Следы у моря - Дан Маркович

Папа молчит, взял меня за руку и держит. Вдруг задышал громко, сжал руку мне сильно-сильно, говорит шепотом:

- Позови маму.

Она ведь рядом. А я не могу освободиться, он руку держит. Я повернулся и говорю:

Мам, папа зовет

Она бросила щетку, и к нам, в один момент. А у него лицо темнеет, чернеет, уши стали синими, он смотрит на меня - и не видит, глаза пустые, изо рта слюна розовыми пузырями.

Мама кричит - мам, скорую, скорую! И в больницу звони!

Из его больницы приехали скорей, человек пять или шесть, а потом скорая. Вся комната забита белыми халатами, мы с мамой в углу, ничего не видно, только спины.

Мы молчим, она меня обнимает, бабка на пороге, у нее белое лицо. А мама спокойная, как мертвая, только меня обнимает, мы на полу сидели.

Время, время шло, все суетятся, голоса - делай то, делай это...

Я думал, сейчас будет папин голос - "да, ладно..." как он всегда говорит, но не было, только чужие голоса, скорей, скорей... Потом полилась вода, что-то упало.

Один поворачивается, говорит - простите нас, мы не можем ничего сделать, простите.

Я узнал его, видел в больнице. И они один за другим, один за другим уходят, уходят.

А на кровати папа, подбородок подвязан полотенцем, лицо синее, он улыбается, молчит, глаза закрыты.

Папу хоронили

Потом были похороны, улица полна людей, пришли все, кого он лечил, и до войны, и теперь - эстонцы, русские, евреи, на лестнице стояли так, что не пройти никому, говорили шепотом. Кто-то сказал, священника нужно, мама говорит - нет, нет, он никогда не хотел, и снова тихо.

Бабка меня тепло одела, там дует, говорит, голое место на высоте, еврейское кладбище. На воротах железная звезда, только не пятиконечная, а шести. Въехали, людей поменьше, там уже была яма, начали на веревках спускать гроб, мама говорит мне, подойдем, держись за меня, у тебя другой защиты нет, держись, Алик.

Я смотрел, как гроб опускается, снежинки падали на крышку, тут же таяли, наша обычная погода, кто-то говорит за спиной.

Мы вернулись, мама не спала, плакала, Соня вместе с ней. Бабка говорит - идем, Алик, тебе тут нечего делать, милый. Повела меня наверх по лестнице на четвертый этаж, там у нее знакомая Ребекка, меня отвели в отдельную комнату, положили спать, и я быстро заснул.

Дама заболела

Две недели у нас жила тетя Соня, иногда убегала домой через двор, приготовит еду, накормит своих, и нам принесет. Мама болела, вставала редко, и бабка тоже заболела, лежала в уголке за своей старинной ширмой. Потом мама встала, начала понемногу пыль убирать, говорит, столько накопилось, Семен бы не узнал квартиру.

Шурует под кроватью, шурует щеткой. И плачет.

А Фанни совсем расклеилась, говорит, как некстати я...

Мам, перестань, говорит мама, разве болезнь и смерть бывают кстати, ты должна жить, ты нам нужна.

Фанни головой качает, смотрит на живот, он растет не по дням, а по часам. Пришел доктор, надо в больницу, сердце не работает, вода в животе и ногах.

Фанни говорит, нет, хватит с меня, хочу умереть.

Доктор ничего не сказал, вытащил большой шприц, огромную иглу, не круглую, а как штык. Фанни говорит, хотите заколоть меня, засмеялась, но печально.

Мне стало так жалко ее, что я забыл все ее строгости, как она меня мыться заставляла, и кричала на меня.

Уйди, Алик, говорит мама, я ушел за ширму, но немножко видел. Доктор помазал кожу на животе йодом, Фанни сидела на стуле, а живот висел над полом, она руками держалась за стол, чтобы живот не перевесил. Доктор воткнул иглу в живот, снял шприц, а игла осталась. И я вижу, из отверстия иглы, из темной дырочки потекла вода, нет, желтая жидкость, в тазик, мама сначала держала его в руках, потом поставила на пол.

Я отвернулся, отошел, только слышу, как течет, течет, течет без конца.

Потом мама говорит мне, подойди сюда.

Фанни лежит под одеялом, руки наверху, темные руки в морщинах и трещинах. Она медленно повернула глаза ко мне, не двигая головой, улыбнулась губами.

Алик... слушайся маму... и не бойся, ничего не бойся, никогда не бойся.

Потом говорит, чуть не забыла, у меня для тебя подарок ко дню рождения.

Я удивился, потому что еще весна, потом будет лето, и только осенью мой день рождения, в октябре.

Знаю, еще из ума не выжила, но все равно, иногда приходится подарки дарить заранее. Возьми в тумбочке ручку.

Ее знаменитую ручку!

Она улыбнулась, а мыться будешь? Ладно, не ври, не будешь. Теперь у тебя хорошая ручка, не забывай писать в тетрадку. Это история, еще пригодится. Все, что о себе помнишь, пиши.

