Дочь - Джессика Дюрлахер

Она ушла, и я остался один. Иногда, когда мне улыбалась удача, я почти ненавидел ее. Но о тех минутах, когда ей было плохо, я вспоминал с любовью, именно о них. О ее смехе я старался не вспоминать. Мне было слишком тяжело вспоминать об этом.

Я продал книгу Норы шведам, а в Германии ею заинтересовались два издательства. Нора болталась у нашего стенда, делать ей было, в сущности, нечего. Познакомить ее с французами, англичанами и американцами я поручил главному редактору Якобу, моей не слишком умелой правой руке.

Я был не в состоянии сконцентрироваться во время деловых встреч. Может, поэтому я слишком много предложил за биографию Мана Рэя[16], фотографа, как и Сабина. И никогда еще я не посещал столько приемов и обедов. Быстро и по возможности эффективно я обегал ярмарку, заглядывая в каждый угол. А по вечерам торчал до поздней ночи во «Франкфуртер-Хофе»[17], в духоте, жаре и испарениях, выслеживая, как волк, издателей и книжных агентов. Я вел себя, словно был очень занят, и старался избегать Нору.

Я ждал. Я знал, что Сабина в городе. Я навел справки и понимал, что должен с ней где-то пересечься. Но где и когда? Нельзя допустить, чтобы она от меня ускользнула. Я должен ее увидеть и вытянуть из нее правду. Я вообразил, что смогу начать нормальную жизнь, только когда узнаю, почему она уехала, чем я заслужил такое наказание.

Я специально побывал на стенде издателя Сабины и узнал, что она заходила только раз, чтобы забрать фотографию немецкой кинозвезды. И что он ее плохо знает. Да, ее адрес где-то был, подождите, сейчас поищу. Вот адрес, но телефона нет, извините.

Адрес был в Лос-Анджелесе. Она много разъезжает, сказал он.

— А вы не знаете, где она остановилась во Франкфурте? — Мне и самому было слышно, как напряженно звучал мой голос.

— Извините, нет, — сказал небрежно одетый издатель, ставший вдруг нетерпеливым и недоверчивым. Этот идиот никогда не слыхал о моем издательстве.

Она была здесь только раз, чтобы познакомиться, сказал он, и больше он ее не видел.

— Как она выглядела? — Это был глупый вопрос.

В ответ он небрежно указал на проклятый плакат.

Франкфурт— огромный город, но все эти годы я считал, что ярмарка сама сводит друг с другом всех, кто имеет отношение к книгам. Могут ли существовать среди них люди, не знающие литературных издательств?

Уверенность, присутствовавшая во мне поначалу, начала испаряться. Сабину будет не так просто найти.

Я в последний раз попытался помочь фортуне повернуться в верном направлении и попросил Якоба заказать столик в самом большом и знаменитом ресторане города. Как будто там было больше шансов пересечься с ней, чем в маленьком.

Но Якоб заказал места в каком-то «эксклюзивном» вьетнамском кабаке. Мы уже сидели в машине, когда он мне это объявил.

— Я же сказал: в большом ресторане!

— Да, но почему? — спросил Якоб. Он покраснел. Нора выглядела смущенной. — Все большие забиты, а этот вроде бы очень хороший, — сказал он резко. — Мне его все советовали.

— Это неплохо, Макс, — сказала Нора успокоительно, думая, что я так горячусь из-за нее.

— Да, превосходно, — рявкнул я. — Я не люблю вьетнамской кухни! Что у них за жратва, если они в своем Вьетнаме вечно голодают? И потом он у черта на рогах. Там мы никого не встретим!

— Кто тебе еще нужен? С меня хватит издателей! — сказала Нора весело.

Якоб молчал. Теперь будет молчать весь вечер. Другой редактор, сидевший в машине, — Виллем, наш новый сотрудник, — тоже молчал.

— О’кей, о’кей, — сказал я, — пусть будет так.

Испытывая отвращение и неприязнь, я пытался пробиться на своем огромном автомобиле сквозь толпу такси, направляющихся в восточную часть Франкфурта.

Дорога раздражала меня. Якоб раздражал меня. Он давно уже действовал мне на нервы, этот неловкий голубой, вечно выражающий тайный протест своей так называемой услужливостью. Он не зря уселся во второй задний ряд, как можно дальше от меня.

Франкфурт. Последняя возможность. Здесь и теперь. Разве можно жить так дальше?

Когда-то казалось: главное — начать. Успокоиться, избавиться от дома, в котором мы жили. Доказать отцу, что я могу справиться с ситуацией. Что у меня есть деловой инстинкт. Послание всей мишпухе[18]: мир существует не для того, чтобы выбросить меня вон. Самое важное, думал я: доказать, что мир нравится мне.

