Поэтика русской идеи в «великом пятикнижии» Ф. М. Достоевского - Олег Сыромятников

Глядя на Лужина, Раскольников понимает, что его преступление было изменой самому себе, своей человеческой природе и своему предназначению, ведь «гений и злодейство – две вещи несовместные». Он сознаёт, что его страдания были напрасны, потому что, попытавшись убить идею в себе, он на самом деле не причинил ей вреда, так как оказалось, что она не принадлежит ему, и он не имеет над ней никакой власти. Напротив, это идея управляла им и сделала его убийцей. Поэтому, даже если сам он и не будет служить этой «идее», то где-то рядом всегда окажется Лужин и множество ему подобных, а значит, злодейства будут продолжаться вновь и вновь. Поэтому Раскольников восстаёт на Лужина не как на личность, а как на воплощение идеи. Он трижды изгоняет его: из своей квартиры [6; 119], из семейного собрания [6; 234] и с поминок Мармеладова [6; 310], но Лужин непобедим, как непобедим смех старушонки, на голову которой Раскольников вновь и вновь опускает топор в своём страшном сне [6; 213]. Герой должен найти иной, единственно верный путь. Это путь веры, покаяния, смирения и любви – путь следования Христу. Всей своей душой он уже устремился на поиски этого пути, и потому Лужин для него – лишь ужасное прошлое, которое никогда не сможет победить будущее.

Эта сцена имеет и особое символическое значение, выражающее русскую идею. По справедливому замечанию Г. М. Фридлендера, «любые вопросы личного бытия неразрывно сплетаются» для героев Достоевского «воедино с всеобщими, универсальными по своему смыслу, «вечными» вопросами бытия России и человечества»[71]. На уровне образной системы романа эта связь проявляется в привнесении образу главного героя символического значения, возводящего его персональное бытие до общественного. С. В. Белов утверждает, что «у Достоевского тщательно продуманы имена и фамилии героев. Имена, отчества и фамилии у Достоевского всегда полны глубочайшего смысла»[72]. Своё имя – «Родион» – главный герой получил лишь в процессе идейного синтеза: «Мать (про Родю): он меня очень огорчал прежде…» [7; 151]. Тогда же Достоевский утвердил окончательные имена и даже адреса других персонажей [7; 153] и отчество сестры Раскольникова – «Романовна» [7; 155]. Белов, обращаясь к этимологии имени главного героя, указывает: «Раскольников «раскалывает» породившую его мать – землю, «раскалывает» родину (имя Родион), а если брать отчество, то вполне возможно прямое толкование: раскол родины Романовых (отчество: Романович)»[73]. Подобная трактовка отвечает предельно насыщенной социально-политической проблематике творчества Достоевского и отражает процессы, протекавшие в пореформенной России 60‑х годов XIX века.

Перестраивается весь механизм российской государственности: исчезает помещичье сословие «свидригайловых», на его смену приходят «лужины» и «разумихины». Заканчивается «петровский период» России, и Достоевский как никто остро сознаёт значение происходящего: «Русский народ <…> поневоле приучится к деловитости, к самонаблюдению, а в этом-то вся и штука. Ей-богу, время теперь по перелому и реформам чуть ли не важнее петровского» [28, 2; 206]. Отсюда и столь конкретное указание времени действия будущей «повести» в письме к Каткову: «Действие современное, в нынешнем (т. е. 1865‑м. – О. С.) году…» [28, 2; 136], и темпоральное единство всего великого пятикнижия. Именно сейчас, в 60‑е годы, уверен Достоевский, решается судьба России, и потому он, следуя своему представлению о призвании художника, стремится предвидеть её.

Основной сценой, символизирующей проблему исторического выбора России, следует считать собрание у постели Раскольникова (ч. 2, гл. 5). Достоевский тщательно выстраивает мизансцену: на диване лежит Раскольников, а перед ним развёртывается спор Разумихина, видящего причину всех бед России в петровских реформах («Мы чуть не двести лет как от всякого дела отучены…» [6; 115]), и Лужина, радующегося тому, что, благодаря новым преобразованиям, «мы безвозвратно отрезали себя от прошедшего» [6; 115]. Между ними – неподвижная, инертная, «обломовская» масса – доктор Зосимов. Ни славянофильство Разумихина, ни западничество Лужина, ни «перинное начало» Зосимова не приемлемы для Раскольникова. Он открыто смеётся над Зосимовым, однозначно отвергает Лужина и желает отделаться от навязчиво-добродетельного Разумихина, который, хотя и искренно желает Раскольникову добра, но очевидно не знает, в чём оно.

