В доме Шиллинга - Евгения Марлитт

Молодая женщина и не моргнула, ни одна черта въ ея лицѣ не измѣнилась — она только ниже наклонила голову и продолжала вышивать. Она и не подозрѣвала, что за спиной мужчинъ пара блестящихъ дѣвичьихъ глазъ наблюдала за ней изъ-за занавѣски — Люсиль задыхалась отъ смѣха; баронесса со своей ревнивой ненавистью къ живописи была очень забавна, и къ тому же не бѣда, если желтое лицо дѣвушки «изъ тропической страны» будетъ немного поцарапано.

Шумъ на улицѣ замолкъ; видно было, какъ расходилась толпа, и всѣ подумали, что какой нибудь маленькій бѣглецъ былъ настигнутъ преслѣдовавшей его матерью и уведенъ домой, несмотря на сопротивленіе. Баронъ Шиллингъ заперъ окно, пока другіе возращались къ столу.

Садясь въ кресло старый баронъ окинулъ испытующимъ взглядомъ столъ, онъ придвинулъ стоявшую на немъ посуду, поднялъ и встряхнулъ упавшую салфетку.

— Чортъ возьми, гдѣ же портретъ? — спросилъ онъ съ досадой. — Ты его переложила куда нибудь, Клементина.

— Я вышивала, — отвѣчала она тихо и монотонно, обрѣзала нитку и положила ножницы около себя на столѣ, не поднимая глазъ.

Подошелъ молодой баронъ, взялъ лампу и освѣтилъ коверъ; Феликсъ и Люсиль, чуть не до крови кусавшая себѣ губы, чтобы не расхохотаться, помогали ему искать… Вдругъ у одного изъ оконъ раздался шорохъ и трескъ, какъ будто ломали сухое дерево; баронъ Шиллингъ поспѣшно поставилъ лампу, раздвинулъ занавѣски, схватилъ барахтавшуюся, жалобно кричавшую Минку, пронесъ ее черезъ комнату и бросилъ за дверь.

— Неужели ты никогда не исполнишь моего желанія и не избавишь меня отъ этой злой твари, Клементина, — спросилъ онъ сердито и мрачно. — Она причиняетъ много вреда и намъ, и прислугѣ своей страстью къ разрушенію.

Молодая женщина откинула голову, на лбу между желтыми бровями образовались двѣ глубокія морщины, а узкія сжатыя губы сдѣлались такими же сѣрыми, какъ и все лицо. Она, не говоря ни слова, позвонила.

— Скажите моей горничной, чтобы она отнесла Минку ко мнѣ въ спальню и накормила ее, — приказала она вошедшему слугѣ, и снова взялась за работу, какъ будто ничего и не случилось.

Старый баронъ сердито топнулъ ногой и, гнѣвно поглаживая свои бакенбарды, подавилъ готовое сорваться съ устъ проклятіе, между тѣмъ какъ сынъ пошелъ снова къ окну и собралъ обломки дощечки.

— Вотъ счастъе-то, — сказалъ онъ весело Феликсу, послѣдовавшему за нимъ, — лицо не повреждено. Только часть волосъ отломана, но это не бѣда. Душа осталась во взорѣ этихъ глазъ, которые будутъ меня вдохновлять во время моихъ занятій. Впрочемъ, дощечки можно склеить, конечно, будетъ видно трещину, и вещь потеряла цѣну; тѣмъ болѣе я имѣю права присвоить портретъ, — онъ мой, и я его болѣе не выпущу изъ рукъ.

Онъ осторожно завернулъ дощечки въ мягкую бумагу и положилъ въ боковой карманъ.

Люсиль сдѣлала недовольное лицо.

— Боже мой, сколько шума изъ-за тринадцатилѣтней дѣвчонки! — проворчала она. — Хорошее начало! Если маленькая горбунья съ черными цыганскими глазами и на портретѣ такъ повелѣваетъ и покоряетъ себѣ всѣхъ, что же должно быть въ дѣйствительности. Берегись, Феликсъ! Она съ первыхъ минутъ причиняетъ споры и раздоры, а я не подчинюсь ни за что. Пусть она попробуетъ!

Она такъ забавно, сердито и вмѣстѣ съ тѣмъ граціозно представила жестомъ, что царапаетъ глаза, что старый баронъ восторженно крикнулъ: «великолѣпно», а Феликсъ схватилъ маленькую жестикулирующую розовую ручку и нѣжно прижалъ ее къ своей груди.

— Вѣдь я буду съ тобой, Люсиль! — сказалъ онъ задушевно.

— И другъ Люціанъ не устоитъ передъ такой очаровательной чародѣйкой такъ же, какъ и его сынъ, — засмѣялся старый баронъ, пожирая пламеннымъ взоромъ изящную фигуру дѣвушки въ объятіяхъ молодого человѣка.

— Ну, Феликсъ, когда же отправляешься?

— Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.

— Хорошо, такъ значитъ завтра же въ полдень. О нужныхъ бумагахъ мы позаботимся утромъ, — рѣшилъ старый баронъ. — Горничная, которая теперь хнычетъ въ отелѣ, понятно отправится вмѣстѣ съ вами.

— И ты въ самомъ дѣлѣ хочешь такъ покинуть Германію, Феликсъ? — серьезно спросилъ молодой баронъ. — Не повидавшись съ матерью своей невѣсты…

— Ради Бога, что это вы выдумали, дорогой баронъ, — прервала его Люсиль въ ужасѣ. — Вы не знаете мама. Если мы покажемся въ Вѣнѣ, то мы пропали, насъ разлучатъ навсегда, говорю я вамъ. Мама тотчасъ подниметъ шумъ — она поставитъ на ноги всѣ полицію и въ состояніи засадить Феликса въ тюрьму. Она ни за что не дастъ своего согласія на нашъ бракъ, она лучше засодитъ меня въ монастырь… Ухъ, какой ужасъ! Феликсъ, я умоляю тебя не дѣлать этого! Отправимся лучше прямо на корабль.