Любил ли я мир?

Постепенно мне начало казаться, что я так и остался в начале, на уровне неудачной шутки, дерзкого эксперимента.

Ругаясь сквозь зубы, я все еще пытался пробиться сквозь обычный в конце рабочего дня затор. Мои пассажиры отгородились от меня такой плотной стеной молчания, что, казалось, перестали дышать. Что, если я сейчас врежусь в дерево? Или в один из дерьмовых черных «мерседесов», в которых сидят эти боши?

Остановившись у светофора и скользя безразличным взглядом по другой стороне улицы, где люди ожидали своей очереди на такси, я заметил садившуюся в машину женщину с темной косой, в длинном черном пальто. Я едва взглянул в ее сторону. Мозг мой был заторможен; происходящее проскальзывало мимо, не оставляя следа в сознании. Сквозь туманную мглу было видно, что женщина осторожно опустила голову, поставила ногу внутрь и нырнула в такси: движение, которое проделывает всякий, садясь в автомобиль.

Сначала я не отреагировал на эту картинку, но она тут же повторилась перед моим мысленным взором — я расслабился, стоя перед светофором, и снова увидел ее: черная коса, длинное пальто, такси.

Вспыхнул зеленый свет, я включил первую скорость, и очертания женской головки снова всплыли перед глазами на фоне светящегося круга, словно я смотрел на яркую лампу. Затем черты лица женщины прояснились, и я смог разглядеть детали — хотя видеть ее уже не мог.

Густые брови, тонкая, хрупкая: неловкая и снова совсем другая. Это лицо, проявившееся в моем мозгу, как фотография в специальном растворе, медленно всплывало на поверхность. И тут такси, в которое она села, тронулось с места и поехало в сторону, противоположную нашему движению, — а там оно должно было скоро остановиться перед светофором. Я не смел себе поверить.

Но колебался лишь одно мгновение. Затем прошептал:

— Ребята, держитесь крепко.

Я развернулся — с опасностью для наших жизней — перед двинувшимся транспортом и понесся за такси — или это было уже другое такси? Мои пассажиры заорали от ужаса.

— Я вам потом все объясню, — крикнул я. — Такси, в которое села женщина, женщина с косой: это оно? Или это то, что перед ним? Вы видели ее?

— Кто она? — крикнула Нора.

Их швырнуло на повороте в одну сторону, потом в другую. Якоб и Виллем, забыв о мелких обидах, радостно включились в погоню:

— Вот оно! Это такси, Макс?

На заднем сиденье такси рядом с женщиной сидел пожилой мужчина. Она наклонилась, и я не смог ее разглядеть.

— Это она! — крикнул Якоб, который замечал все лучше, чем я думал.

Да, это была она: я понял это, когда она снова выпрямилась. Но кто этот мужчина в машине? И что делать мне? Что, черт побери, делать мне?

— Господи, бибикни им! Или посигналь фарами, что ли! — крикнула Нора. Теперь и она включилась в погоню и начала размахивать руками, пока я пытался нагнать такси.

— Гуди же! — крикнул Якоб. — Вот зараза!

Мы ехали теперь рядом. Таксист вопросительно смотрел на нас. Возбуждение в нашей машине и моя дикая езда не оставили его равнодушным.

Как обыденна, подумал я, как пошла и жестока реальная жизнь. Рассказ, превратившийся в реальность, прошлое, ставшее настоящим, начинают походить на профанацию. Gang bang[19]. Все это, черт побери, напоминает балаган, разница в том, что все невероятно серьезны.

В освещенной уличными фонарями машине лицо женщины казалось смутной тенью в оранжевой вазе, глаза — как черные угли. Я старался сконцентрироваться, тогда становилось лучше видно.

Сперва лицо ее выражало удивление, сопротивление и непонимание: она не узнавала меня. Потом она разглядела меня и сморщилась, словно от боли или от испуга.

Наши отношения невозможны, между нами никогда ничего не могло получиться. Ни на что не надейся и не ищи меня. Это невозможно. Я этого не хочу.

Она наконец узнала меня. Что-то сказала шоферу. Потом быстро и нервно заговорила с сидевшим рядом с ней мужчиной.

Такси остановилось.

Я остановился впереди, в нескольких метрах от них. Бок о бок с чьей-то машиной: двойной паркинг. Посидел немного, не двигаясь, сжимая руль. Все в машине смотрели на меня.

— Вы можете немного подождать? — спросил я спокойно и властно. — Я должен… это касается прошлого… Займет буквально минуту…

Я вышел из машины, голова моя кружилась, и пошел к такси.