Сыновья - Юрий Градинаров

– Я не боюсь, Вася, ничего, кроме угрюмости и взгляда, – отвечала Елизавета. – У него много ума книжного, а у меня природная сметка. Природа – важнее книг. Пока я люба, он будет, как олень, по одной тропке ходить. Поживём, авось притрёмся. Я ему сказала, что выхожу не за богатство его. Хочу смягчить его долю сиротскую. Ни кулаком, ни норовом меня не возьмёшь. И не пытайся неволить! Сразу уйду!

Она мылась и думала, сможет ли отговорить своего мужа от опрометчивых деяний, держать в том жизненном русле, какое не размывалось бы всплесками его неукротимого характера. Оглядела себя с ног до головы, провела руками по упругим бёдрам, подержала на весу полные груди, откинула мокрые волосы. «Дай, Бог! – перекрестилась она. – Сохранить себя такой на долгие годы, не позволить упругости оставить тело». Елизавета плеснула воды на раскрасневшуюся каменку, легла спиной на полок и уставилась вверх, на сырой деревянный потолок. Затем заскользила взглядом по ровному досчатому настилу в надежде найти хоть меленькую зазубрину. Но потолок был ровный, будто сделан из одной гладкой тесины. «Может, и моя семейная жизнь будет такой же ровной и гладкой, как потолок», – думала она и даже испугалась такой одинаковости. Пар то скрывал, то проявлял потолок, клубясь перед глазами, будто предвещал Елизавете туманную жизнь, когда толком не разглядишь, куда дальше идти. Она на ощупь дотянулась до веника и неистово стала хлестать себя по бокам, по животу, по ногам, чтобы быстрее избавиться от непроглядного пара. Веник оставлял красные полосы на теле, гнал по жилам молодую кровь, разметал брызгами оседающий пар. Пристенная лампа тускло светила сквозь повисший в уголке клочок пара.

Из бани Елизавета вышли грустной. Ей казалось, что в парилке, осталось то, чем она жила: девичья гордость, весёлый нрав и красота девственного тела. Вернулась в предбанник, выпила квасу, ещё раз отжала мокрые волосы, протёрла полотенцем, подобрала в клубок и завязала снизу косынкой.

«Всё так, как было до этого, а душа неспокойна!» – думала она, выходя из бани.

На завтра над Дудинским плыл колокольный звон. В Введенской церкви, построенной братьями Сотниковыми, венчался сын покойного Киприяна Александр с Елизаветой Ивановой. В церковь, поглядеть на невесту, пришло всё село. Да и Александр Киприянович, как занялся кочеваньем, в Дудинском появлялся редко. Товарами обоз загрузит, Юрловых и брата Кешу проведает – и опять в тундру. У церкви стояли двенадцать оленьих и собачьих упряжек, украшенных разноцветными лентами с колокольчиками. На последней нарте бочонок с вином, на крышке лежал ливер и стояли десять деревянных кружек. Иннокентий сначала наливал вино в кружки, а затем накачал ведро, чтобы удобнее было потчевать селян после венчания брата.

В церкви тепло потрескивают свечи. Отец Николай, переведённый консисторией из Хатанги в Дудинское на замену Александру Покровскому, не спеша, с достоинством, ведёт обряд. Когда молодые обменялись кольцами и вместе с восприемниками[15] Дмитрием Сотниковым и его женой Василиной вышли на улицу, их осыпала зерном и серебряными монетами Александра Порфирьевна Юрлова. Прихожане кричали «ура» и искали серебро в снегу. Прямо у входа на колокольню их поздравили приказчик Сидельников и Мотюмяку Хвостов с женой Варварой, староста церкви Иван Никитич Даурский и каждый, кто сумел дотянуться до молодой пары. И только Петр Михайлович, и Авдотья Васильевна стояли осторонь и виновато смотрели на послевенчальную суету. Они заметили в прихожанах явную неприязнь к их неучтивому присутствию.

– Пойдём домой, Пётр Михайлович! Люди глазами съедают нас! – попросила Авдотья Васильевна и взяла мужа под руку.

