Пятиэтажная Россия - Евгения Пищикова

Глухо доносятся отзвуки маленьких битв, которые странные семьи и странные люди время от времени затевали с обществом за право пестовать свои личные утопии. Вспоминается недолго просуществовавшее, но феерическое общественное движение «социальных девственников», эльфийская деревня Галадриэль, которую основали молодые толкиенисты — пять супружеских пар. Институт традиционной семьи в те годы сотрясала громкая война жен с секретаршами. «Такого массового исхода сорокалетнего мужчины из семьи история цивилизации еще не знала, — писала социолог Т. Самсонова. — Теперь считается странным, если муж „засиживается“ в первом браке. Значит ли это, что моральное право мужчины на второй брак признано бытовой нормой? Можем ли мы считать, что на наших глазах создаются законы семьи будущего?» Она же: «Семья будущего — это одинокая женщина?»

У самого края нового века социологов позабавила тяжба московской пары с районным отделом загса за право назвать своего ребенка БОЧ рВФ 260902 («Биологический объект „человек“; род Ворониных-Фроловых») — диковинка, замятинский минимализм.

Наконец, в последние годы странные семьи пошли густо, толпой. Тут и деревенские многоженцы, так полюбившиеся «Программе Максимум», и кроткие предводительницы маленьких мужских сералей, живущие с двумя мужьями сразу (чаще всего с бывшим и нынешним) — в основном для того, чтобы уберечь обоих от пьянства и совместными усилиями «поднять детей». И «женские» семьи, и сложносочиненные семейства, объединяющие одиноких (в большинстве — пожилых) людей, которым бесконечно выгоднее жить группами, нежели в одиночку.

И какое количество попыток объединиться в коммуну, сквот — как можно больше расширить круг людей, ответственных за изобретение новой жизни!

Православные деревни, казачьи станицы, возрождаемые в Мордовии и Подмосковье (причем станицы ультраконсервативные, такое «будущее прошлое», — в Мордовии, например, поселенцы занимаются крестьянским трудом в мундирах, детям дается домашнее образование); знаменитый Стегалов, возглавляющий маленькое сообщество мужественных, закаленных, тренированных невротиков, репетирующих в тверских лесах «жизнь после атомной войны».

Используются все возможные виды, формы и уклады коллективного сожительства. Среди вполне предсказуемых проектов иной раз блеснет малоосуществимое, но замечательное своей литературной прелестью начинание: плавучий монастырь для инвалидов или детский университет для беспризорников, куда предполагалось приглашать на работу молодых ученых — если только они сочтут возможным совмещать научные труды с деятельностью Учителя. Уж рассылались пригласительные письма — в институты геологии, физической химии и проблем информатики РАН. Идея взята организаторами известно откуда — конечно, опять из Стругацких, из «Полдня»: «- Мой учитель — Николай Кузьмич Белка, океанолог, — сказал мальчик и ощетинился».

Будущее у Стругацких и вправду чудесное — легкое, понятное, обаятельное. Обаяние это было всеобъемлющим. Ричард Барбрук, известный английский социолог, писал, что именно прелесть русской коммунистической утопии заставила американцев заняться выработкой концепции постиндустриального общества. «Американцы остро нуждались в будущем — у них было неплохое настоящее, но будущее у русских было лучше, вот в чем дело!» Кстати, в упомянутой концепции чрезвычайно продуманно будущее семьи — а как с этим делом было в коммунистической утопии? Да и вообще, утопическая и антиутопическая литература — это весь XX век, где же и искать очертания семьи будущего, как не там?

Поспешу заранее оправдаться: я знаю, что длятся еще споры о том, считать ли классическую советскую фантастику («Туманность Андромеды» и «Час Быка» Ефремова, тот же «Полдень, ХХII век») собственно утопиями; я знаю разницу между романами-гипотезами, романами-катастрофами, литературой «воображаемых войн» и антиутопиями. Более того, я уже даже знаю, чем различаются энтопии, дистопии, контратопии и практопии. Но позвольте обойтись попросту, без чинов. Жанровые тонкости дело великое, но я, например, уверена, что один из самых блестящих утопических романов прошлого века — это «Кавалер Золотой Звезды» лауреата Сталинской премии Семена Бабаевского. То, что роман этот — утопия, очевидно: речь в чудесной книге идет о чрезвычайно быстром построении райской жизни. Где именно? Ну, в послевоенном кубанском колхозе, хотя место, разумеется, имеет второстепенное значение. Это остров, островок будущего. Все в колхозе (вплоть, конечно, до электростанции) строится с той игрушечной легкостью и стремительностью, с какой в утопиях всегда происходят хозяйственные метаморфозы. Нерв строительства, его гений — Сергей Тутаринов, председатель райсовета, фронтовик, герой Советского Союза.

