждый раз, когда нужно взять слово. Я связал со своим НОТ-СОУ-СМАРТ микрофоны с трибун и дождался, пока прибывшие на собрание сами по себе утихнут. Прокашлялся, булькающие звуки прокатились по базе. Теперь меня точно услышат все на «Вар».

— Я приветствую вас, воины Пурпурной армии. Для меня честь сегодня выступать перед вами, и вот что я хочу сказать… — холод со стороны лёгких ударил по сердцу, хотя моя заминка от этого не увеличилась, — в очередной раз общество потребовало от нас разрешения сложившейся ситуации. Угроза со стороны Анухе, к моему великому сожалению, вновь стала вполне ощутимой. Мы долгое время жили в мире с насекомыми, однако всё это подошло к концу…

Я переволновался, ком в горле заставил поперхнуться, пусть и по итогу мне стало чуть легче. Все слушали не отвлекаясь. Это подарило дополнительные силы продолжить речь.

— Мы пытались жить с гусеницами в согласии, вот только это будет ложью с моей стороны, если я буду убеждать вас в их миролюбии. Когда-то война была поистине жестокой, и с благословления Троебожия я попробую решить проблему Анухе раз и навсегда, как когда-то уже пытался это сделать…

Толпа слегка колыхнулась, стала плотнее. Новобранцы прижались к трибунам, слушая меня во все уши. Они знали, что я когда-то убивал гусениц и при этом остался жив. Кто, как не я, ещё может дать им пример? Доказать, что на войне вполне возможна победа, и при этом необязательно погибать жуткой смертью. Я увидел в их глазах истинную веру в каждую произнесённую букву, пролитую с трибуны.

— Хочу быть перед вами откровенным. Я верил, что больше никогда не придётся вновь брать в руки автомат и отправляться на фронт. Двадцать лет назад Совет и Троебожие позволили мне вернуться домой, убеждая,