Все-все писать?

Ты думаешь, это много - все... Один длинный день. Потом все короче, остается несколько минут. А потом точка блестящая.

Что, где... я не понял. Как в телевизоре, когда отключают?

Вот-вот, современный мальчик... отключают, а потом она гаснет, точка на стеклышке, и все.

Не понял про точку, и еще, вот что непонятно...

Как же про молодость писать, я же ничего не понимал тогда?

Она улыбнулась, молодость у тебя не совсем прошла. Пиши о том, что видел и слышал. Только видел и слышал. Не умничай, всегда найдутся поумней. Иди, иди, у тебя ведь уроки еще?

Давно сделал, я к Эдику пойду.

Дружи с ним, одному нельзя.

Она закрыла глаза, я отдохну теперь, сразу легче стало.

Еще бы, из тебя бочку выкачали, мама говорит, а мне - иди к Эдику. Вернешься, почитай, наконец, свою книжку, или другую, смотри, сколько на полке у нас, папа любил читать, ты должен быть на него похож. Или запиши о себе в тетрадку, которую бабушка подарила. Только хорошим почерком, у тебя ручка чудесная, она много помнит.

Я давно читаю, много книг уже прочитал, зачем она говорит... А писать не хочется.

Надо сначала чернила в ручку.

Вот тебе чернила, и оставь нас, иди.

Я понесу ее Эдику, мы с ним заполним.

Делай, что хочешь, только не забудь ее там. Этой ручкой дома пиши, она не для школы. Там писать авторучками запрещено, знаю ваши правила.

Я вышел, еще недалеко ушел, слышу, бабка говорит маме:

Завидую Семе, он быстро. А я разлагаюсь, не хочу обузой быть. Моя жизнь до войны осталась. Мальчика, мальчика держи дома, сколько есть сил. Звери кругом, отравят или разорвут.

Еще выздоровеешь, будешь меня здоровей.

Я побежал, ручку умею заполнить, но хочется Эдику показать. У него замечательные вещи, я всегда завидовал, а теперь у меня ручка есть. Она мне всегда нравилась, толстенькая, короткая, с блестящим пером. Знаменитая фирма, бабка говорит.

Мы с Эдиком промыли ручку теплой водой, заполнили чернилами. В ней поршень, можно много чернил накачать, будет писать долго.

Потом мама за мной зашла, привела домой.

Теперь бабушка будет в задней комнате жить, а мы с тобой здесь.

Поужинали, была колбаса собачья радость, вкусная, мама дала кусочком, а то все на хлеб, на хлеб... И пили с сахаром чай.

Бабушка как?

Я ей снотворное дала, пусть отдохнет от нас.

Мы пошли к морю

Утром я ушел в школу, вернулся, мы поели с мамой, бабка проснулась, и снова спит.

Я опять ей снотворное дала, мама говорит. Сейчас Соня придет за тобой, поживи у них пару деньков. С Эдиком найдешь дела, до понедельника можешь в школу не ходить, я с Анной Юрьевной договорилась, потом догонишь.

Соня пришла, поцеловала маму, молча взяла меня за руку, и мы пошли. Как вышли, я тут же руку освободил, я не маленький за ручку ходить. Мы пошли через двор, через дырку в заборе в другой двор на улице Якобсони, и пришли к ним домой. Соня говорит, сейчас Эдик придет, он ушел за хлебом. Пришел Эдик, а, говорит, ты, хорошо. Пошли в его комнатку, сели на кровать, он спрашивает, бабка умирает у тебя.

Болеет, а когда умрет, не знаю.

Доктора знают, иногда ошибаются, но твоя бабка старая, долго не проживет.

Я почти разозлился на него, но вижу, он не хочет обидеть, говорит то, что слышал.

Ладно, он кивнул мне, пойдем лучше к морю, поснимаем. Бери Робот.

Я обрадовался, он раньше не позволял мне нести фотоаппарат. Это его отца, который пропал без вести. Мама говорила, его сослали, а потом он не вернулся. Скорей всего, умер, но никто не знает, где. Эдику не говори, он верит, что отец вернется. Может, еще вернется, кто знает. Так Фанни всегда говорит - "кто знает... Жаль, я в бога не верю, но думаю, и он многого не знает..."

Мы пошли к морю. Там давно уже земля заросла травой, от окопов даже канавок не осталось.

Я вспомнил, как мы с папой первый раз приходили сюда, пробирались к воде, подошли к сырому темному песку, и он говорит - вот и вернулись.

Я не хотел плакать, и чтобы Эдик не видел, отвернулся, стал смотреть на деревья вдали, на памятник Русалке, погибшему броненосцу, на камни, наполовину в воде, с белой каемкой, это соли, папа мне говорил, будет прилив, полоска скроется.

Почему соли не уйдут обратно в воду, я спросил его как-то.

Он посмотрел на меня, говорит, молодец, хороший вопрос. Потому что в воде этих солей много, море больше не принимает их.

Отчего же они на камень вышли?