Конец Большого Юлиуса - Татьяна Сытина

И тотчас же новая спазма страха сжала тело Крюгера. Конечно, позвонив в бюро, он сделал хуже… А что, если, начав раскапывать, чем интересовался Штарке и для кого, они докопаются и до того, что он, Крюгер, выболтал? А если им вообще не понравится, что он еще жив? Комната находится в углу чердака, под самой крышей, здесь и жильцов-то поблизости нет, одни чуланы…

В короткий срок сообщение Крюгера прошло сложный путь и попало, наконец, в руки человека с военной выправкой, отправлявшего Горелла через границу в Советский Союз.

Он долго сидел над листком бумаги, заключающим в себе расшифровку донесения о Штарке, Крюгере и Горелле. Потом отправился к начальству.

Начальство — седой, бледный полковник не повышал голоса на подчиненных, но когда ему принесли сообщение Крюгера, воздух в комнате, казалось, превратился в ледяные иголочки.

— Конечно, Штарке мог интересоваться личностью Стефена Горелла только по поручению советской разведки, — спокойно сказал он, откладывая сообщение. — Значит, Горелл обнаружен на советской территории. Все дело только в том, — арестован ли он! Вот что значит поддаваться дурацкой жалости и оставлять жизнь таким людям, как Штарке и Крюгер…

— Штарке уже ликвидирован, — заметил человек с военной выправкой.

— Крюгеру тоже незачем больше валяться на этой земле! Сегодня же примите меры. И подготовьте сообщение в Москву для Робертса.

Зашифрованное сообщение, сопровождаемое колкостями в адрес Робертса и инструкциями, было немедленно отправлено в Москву.

Робертс и Биллиджер сначала испугались, потом продумали каждое слово сообщения, изучили каждое слово информации, полученной от Горелла через портного, и пришли к успокаивающему выводу:

— Только дергают зря! — раздраженно сказал Робертс. — Горелл жив, здоров и благополучен. Что из того, что им заинтересовались? До осуществления нашего плана остались считанные дни, вряд ли советская разведка что-нибудь успеет за это время. Вот портной мне не нравится! Если б я имел замену, я убрал бы его немедленно!

— Подготовить сообщение для Горелла? — осведомился Биллиджер.

— Зачем? — возразил Робертс. — Он весьма осторожный человек. Подобное сообщение только вздернет ему нервы. Подождем.

Многим людям свойственно ошибаться. Случилось так, что разумный господин Робертс, имеющий большой стаж в организации международных преступлений, ошибся.

Действительно, портной сильно трусил. Но сильнее страха в нем было желание открыть в Доме моделей, что на Кузнецком мосту, свой магазин изящного платья.

Так ему было обещано. Так говорил человек, очень редко встречающийся с ним.

Однажды они виделись в частной квартире. Хозяйка квартиры, красивая женщина с огромными черными зрачками и дергающимся ртом, ушла, оставив их вдвоем.

Портной жадно рассматривал своего собеседника и думал, неужели вот этот узкоплечий, косой человечек и есть вершитель мировых судеб!

А «вершитель мировых судеб» сидел рядом с ним и говорил;

— Голливуд, нейлон и атомная бомба — величайшие завоевания человечества!

— Конечно, конечно, — бормотал портной, огорчаясь, что косой пришел в обыкновенном костюме, сшитом на советской швейной фабрике. И ботинки, и носки у него были неинтересные, привычного глазу образца. Да и весь он какой-то уж очень обыкновенненький, в толпе и не заметишь!

— Голливуд помогает забыть все ваши неприятности! — продолжал неторопливую беседу косой, дымя сигаретой «Дукат».

— Безусловно! — всхлипнул портной. — Безусловно!

— Нейлон помогает женщинам экономить деньги и нравиться мужьям. Вы обратили внимание, что женская нога в нейлоне имеет совершенно особую, современную фактуру?

— Конечно, — заулыбался портной. — Безусловно!

— И, наконец, атомная бомба есть атомная бомба! — суховато сказал косой.

— Да… — обмирая от ужаса, подхватил портной. — Вот именно!.. Тут уж ничего не скажешь…

— Международная обстановка весьма напряжена! — продолжал косой. — Вы это сами знаете!

— Да, да, как же! — мгновенно выразил на лице осторожное и почтительное неудовольствие портной. — Очень напряженная ситуация…

— Все может быть! — угрожающе сказал косой. — Вы меня понимаете? Я не могу с вами говорить яснее… Это секретная тема. Но как нашего человека я вас всегда смогу предупредить! И вот, судите сами! Поскольку вы помогали нам, совершенно закономерно для нас будет помочь вам в той новой структуре, которая возникнет в России в результате третьей империалистической, как у вас говорят, войны. Вы станете богатым человеком. Откроете магазины, где пожелаете! Мы вас поддержим.