— Безъ всякаго промедленія, — отвѣчалъ онъ твердо и рѣшительно. — Ты можешь осуждать меня, Арнольдъ. Мнѣ это больно, но я долженъ это перенести, я не позволю вырвать у меня моего счастья. Оттуда я употреблю всѣ усилія, чтобъ примириться, будь увѣренъ въ этомъ.

Онъ съ неудовольствіемъ отвернулся, видя порицаніе въ серьезныхъ глазахъ своего друга.

— Ты, конечно, не можешь меня понять, ты… — онъ хотѣлъ сказать — не любишь, но проглотилъ эти слова при взглядѣ на молодую женщину, которая въ это время поднялась съ мѣста, шумно отодвигая стулъ.

Во время послѣднихъ объясненій у нея на лицѣ появилось выраженіе удивленія и негодованія. Она подошла къ софѣ, обложенной мягкими подушками и стоявшей у самой стѣны, сѣла на нее и прислонилась головой къ рѣзьбѣ, украшавшей стѣну, причемъ одна изъ толстыхъ косъ, пришпиленныхъ на затылкѣ, откололась и упала ей на грудь, но даже это не украсило ее. Эти великолѣпные бѣлокурые волосы такъ пошли бы къ свѣжему личику, но здѣсь они лежали, какъ чужіе. Она сидѣла такъ со сложенными на колѣняхъ руками, съ выраженіемъ безмолвнаго презрѣнія на устахъ и съ полузакрытыми глазами — какъ олицетворенный протестъ противъ соучастничества въ беззаконныхъ дѣяніяхъ.

Старый баронъ бросилъ на нее искоса полунасмѣшливый, полусердитый взоръ.

— Пожалуйста, Арнольдъ, не порти жизнь этихъ дѣтей, — вскричалъ онъ своимъ веселымъ добродушнымъ тономъ. — Феликсъ славный малый, въ его жилахъ нѣтъ лягушечьей крови! Въ молодости я ни за что бы иначе не поступилъ. Кто не умѣетъ ловить улыбающееся ему счастье — не человѣкъ, a тряпка. Позвони-ка, сынъ мой, пусть Адамъ подастъ шампанское.

— Адамъ, папа? Да вѣдь ты его прогналъ сегодня послѣ обѣда.

Старый баронъ посмотрѣлъ кругомъ широко открытыми удивленными глазами, какъ будто не вѣря тому, что слышитъ, потомъ, вспомнивъ, ударилъ себя по лбу.

— Проклятая исторія! Я безъ него не могу обойтись, — проворчалъ онъ сердито. — Неужели онъ въ самомъ дѣлѣ ушелъ, старый дуракъ.

— Да, отецъ, по твоему настоятельному приказанію, — сказалъ молодой баронъ. — Ты обошелся съ нимъ очень дурно сегодня.

— Ба! не долженъ ли я былъ надѣть перчатки и привѣтствовать его, когда онъ сыгралъ такую плохую шутку и предалъ своего господина?

— Я говорилъ съ Адамомъ, — горячо вступился Феликсъ, — онъ былъ внѣ себя отъ горя. Я не понимаю даже, какъ можно было его заподозрить въ этомъ — такое подлое предательство, и мой дядя…

— Молчи! Твой дядя мошенникъ! — закричалъ старикъ своимъ львинымъ голосомъ, и краска гнѣва покрыла его лицо. — Онъ обокралъ меня такъ же, какъ и тебя лишилъ наслѣдства. Какъ и гдѣ онъ похитилъ мою тайну, трудно угадать, вѣдь этотъ негодяй себѣ на умѣ. Онъ всю жизнь бродилъ во мракѣ, но ее онъ подслушалъ, укралъ, это вѣрно. Ну, довольно объ этомъ!

Онъ откинулся на спинку кресла.

— Если господинъ Адамъ еще не одумался и не вернулся, пусть Христіанъ подастъ шампанское, — приказалъ онъ спокойно.

Баронъ Шиллингъ отворилъ дверь и отдалъ приказаніе.

Изъ сѣней послышался шумъ голосовъ, но никто изъ присутствующихъ не обратилъ на это вниманія.

Дверь быстро захлопнулась… Вскорѣ послѣ того въ салонъ вошелъ слуга съ подносомъ, и вмѣстѣ съ нимъ ворвался все усиливавшійся шумъ. Изъ общаго гула выдѣлялись восклицанія изумленія и ужаса.

— Чортъ возьми! Кажется уличный скандалъ перешелъ къ намъ въ домъ, — вскричалъ старый баронъ, прислушиваясь. Онъ выпрямился, опираясь руками на ручки кресла, и взглянулъ на вошедшаго слугу, у котораго посуда подозрительно звенѣла на подносѣ.

— Что съ тобой? — вскричалъ онъ. — Ты блѣденъ, какъ мертвецъ, и дрожишь, какъ несчастный грѣшникъ! Что тамъ случилось?

— Это изъ-за Адама! — проговорилъ, запинаясь, молодой лакей.

— Изъ-за Адама? Развѣ онъ вернулся, негодяй?

— Нѣтъ, сударь, только его Анхенъ. Она уцѣпилась за сторожа Фрица и не хочетъ идти домой къ бабушкѣ.

— Ей тамъ и дѣлать нечего, — она принадлежитъ отцу, а его домъ въ домѣ Шиллинга. Почему онъ не возвращается? Пусть тотчасъ же придетъ!

— Адама, сударь, только что вытащили изъ воды — онъ умеръ.