Исповедь неудачника, или История странной любви - Идиллия Дедусенко

Люди с недоумением смотрели на «чудака», но мне было всё равно, потому что я уже почти ничего не видел перед собой. Вдруг очень захотелось спать. «Нельзя! — сработало в мозгу. — Замёрзнешь!» Но перед глазами всё расплывалось, ноги подкашивались. Впереди маячили две фигуры, а справа от меня на газоне возвышался небольшой сугроб. «Вот здесь будет мягко лежать», — подумал я. Кажется, я сделал ещё несколько шагов, прежде чем упасть в сугроб.

Глава 12

И вот я лежу в гробу на радость всем моим недругам, а может, и некоторым друзьям, которые стыдились меня, кто открыто, кто втайне. Моя душа витает надо мной и погостом. Я вижу маму и двух своих друзей, которые до последнего поддерживали меня, когда все остальные отвернулись. Это Митяй и Михаил. Слышу, как Михаил шёпотом спрашивает:

— Как это случилось?

— Нелепость какая-то, — отвечает Митяй. — Его нашли голым в сугробе на газоне.

По-прежнему не вижу у своего одра бабушку. Не смогла приехать или не захотела проститься со своим непутёвым и бездарным внуком? Мне кажется, её больше всего огорчало то, что я оказался не способным ни к чему, что составляет духовную ценность личности. Ещё совсем недавно, осенью прошлого года, когда мне исполнилось двадцать пять лет, она подарила мне хорошую гитару, надеясь, что я увлекусь бардовским исполнительством.

— Если ты сам сочиняешь тексты и мелодии к ним, то ты можешь считать себя настоящим бардом, — сказала она. — Сейчас часто организуются различные конкурсы для самодеятельных исполнителей. Надо петь для людей, а не бренчать под гитару дома или в сомнительных компаниях. Может, это отвлечёт тебя от твоего пагубного пристрастия.

Я мечтал о хорошей гитаре и обещал бабушке, что уж теперь-то серьёзно займусь творчеством. Она очень надеялась на это. Но… у меня и на это не хватило воли. Я обманул ожидания бабушки, вот она и не приехала.

А впрочем, она, кажется, здесь. Я её не вижу, но слышу знакомый голос, как всегда, немного назидательный, поучающий. Она как будто кому-то что-то растолковывает:

— Дети начинают жизнь с чистого листа, воспринимая ту линию поведения, которую им предлагают в семье. Но на каком-то этапе некоторые из них вдруг всё ломают и отходят от общепринятых принципов нравственности, от семейных традиций. Почему? Этого ещё никто не разгадал. И никто не разгадал, почему пороки берут верх над личностью, несмотря на прекрасное воспитание. Почему дурной пример так заразителен? Его подхватывают, как грипп, как какую-нибудь другую инфекцию. И вот уже воспитание, семья ничего не значат. У нас в роду с обеих сторон люди трудолюбивые и ответственные, не склонные к порокам. И детям давали соответствующее воспитание. Так откуда же такая напасть на Павлушу?

Она так и сказала «напасть», как будто речь шла о болезни. И в самом деле, где я подхватил эту заразу? Наверное, тогда, когда попал с Лилей в незнакомую компанию. Ко мне подошёл парень с бутылкой виски, предложил выпить «напиток для мужчин», а я не отказался. А может, раньше, ещё в школе? Митяй, которого воспитывал отец (мать умерла рано), принёс полпачки сигарет, и мы попробовали втихую раз, потом другой, третий… С тех пор курю и не могу бросить. Митяй же принёс и бутылку с вином, которое не допил отец. Мы тоже попробовали. Понравилось, а на душе после этого такая безмятежность — всё по фигу! Но почему именно ко мне подходил Митяй со своими тайными предложениями? Ведь в школе мы не были близкими друзьями. Или он уже тогда видел во мне слабака и знал, что я не откажусь? Словно в подтверждение слышу голос бабушки:

— И ведь не все же становятся бездельниками, алкоголиками, наркоманами, а только те, кто этого хочет. Разумный человек всегда найдёт в себе силы устоять против соблазнов.

Видно, я неразумный, раз не устоял. Но это не оправдание. Бабушка права, я оказался слабым, безвольным человеком и погубил в себе все прекрасные задатки, данные мне от рождения. Вместо того, чтобы остановиться на пути к падению, я всё усугублял. Так, может, и Паша здесь ни при чём, и Кристина, и юная преподавательница английской грамматики, и старик-историк, не принявший у меня экзамен, и все, кого я сейчас пытаюсь обвинить в своей неудавшейся жизни? Что заслужил, то и получил.

А всё-таки где там бабушка? Хочется помахать ей рукой на прощание. Я стараюсь увидеть бабушку и поэтому пытаюсь подняться выше, размахивая руками, как крыльями. И вдруг слышу радостный возглас:

— Да говорю же вам: глаза открывал, ногами двигал, а сейчас пытается руки поднять!

— Неужели выживет? — спрашивает кто-то с сомнением. — Такое сильное переохлаждение…

— Конечно, выживет! Что я, зря сидела около него? За дыхательной аппаратурой следила… Инъекции через каждые два часа… Обязательно выживет!

Кто же это так радуется за меня?

— Доброе утро! — девушка в белом халате и белой шапочке смотрит на меня с радостной улыбкой. — Клавдия Ивановна, больной очнулся.

От другой постели, где тоже кто-то лежит, ко мне направляется женщина, облачённая во всё белое. Наверное, врач. Она внимательно смотрит на меня и спрашивает:

— Видите меня, слышите?

Я киваю головой.

— А ну-ка поднимите руки, пошевелите ногами!

Я произвожу слабые движения и подсознательно отмечаю, что руки и ноги меня слушаются.

— Действительно, выживет, — констатирует врач. — Это твоя заслуга, Маша. Двое суток от него не отходила.

Медсестра застенчиво улыбается.

— Теперь неплохо бы узнать, кто он и откуда, — говорит Клавдия Ивановна. — При нём же ничего не оказалось, когда его «скорая» доставила. Займись, Маша.

Врач вышла, а медсестра подсела ко мне, намереваясь задать несколько вопросов. Я медленно возвращался к действительности.

— Можно позже? Я устал.

— Можно, — согласилась Маша и вышла.

«Скорая» привезла… Значит, те двое, что маячили впереди, не дали мне замёрзнуть. Может, напрасно? Разом бы кончились для меня все мучения.

Я лежал с закрытыми глазами и перебирал в памяти факты моего никчемного существования. Мне двадцать пять. Это треть или половина моей жизни? Как знать, сколько мне отпущено, а я так и не «определился». И не только со своим предназначением в жизни. Даже моя всепоглощающая любовь не дала мне опоры. Она не помогала, а, напротив, всё глубже затягивала в безрассудство, словно в омут. Сейчас я, кажется, понимаю, что меня никто по-настоящему не любил, ни Паша, ни Кристина. Да и за что им было любить никчемного, бесперспективного парня? Хотя и говорят, что в любви не рассуждают и даже нередко любят не «за», а «вопреки», но всё-таки на одной страсти долго не продержишься. Теперь я это точно знаю. Только не знаю, зачем живу. Здесь, в больнице, меня, конечно, вылечат. Вопрос: для чего? Чтобы я снова болтался по жизни, как неприкаянный? Или можно что-то изменить?