Косой сдержанно засмеялся. У портного сладострастно екнуло что-то под сердцем.

— Вот так! — закончил косой. — Старайтесь!

И он старался. Трусил и предавал. Копил деньги, обдирая клиентов и по ночам выдумывая для своих магазинов рекламы, облицовку на домах, вывески и форму для продавцов…

— И обязательно надо будет сразу же приобрести как можно больше земли на Алтае и в Башкирии! Земля будет дешевая, а население мы опять к ногтю приберем. Сначала-то суматоха заведется, а я, пока другие разберутся что к чему, отхвачу себе наделы!

Портной уже видел себя в машине в спортивном костюме, напоминающем венгерку, в перчатках, с хорошей нагайкой… Он объезжает свои дальние угодья… Население кланяется, выносит подарки. Звонят колокола!

Нет, ради всего этого стоит рискнуть!

И портной, совершая над собой невероятные усилия, преодолевал страх и делал все, что от него требовалось.

Положительно Робертс ошибся!

Гроза грянула совсем с другой стороны.

Спектакль кончился. Костюмерши унесли из актерских уборных балетные пачки, переливающиеся радужными тонами, перья и атласные туфли с уродливыми пробковыми набалдашниками на носках, под атласом.

В зале капельдинеры опускали на бархатные барьеры лож холщовые чехлы. На сцене было пусто, и только вверху на колосниках переговаривались рабочие, поднимая декорации, готовя сцену к завтрашней ранней репетиции. Пахло холстом, клеем, пудрой, пылью.

В этот час, когда в театре успокаивается все, кроме актеров, все еще переживающих возбуждение после сыгранного спектакля, по сцене, направляясь к мужским актерским уборным, Прошел пожилой капельдинер с болезненным лицом, тот самый, у которого всегда покупал программы господин Робертс, любитель балета.

Он поднялся по лестнице, вошел в узкий коридорчик и постучал в дверь, на которой была привинчена стеклянная дощечка с надписью «Народный артист республики Иван Леонидович Глебов».

— Войдите, войдите! — раздался голос из-за дверей. Капельдинер вошел и увидел Глебова, прикорнувшего на коротком диванчике.

— Это вы, Афанасий Гаврилович? — удивился Глебов. — От кого? С запиской?

— От себя, Иван Леонидович, — напряженно сказал капельдинер, стоя у дверей. — Разрешите поговорить с вами. Я к вам как к секретарю партийной организации.

— Пожалуйста, пожалуйста… — Глебов встал и жестом предложил капельдинеру сесть в кресло. — А. я машину жду, — сказал он, закуривая, — и вот прилег малость. Чуть не уснул, даже что-то вроде сна успел увидеть! Так чем могу вам помочь?

— Помочь мне уже никто не может, — сказал капельдинер, и Глебов, отвернувшийся было к столу, чтобы убрать коробку с гримом в ящик, быстро обернулся — столько искренности и горя было в словах старика.

— Сейчас я вам все расскажу, — сказал, старый капельдинер, протягивая руку к графину с водой. — Разрешите, я выпью воды. Вот уже несколько дней у меня что-то жжет в горле, и я никак не могу напиться.

«Мы с вами, Иван Леонидович, давно работаем в одном театре. Как же, вы дебютировали в двадцать втором году, а я поступил в театр в двадцать четвертом. Правильно. Между прочим, до сих пор никто в театре не знает настоящей причины, по которой я выбрал профессию капельдинера. Когда кто-нибудь интересовался этим вопросом, я объяснял безработицей. Помните нэп? Биржу труда? Хозяев? Вот я на все это и ссылался.

Как же было на самом деле? Трудно объяснить. Меня когда-то выгнали из многих провинциальных театров. Да, представьте, я служил в оперных труппах! Кто бы мог подумать, правда? Ничего хорошего из этого не получилось, тенорок у меня был плохонький, и обращаться с ним я не умел.

Мамаша моя… Вы извините, я издалека начинаю! Слишком долго, Иван Леонидович, моей жизнью никто не интересовался. Ходил человек на работу, безбилетных не пропускал, свою группу мест содержал в порядке, что ж еще от него нужно? Птица на фоне талантов мелкая! Да, Иван Леонидович, у меня есть основания говорить о себе в прошедшем времени! Вот вы послушайте, что я вам дальше объясню…

Значит, мамаша моя однажды смертельно отравилась театром. Как я уже после ее смерти установил по старым дневникам и письмам, в мамашу мою, когда ей еще не было семнадцати лет, влюбился на несколько дней проезжий актер оперного театра.