Достоевский предрекает России иной путь. Она, заразившись идеями и идейками, вольно или невольно залетающими в Россию через окно, двести лет назад прорубленное Петром I, искусится мечтой о скором социальном рае и предаст Христа за земное владение. Это так же неизбежно, как и преступление Раскольникова, – в России «коммунизм наверно будет и восторжествует» [24; 113]. Сама тяжело заболев нигилизмом и атеизмом, она распространит заразу вокруг себя: «Весь мир осуждён в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу» [6; 419]. Скоро явятся «необыкновенные» люди, уверенные, что они знают путь ко всеобщему счастью, и на этом пути они «разрешат своей совести перешагнуть через кровь» разного рода «процентщиков» и угнетаемых ими кротких и безответных «лизавет».

Заражённые мыслью о том, что Бога нет, а они сами – боги, эти люди «считали себя <…> умными и непоколебимыми в истине», «всякий думал, что в нём одном и заключена истина». И чтобы доказать это, они «собирались друг на друга целыми армиями, <…> кололись и резались, кусали и ели друг друга <…>. Все и всё погибало» [6; 419–420].

Спасти гибнущий мир, уверен Достоевский, может лишь Россия. Преступив через то, что веками считалось добром, отрекшись от Бога и отеческих преданий, она всей своей исторической судьбой покажет миру невозможность иного пути, кроме указанного Спасителем. Его начало – в смирении и покаянии, ведущим к глубоким внутренним изменениям: «Старушонка вздор <…> не в ней и дело!..я не человека убил, я принцип убил!» [6; 211]; «Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку! Так-таки разом и ухлопал себя, навеки!..» [6; 322]. Себя – как воплощение идеи человекобога, как «принцип» объединения людей не братской любовью, а деспотической волей[74]. Этому принципу, составляющему основу западной идеи, Достоевский противопоставляет историческое предназначение России: «Кто верит в Русь, тот знает, что она всё вынесет и останется прежнею святою нашею Русью – как бы ни изменился наружно облик её. Не таково её назначение и цель, чтобы ей поворотить с дороги. Её назначение столь велико, и её внутреннее предчувствие своего назначения столь ясно (особенно теперь, в нашу эпоху, в теперешнюю минуту, главное), что бояться и сомневаться верующему нечего» [25; 242].

Достоевский верит, что Россия не только воскреснет к новой жизни, но и спасёт весь мир, явив ему образ Христа, ибо «во всей вселенной нет имени, кроме Его, которым можно спастися» [23; 37]. Поэтому судьба главного героя – это судьба самой России, её возможность к возрождению и спасению. Русская идея в романе выражена и героями, уже сделавшими свой окончательный выбор. По словам Г. К. Щенникова, их объединяют православная вера и любовь к России и отличает потребность, которую Достоевский «полагал самой глубинной и исконной духовной жаждой русского человека» – «спасти душу близкого человека, поражённую злобой»[75].

Старшее поколение образов-выразителей русской идеи представлено в романе Пульхерией Александровной, Мармеладовым и Катериной Ивановной. Все они по-разному верят в Бога, любят своих близких и по мере сил жертвуют во имя этой любви собой.

Молодое поколение (Разумихин, Дуня и Соня) также отличает жертвенная любовь. У Разумихина и Дуни она не имеет выраженного религиозного контекста. Однако, ещё не открыв для себя Бога, молодые люди активно стремятся к истине, добру и красоте, в которых Он выражает своё присутствие в мире. Молодёжь остро реагирует на зло и несправедливость и стремится объединиться для «общего дела» служения добру. Это стремление превращает Разумихина и Дуню не просто в единомышленников, а в семью новых людей будущей России.

Наивысшее выражение идея жертвенной любви находит в образе Сони Мармеладовой. Всей своей жизнью она являет ту веру в Бога, о которой учил Христос: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею» (Мк. 12:30 и др.). В основе веры Сони лежит не только живое религиозное чувство, основанное на личном опыте Богообщения, но и «ненасытимое сострадание» ко всем униженным и оскорблённым, составляющее, по мысли Достоевского, «главнейший и, может быть, единственный закон бытия всего человечества» [8; 192]. Поэтому именно Соне писатель поручает провозгласить закон спасения: «Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий живущий и верующий в Меня не умрет вовек» [6; 250][76]. Такого совершенства вера Сони смогла достичь только в союзе с любовью, ибо «если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая, или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто» (1 Кор. 13:1–2).