Несокрушимые - Игорь Лощилов

   — Слово Божие, как свечка в ночи, всякого выведет на правильную дорогу.

   — Вот я и решил эту свечку перед казаками поставить. Благослови, отче!

Всякого ожидал Корнилий от своего беспокойного выученика, но про такое не мог даже помыслить. Да не сумасбродил ли он? Идти своей волей к этим кровопийцам, головорезам, кто отродясь к умному слову не навычен, бросать доброе семя на их окаменелость — трудно сыскать что-либо бесполезное.

Афанасий своё:

   — Не ведают несчастные, что творят, я через нашего пленника в том совершенно уверился. Да и сам видел, когда на стенке стоял, как их наше моление остановило. Значит, не совсем заскорузли сердцами, может, токмо и ждут, чтобы отстать от неправедности.

Видя убеждённость, с какой говорил юноша, Корнилин постепенно успокаивался. В нём бродят неизбывные силы и свойственное молодости заблуждение, что зло проистекает не от худого нрава, но от неведения. Что ж, не стоит пока трезвить его, лучше осторожным внушением отвратить от бесполезного дела. Так решил действовать старец и прямо не перечить. Только и сказал: «Помолись, сын, мой, Господь даст верное вразумление». Тут их беседу пришлось прервать — под вражеским обстрелом обрушилась часть корпуса келий, придавило несколько монахинь, потребовалась срочная помощь.

Афанасий подхватился бежать, Корнилий немного замешкался, собирая снадобья. Юноша стоял на открытом месте, поджидая его. Пролетело с воем и плюхнулось ядро, разбросав комья грязи. К счастью, оно не взорвалось. Корнилий махнул рукой — дескать, беги, но неслух продолжал стоять, только нетерпеливо перебирал ногами. Старец, как мог, поспешил к нему, увы, быстро он не мог. Когда же наконец приблизился, почувствовал странную тревогу. Ничего не случилось особенного, продолжали греметь взрывы, кричали люди и животные, слышалось молитвенное пение, а Корнилий понял: это конец. В хаосе звуков он безошибочно выделил один, «свой» и, бросившись к Афанасию, повалил его на землю. Ядро упало совсем рядом и взорвалось с оглушительным треском. Афанасия обдало тугой, горячей волной; лежавшее сверху тщедушное тело старца стало необыкновенно тяжёлым. Афанасий осторожно высвободился и глянул на старца, его лицо было спокойно и благостно. «Ну, слава Богу», — подумал Афанасий и широко перекрестился, скользнул взглядом но телу — всё вроде бы на месте, только вот странно топорщилась пола рясы. Афанасий приподнял её и не сдержал страшного крика. У Корнилия не было ноги! Вместо неё торчала острая кость, белая-белая, как у свежеобломленной осины. Монах застыл в оцепенении, не зная как быть, и услышал слабый голос Корнилия:

   — Сдержи слёзы и поспеши для дела. Господь через архистратига Михаила взыщет за кровь христианскую.

То были последние слова.

Смерть праведного старца, пользовавшегося всеобщей любовью, добавила уныния. Более всех печалился Афанасий; Корнилий спас ему жизнь, и он страдал от невозможности отплатить таким же самоотвержением. Поделился с Макарием своим желанием пойти к казакам и отвратить от творимого зла. Макарий тотчас отозвался: «И я с тобой!» Афанасий не смог сдержать чувств и уткнулся в грудь верного товарища. Тот невозмутимо загудел псалом: «Господи, путеводи меня в правде Твоей, ради врагов моих. Неужели не вразумятся все делающие беззаконие и съедающие народ мой?» Тогда перед могилой святого старца дали обет пойти со словом истины в стан врага и отправились за благословением к архимандриту.

Иоасаф намерения молодых братьев не одобрил; в отличие от Корнилия сдерживаться не стал: отчитал за своеволие и желание оставить обитель, испытывающую острую нужду в людях. Афанасий, у которого от обиды даже слёзы навернулись, спросил дрогнувшим голосом:

   — Не сам ли ты, отче, говорил о силе Божьего слова, способного отвратить намерение поднять меч?

Спросил, как укорил, и Иоасафу стало неловко. Чистый юноша воспринимает его наставления как непреложную истину и пытается применить к жизни. Как объяснить, что обстоятельства не всегда позволяют поступать по-сказанному?

Старец отставил укоры и ласково сказал:

   — Сдержи дерзостные порывы, сын мой. Отец Корнилий облегчал страдания людям, делай то же, это и будет ему лучшей памятью.

Потом, правда, долго не находил себе места, испытывая нечто вроде вины, и о намерении молодых монахов рассказал воеводам.