Сны у него совершенно утопические. «Белый сказочный город залит светом, и лежит он на высоком плато. Все на его улицах живет и движется, непрерывной лентой катятся автомобили, и видит Сергей, как одна машина подкатила к нему и остановилась. Из нее выходит пожилой генерал. Да ведь это же командир танковой дивизии!

— Гвардии младший лейтенант, — сказал генерал, — ты впервые приехал в Москву. Скажи, чего ты желаешь?

— Хочу побывать на Красной площади, — сказал Сергей.

— Хорошо! Посмотри на свою Золотую Звезду, и мы очутимся на Красной площади.

Сергей взглянул на свою Золотую Звезду, и перед ними уже лежала величественная Красная площадь, вся усыпанная цветами».

И в минуты бодрствования герой определенно футуристический человек. Его семья (по ходу повествования Тутаринов обретает подругу) — безусловно, семья будущего. Дело в том, что Сергей и его гражданская супруга Ирина решают «не записываться» (то есть не регистрировать свои отношения), пока молодица не станет достойна любимого и не получит специальность диспетчера электростанции. При этом пара, странствуя по району рука об руку, не позволяет себе ничего лишнего — а уж это одна из самых модных сейчас футуристических технологий. «Семья без секса» (правильнее было бы перевести «вне секса») — американская социологическая новинка, один из остроумнейших способов преодоления кризиса брачных отношений. Трудно найти сегодня такую же крепенькую, уютную утопию — разве вот роман-катастрофа «Астероид» Александра Кучаева порадует хозяйственным задором. И то: ужасное происшествие, случившееся в начале романа (астероид падает на Землю и уничтожает почти все человечество), явно идет на пользу главным героям — волжским рыбакам, отцу и сыну. История и география отменены, Волга прекратила свой бег, главные герои наугад бредут к Индийскому океану. Вот и конец пути — бухточка, прибой, песочек, пещерка. Началась прекрасная робинзонада. Отыскались и пчелы, и фруктовые деревья; появились невесть откуда парнокопытные; в рюкзаке странников нашлась горсть родного проса. Овечек удалось приручить — вот вам и сыр, и молочные продукты. А жаркое на пальмовых листьях, а самодельное вино, а финиковый самогон? Мыло земляничное сделали! Тут до поселенцев наконец добрались дамы с чудом уцелевшего швейцарского самолета, и началась настоящая утопия — построение величественной буколической цивилизации. Семья будущего в такой ситуации может быть какая? Радостно, осознанно полигамная. Мы оставляем наших героев, молодеющих с каждым годом (сказывается здоровая пища и свежий воздух), могучими патриархами, отцами библейского количества здоровых евразийских детей, воинами и добытчиками. Прекрасное чтение!

Но в целом дистопии последнего десятилетия обращают на семью преступно мало внимания. Какая там семья в модном романе Ильи Бояшова «Армада», если на кораблях флотилии, волею судеб единственной выжившей в целом свете, нет ни одной женщины? Брутальная цивилизация могучих урнингов и остров с обезьянами-самками. Дмитрий Глуховский в «Метро 2033» (после ядерной войны уцелели лишь те удачливые москвичи, которые успели воспользоваться метрополитеном; теперь на каждой станции свое маленькое государство) предлагает женщинам в качестве смысла жизни новую триаду. Взамен кухни, церкви и детской — тоннель, шампиньон и свинья. «Взращенные заботливыми женскими руками, буравили в тоннелях мокрый грунт белые шляпки шампиньонов, и сыто хрюкали в своих загонах свиньи».

Ольга Славникова, автор романа «2017», дает любопытные интервью: «Семья мутирует… Главный мутагенный фактор — рост продолжительности жизни. Сегодня нормальным считаются два брака за жизнь. Скоро нормой будут и пять, и шесть», — но блестящую литературную модель подвергшейся мутации семьи предложить читателям не спешит.

«Мечеть Парижской Богоматери» Елены Чудиновой, «На будущий год в Москве» Вячеслава Рыбакова, «Крепость Россия» Михаила Юрьева, «Демгородок» Юрия Полякова, не говоря уже о работах литераторов первого ряда (Сорокин, Пелевин, Толстая) — это, господа, политика. Не до семьи.