А Иннокентий Киприянович налево и направо разливал вино, угощая прихожан за здравие молодых:

– Пейте, пока бочка не опустеет! – кричал молодой виночерпий, водя перед людьми кружкой. – За совет да любовь!

Люди подходили к молодым, желали добра и счастья и тут же опрокидывали в себя полные кружки. Никто не расходился по домам. Кто-то пустился в пляс, а кто-то заводил песню. Мужики важно курили трубки и степенно пили вино. У Степана Петровича Юрлова текли по щекам и оседали на бороде слёзы радости:

– Киприян Михайлович! Если ты меня сейчас слышишь, я выполнил твоё завещание. Твой старший сын женился! – и перекрестился. Потом обнял молодых и прошептал: – Берегите друг друга!

Прихожане долго пировали у церкви, а молодые с родственниками уехали на упряжках в Мало-Дудинское.

Шестёрка белых оленей с Елизаветой и Александром шла первой. Вились праздничные ленты на ветру, скрипел на гармонике Дмитрий Сотников, слышались весёлые голоса и смех. Елизавета изредка взмахивала хореем. Олени и так ходко бежали по накатанной дороге. Проскочили выселковое кладбище и выскочили на покатый берег Дудинки. Перед глазами открылась белая бескрайность.

– Пусть будет вот такой же бескрайней наша жизнь, Саша, как эта тундра!

– Тундрой я только и живу! Не будь её, не стал бы купцом! – ответил Александр. – Только в ней я себя человеком чувствую!

Он обнял Елизавету и поцеловал в губы. Она развернула упряжку, взмахнула хореем, и белые быки пошли вскачь вдоль единственной улицы выселок. Резко остановились у избы Степана Юрлова. Здесь их уже поджидали остальные упряжки.

– Я тебя прокатила с ветерком впервые! Понравилось?

– Понравилось. Ездишь лучше своего брата Василия. Чуть в снег не слетел! – ответил Александр Киприянович.

– Не слетишь, если я буду всю жизнь управлять упряжкой!

– Согласен! Только к торгу не имей касания. У меня в тундре свои законы. Я там не признаю родни.

– Да ладно, не серчай, муженёк! Коль купец, то торгуй – пока торгуется, кочуй – пока кочуется. Только помни, мой совет – не пустомеля. У меня особое чутьё. Оно сильнее собачьего. Только собака чует, что уже произошло, а я чую, что будет. Понял? Не хмурься, а помни! Теперь зови гостей в избу! Гулять будем!

Глава 3

Иннокентий Киприянович, достигнув совершеннолетия, получил причитающуюся часть имущества, деньги, завещанные отцом. Он с тринадцати лет служил у брата приказчиком и учился у Стратоника Ефремова. На службе Иннокентий прислушивался к советам мудрых наставников, Алексея Митрофановича Сидельникова и Дмитрия Константиновича Сотникова, осваивая тонкости купеческого ремесла. В отличии от старшего брата он был хрупче собою, голубоглазый, с копной льняных волос. Всем, кто с ним общался, он казался светлым и чистым. Голосом тих, раздумчивый и рассудительный. Взрослея, он понял, что торг в низовье шкодливый для людей. Непомерными ценами и вечным ущемлением людской совести. «Продаёшь товар, пытаешься людям смотреть в глаза, а мои совестливые очи не выдерживают взгляда обманутого покупца и невольно косят в сторону, прячась от стыда. Почему у меня такое пошлое ремесло?» – не раз думал Кеша, торгуя в лавке. Он клял себя, что служит бессовестному делу, и за грехи земные будет наказан Богом и людьми. Но совестливых купцов в низовье единицы или совсем не стало. Перевелись они после смерти его отца. А сейчас состязаются друг с другом, кто дороже товар продаст, кто ловчее объегорит тунгуса. А попробуй, продай дешевле других! Тебя тут же слопают, как налим наживку из своего же собрата. За нарушение круговой поруки тут же пустят под береговой откос твоё торговое дело. Пустят с такой крутизны, что больше не поднимешься! Для себя он держал одну мысль: лучше продать больше товару, но дешевле. И людям впору, и товар уйдёт подчистую. Не успеет залежаться в балаганах.