Голод - Лина Нурдквист
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ничего не выйдет, Армуд.
Эти слова я произнесла, когда вы не слышали.
– Посмотри на нас! От твоих выдумок и сказок дети сытыми не станут. Что нам делать? Ты можешь сказать мне?
Ответа нет. Никакой реакции.
– Армуд, ответь мне. Скажи хоть что-нибудь. Что нам делать?
– Прекрати!
Он смотрел на меня мрачным диковатым взглядом.
– Скажи сама, Унни! Почему ты все время спрашиваешь меня? Что предлагаешь ты? Какие у тебя мысли?
– Я скажу тебе, что я думаю, – ответила я. – Я очень жалею, что послушалась твоего совета и пришла в эту страну, где нет ни еды, ни будущего!
В глазах у Армуда сверкнули молнии.
– Так ты забыла?!
Так громко. Я сжалась в комок. Любовь спряталась в щелях стен, воздух вибрировал от бессильной злости. От его слов вокруг словно бы разверзлось болото, хотя он сказал лишь то, о чем я думала и сама.
– Ты забыла, Унни, что мы здесь из-за тебя, твоей коробочки и твоих растений? Из-за тебя! И из-за пастора, этого черного ворона, чтобы тебя не заперли в трижды проклятой Тронке!
Тронка – это дом для умалишенных в Тронхейме. Прежде, чем Армуд успел сказать еще хоть слово, я рывком распахнула дверь. Бежала по тропинке прочь от ее узких казематов и запертых дверей, бежала прочь из дома, от страха и голода, от тяжелого дыхания пастора, от грубых рук в темноте. Я спотыкалась между стволами, сбивала ноги о толстые корни деревьев, падала на колени, ощущая вкус соплей во рту. Уткнувшись лицом в землю, в белый мох, поглотивший мой голос, я закричала, словно вскрылись мои гноящиеся раны. Никто не услышал меня, а, когда я обернулась, эхо уже стихло. Кожа на мне висела, когда я брела обратно к дому – словно унылая траурная повязка на теле. Из дома до меня снова донесся голос Армуда – он снова рассказывал о том, как погибло судно его дяди, о том, как его отец строил железную дорогу в Эльверум, и взял с собой его и его братьев, чтобы посмотреть, как отрубят голову торговцу карамелью Свартбаккену. Да есть ли у него вообще братья? Как мало я о нем знаю. Трое детей, предающихся фантазиям посреди высохшей пустыни. Зимние цветы и летнее солнце – умереть от голода можно круглый год.
Кора
Корабль или тюрьма
– Из цельной сосны?
Она перелистывает описания различных гробов, откашливается так, что воздух дрожит. В саду с глухим стуком падает с дерева яблоко, обычно мы собирали их, делали варенье и мармелад, но в этом году не получилось. Много всего произошло ближе к концу, но Бриккен не видит. Мне приходится напоминать себе – шторм после того, что я сделала, бушует только внутри меня.
– Да, – отвечаю я, уткнувшись взглядом в стол. Может быть, мне следовало ответить по-другому?
Сосна подойдет Руару, не зря у него были охотничьи сапоги и шапка. Все усыпанные хвоей тропинки принадлежали ему, он прекрасно знал, куда они ведут, где прячутся лисички, мог отыскать гнездо кроликов и поймать их голыми руками. Шкура животного на его охотничьей вышке, ворсистая наощупь, казалась такой мягкой при соприкосновении с моей голой спиной. Лес стал его королевством. Не то, чтобы это помогало – вся эта страна королевство, но титулы никого еще не спасли. Как раз сейчас Густаф VI Адольф умирает в больнице, хотя он и король.
Все может покатиться в тартарары – для кого угодно, в любой момент.
Моим проклятием стала моя трусость. Мне было лет семь-восемь, когда я поняла, что дело не только в Ливе. Это случилось, когда я поехала с отцом в Сёдерхамн – выйдя из привычного круга деревьев, тьмы, пустоты, окружавшей деревню. Кажется, он собирался поговорить с кем-то о ценах на рожь или овес. Помню, стоял погожий день, солнце пробивалось из-за белых плотных облаков. Пока мы шли по улицам, казалось, что в городе разом зазвонили все будильники, внезапно зазвучал оглушительный звон, везде люди, быстрые шаги – все куда-то спешат! Безумные глаза, наперегонки с минутной стрелкой. Громкие звуки, странный диалект, быстрая манера говорить. Рычание моторов, звук сигнальных рожков, шарканье подошв по земле. Городские люди. Я пыталась отступить в сторону, постоянно чувствуя, что путаюсь под ногами. Везде – спешащие люди, обходившие мое невзрачное существо, огибавшие меня, словно липкое пятно, к которому не хочется прикасаться. Если я упаду, меня затопчут? На тротуаре в одиночестве стоял мужчина и плакал, я не смогла отвести глаза. Казалось, всем остальным вокруг него не по себе, они избегали смотреть друг на друга, обходили его стороной, в молчаливом согласии делая вид, что его нет – ведь так себя не ведут.
Тогда я впервые увидела тень своей Овчарки – тьму, струящуюся из-за угла.
– Она нашла меня! – вырвалось у меня.
Отец подтолкнул меня впереди себя к дверям, в которые нам предстояло войти, его грубые руки спокойно лежали на моей спине.
– Вперед, малышка Кора, – сказал он мне.
Казалось, он ничего на свете не боится. Я волочила ноги по земле в надежде, что он повторит эти слова.
На обратном пути мы остановились, чтобы захватить соседского Юхана, работавшего в типографии, и подвезти его до дома.
– Папочка, пожалуйста, нет!
Соседский Юхан перенес полиомиелит. Отец что-то говорил про перерыв, табак и клетчатые кепки, хотел заглянуть и поздороваться с ребятами, работавшими в типографии. Звуки множества ног, шуршащих об асфальт, все еще отдавался во мне, когда мы вступили в большой цех типографии. Там царил полумрак. Грохочущие машины, маленькие грязные окошки. Позади нас с металлическим лязганьем захлопнулась дверь. Покачиваясь на кончиках пальцев, я думала о том, как хромает соседский Юхан – боялась, что болезнь перепрыгнет и на меня, стоит ему только прикоснуться ко мне. Что тогда будет? Меня парализует? Я останусь хромой? Умру? Слова Ливы о женщине, работавшей здесь уборщицей и попавшей в Норрфлю, звучали у меня в ушах, в ногах уже ощущался полиомиелит, перед глазами стояло лицо незнакомца с полосами от слез на щеках, а городские люди обходили нас обоих по широкому кругу.
– Смотри, малышка Кора! – произнес отец, указывая на ящички с набором. – Все знаки мира. Здесь