— Сбежать хотят хитрованы, — сурово отозвался Долгорукий, — вчера двух мужиков за тем же поймали, надобно усилить сторожу.

Голохвастов промолчал, что-то прикидывая, ну, у того всегда на уме своё.

4 ноября после очередной вылазки в крепость принесли раненого казака. Рана оказалась смертельной, сам отец Корнилий тут ничего бы не смог сделать, не то что его молодые ученики. Умирающий захотел исполнить последний христианский долг и во время исповеди сообщил, что подкоп ведётся от нижней мельницы к угловой Пятницкой башне. В этот же день в крепость явился перебежчик и показал то же, прибавив, что работы вот-вот завершатся. Тишка признал в нём соратника, Ивана Рязанца, известного своим благочестием и правдивостью. Воеводы не на шутку встревожились, всех землекопов тотчас послали насыпать внутренний вал за башней и примыкающими стенами, чтобы преградить вход в крепость, если они взорвутся. Но то явилось лишь полумерой, необходимо было разрушить подкоп и избавиться от постоянно висевшей над крепостью угрозы. Задача осложнялась тем, что местность вокруг мельницы заполняло многочисленное войско Лисовского; у троицких защитников не доставало сил, чтобы отогнать его, только какая-то необыкновенно хитрая уловка могла помочь делу. Воеводы искали решение.

Появление двух казаков со столь важными свидетельствами заставило снова вспомнить о молодых монахах. Может быть, их стремление обратиться к добрым чувствам единоверцев не столь уж безрассудно? Ещё раз послушали Ивана Рязанца, он говорил мало, но взвешенно: ляхи блазнили казаков добычей, а заместо неё дали шиш с вошью, заставили, будто нехристей, с монахами да иконами воевать, оттого промеж казаков ропот идёт.

   — А если святых отцов пришлём?

   — Пущай приходят, мы от доброго слова вовсе отвыкши, один ляшский шип слышим.

   — Найдут ли они верную дорогу?

   — Я покажу.

Голохвастов держал с Долгоруким долгий совет. Князь, верный обычной подозрительности, опасался подвоха и имел на то полное основание. Наконец пришли к согласию, и Голохвастов призвал монахов. Повторив рассказ о кончине Корнилия и своём обете, те пали на колени:

   — Помоги свершить наше желание и снести Божие слово заблудшим.

Воевода неожиданно быстро согласился:

   — Идите, раз обещались, святой отец того стоит. У меня же с супостатом другой разговор. Корнилий не зря грозил архистратигом Михаилом, близится день его памяти, знаете?

   — 8 ноября, — в один голос сказали монахи.

   — В сей день выйдем все в поле и двинем на Красную горку пушку добывать, которая его убила. Ежели уговорите казаков к делу пристать, нам поможете и старца помяните. Теперь ступайте к архимандриту, он вас по-своему наставит.

Рано утром следующего дня молодые иноки в сопровождении Ивана Рязанца отправились в казацкий стан. Отряд Епифанца стоял у Подольного монастыря, недалеко от всё той же мельницы. В самом монастыре расположился Лисовский со своим ближним окружением. Казаков в монастырскую церковь ляхи не пускали; вот возьмём, сказали, лавру, отмолитесь за все времена. А не пускали оттого, что в первый же день изгадили святое место и над православными иконами надругались. Об этом сперва ходили мутные толки и только сейчас, месяц спустя, заговорили открыто, с возмущением. Безуспешная осада, неустроенный быт, ссоры из-за неправильного дележа добычи — это и многое другое усиливали озлобленность и взаимную подозрительность. Подобный настрой не способствовал душеспасительному разговору, на что надеялись Афанасий с Макарием, их появление оставило казаков равнодушными.

   — Что за дело, брат, — сказал никогда не унывающий Макарий, — Господь наказывал ученикам при входе во всякое жилище говорить: «Мир дому сему». Если дом достоин, мир придёт к нему, если не достоин, возвратится к говорившим обратно. Скажем и мы: «Мир дому сему».

Но Афанасий, памятуя о наставлении воеводы, не намерен был ждать. Утром, едва забрезжило, достал он из котомки колоколец, освящённый в Троицком соборе, и зазвонил к заутрене. Отвыкшие от близкого звона казаки, хотя и без особого рвения, стали собираться. Прозвучали слова утренней молитвы. Собравшиеся неуверенно вторили:

   — Вставши от сна, обращаюсь к Тебе и принимаюсь за дела по Твоему милосердию...

С окончанием молитвы казаки не расходились, подходили новые, толпа росла. Тогда монахи начали действовать, как уговорились ранее. Макарий выступил вперёд и ломким юношеским баском прогудел начало псалма: