Взлет и падение короля-дракона - Линн Абби

Да, и Звайн был еще один смертный, которого мучили как Экриссар, так и Телами. Он был сиротой, но не из-за своей ошибки, и выжил, потому что в тот момент, когда ему было совсем плохо, Павек протянул ему руку.

Этого было почти достаточно, чтобы один из Доблестных Воинов Раджаата поверил в справедливость и высшие силы.

Но на всякий образ Звайна, победившего свою судьбу, приходился десяток образов медноволосого Руари, порхавших рядом с ним. Юный полуэльф во сне Павека был хорошенький, гордый… хрупкий и так-аппетитный для пресытившегося короля, который страстно желал чувств своих подданых. Хорошо, что Павек оставил своего незабываемо-беспомощного друга в Квирайте. Даже во сне другого человека глубокие внутренние проблемы громко заявляли о себе, а медные глаза сверкнули зеленым, когда далекое сознание ответило на голод Доблестного Воина…

А потом все исчезло вместе с зевком Павека, приподнявшимся на локте.

— Великий! — пробормотал темплар с все еще затуманенными сном глазами. В его мыслях воцарилась паника. Он не знал, надо ли ему встать и поклониться, или остаться лежать, с лицом прижатым к земле.

— Я прервал твой сон, — слегка извиняющимся тоном сказал Хаману.

Глаза Павека раширились; он принял решение. Его голова упала на землю, как камень, и он распростерся перед своим повелителем.

— Великий, я не помню…

И это была ложь; честнейший человек лжет, чтобы защитить правду.

Павек не хотел вспоминать свой сон, но Лицо Руари плавало на поверхности его сознания и не тонуло — не могло утонуть — пока Хаману не освободил его, после чего этот огромный человек затрясся от внутреннего холода несмотря на подавляющую жару.

— Когда я попросил тебя привести в порядок мой сад, — мягко начал Хаману, — я ожидал, что ты продемонстрируешь свое искусство в заклинаниях друидов. Я совсем не ожидал, что ты будешь работать до изможения, копаясь в земле с киркой и лопатой.

Хаману сам соврал, чтобы быть наровне с Павеком. Он прекрасно знал, что никакая магия, кроме его собственной, не сработает в его дворце, и именно его магия управляет этим убежищем. Правда он надеялся, что Павек сможет пробудить своего стража, чтобы вдохнуть новые силы в истощенную и безжизненную почву, но, откровенно говоря, он был бы разочарован, если бы Павек подчинился ему и попытался использовать что-нибудь другое, кроме пота и мышц.

— Если вы хотите, Великий, чтобы лес возник немедленно, за одну ночь, вы должны были бы позвать кого-то другого. — Как всегда, упрямая честность Павека победила страх и здравый смысл.

— Другого друида? — спросил Хаману; терзать смертных — мучать и пытать их — было сравнительно мягкое обхождение с теми, кто не собирался противиться ему; таким образом он спасал их от своих самых страшных заветных желаний. — Твоих друзей, может быть? Руари? Или ту блондинку, которая так много значит для тебя — и для которой ты не значишь ничего? Кстати, подскажи мне ее имя, Павек; я забыл его.

— Акашия, Великий, — тихо ответил Павек; темплар не может не подчиниться прямому приказу своего короля. Плечи человека затряслись, когда он поднялся на колени. — Она скорее умрет, чем будет служить вам, Великий, но даже если вы заставите ее, она не сделает больше того, что сделал я. Ничего не может вырасти здесь. Эта почва выжжена.

А что, мог бы спросить Доблесный Воин Раджаата, заставило тебя использовать такое такое странное слово? — А ты, Павек? Разве я заставляю тебя? — спросил Хаману, уже намного менее дружелюбно.

— Н-не знаю, Великий. Когда я слышу ваш голос — Когда я чувствую вас в своем сознании…

— Ты чувствуешь принуждение? Неужели ты почувствовал принуждение, когда Энвер передал тебе послание, написаное самыми обыкновенными чернилами на самом обыкновенном листе пергамента?

— Вы знаете, где находится Квирайт, Великий. Он вашего гнева нет и не может быть защиты, вы можете наказать нас всех. Как я мог отказаться?

Павек говорил в землю. Его глаза были закрыты. Он ожидал, что сейчас умрет, тысячей самых разнообразных смертей, одна ужаснее другой, но ничто не мого удержать его от того, чтобы сказать правду, как он понимал ее. И тем не менее, ирония судьбы, среди всех живущих под кровавым солнцем Атхаса именно Павек был одним из тех немногих, которые могли не бояться Короля-Льва. Ему не нужно было бояться и за свой драгоценный Квирайт; Телами выпросила из него обещание вечной безопасности для своей деревни задолго до того, как родились дедушки и бабушки Павека.

— Я дарую тебе право отказываться служить мне, Павек. Прямо сейчас, я гарантирую тебе это. Если хочешь, можешь выйти через эту дверь. Уходи, и знай в своем сердце, что я не буду преследовать тебя. Решение за тобой, — сказал Хаману, а в его воображении человеческое тело и одежда из льна вспыхнули, запылали желто-оранжевым цветом, а сердце человека, видимо что-то почувствовав, забилось быстрее.

Хаману втянул в себя свое Невидимое влияние: он мог заставить человека мыслить так, как того хотел. Мир стал тише и спокойнее, когда его чувства ограничились, стали как у обычного смертного. Он на самом деле не знал, что выберет Павек. Когда Телами ушла, у него хватило силы духа и твердости сдержать свое слово; другим так не повезло. Хаману сам не знал, что он сделает, если Павек решит уйти. Ставки были высоки, но даже после тринадцати сотен лет управления городом мысль о том, что какой-то жалкий смертный может не подчиниться ему, была как ядовитая заноза в сердце.

Павек оперся о ручку лопаты и поднялся на ноги. — Я слишком долго был темпларом, — сказал он, втыкая лопату в землю. Оставив ее торчать из бесплодной почвы, он коснулся пальцами золотого медальона, висевшего на шее под рубашкой. — Скажите мне придти, Великий, и я приду. Скажите мне уйти, и я уйду. А если вы попросите меня выбрать, я останусь стоять там, где стоял, потому что я такой, как я есть.

Хаману выдохнул, и снова стал управлять миром вокруг себя. Хотя золотой медальон Павека, висевший на золотой цепи, находился между пальцами его темплара, Хамана чувствовал все, что происходит в сердце мужчины, стоявшего перед ним, ощущал малейшие вибрации его мыслей. Честность как всегда победила.

Зато глядя внутрь своего собственного сознания, Хаману видел множество вопросов, на которые он не мог даже надеяться получить ответ. Ожидал ли он другого от Павека? Разрешил бы он Павеку спокойно уйти, или же был риск, что привычки всей жизни окажутся чем способности Доблестного Воина заставлять своих подданных? Он был последний из Доблестных Воинов Раджаата, и эта его способность стала привычкой, глубоко укоренившейся в нем, как и в любом из его темпларов. Много веков назад такая исковерканная психика восхитила бы его, на за тысячу лет самоанализ ему просто надоел. Он тоже был тем, кем он был.