Школа Стукачей - Vincent Killpastor

И это не просто сухостой какой-нибудь как от виагры, нет! Все полтора часа у меня сильное ощущение, что я вот-вот кончу, ну вот ещё раз всажу и кончу, вот-вот сейчас!

Ан нет! Не кончаю, а все ябу, ябу-у-у! Переворачиваю её во все допустимые в приличном обществе стороны, и — огонь без предупреждения.

Впервые в жизни я начинаю тогда орать во время секса, до этого стеснялся, а тут стал вопить, рычать и кусать Веронику за узкие5 плечи. Принял «озверин».

А ещё одно дополнительное удобство, приобретенное с ханкой у ледащего Юры — никакой усталости или болезненных ощущений.

Только вперёд!

В другой спальне происходит что-то подобное. Доносящиеся оттуда вопли необычайно красноречивы.

Стас из-за всех сил борется с депрессией.

Иногда оттуда вырывается его победоносный львиный рык и скулёж совершенно обезумевшей от неожиданно свалившего на неё огромного твёрдого как сталь неутомимого счастья, Глории.

Её мочалит обожравшийся ханки, недавно перенёсший менингит хипповатый художник Стас.

Ещё через пару часов, когда отпрессованные, изьебанные до дыр, полуживые девчонки отрубаются, мы со Стасом встречаемся на веранде. Вальяжно, как и подобает уверенным в себе сибаритствующим половым гигантам, беседуем. Хандроз, кстати, в малых дозах слегка развязывает язык.

— Ты кончил хоть раз?

— Да ни хуя! А ты?

— Не, не удалось.

— Мы — сексимволы поколения! Вожди постельных революций! Повелители женских грёз!

— Теперь можно на состязания роботов-гитаристов, гитаристов, гитаристов!

После менингита у Стаса выработалось очень специфическое чувство юмора.

Оба чувствуем себя просто превосходно. Ни какой усталости. Свежесть раннего утра. Голова варит, энергия прёт — будто не было марафона у Витолса, битвы за Фазенду, мокрой вакханалии акта человеческого размножения. Мы открываем окно веранды и спаливаем сверху трубочку Юриной дряни. Не пропадать же добру. И потом надо узнать, как план ляжет сверху на опий.

Лег, как доктор прописал. Без сучка и без семечки.

Вкус сушняка во рту становится теперь сладковато-анашёвым. Я пытаюсь плюнуть вниз с девятого этажа Глории, но изо рта вылетает только свистящий шелест. Это меня смешит. Плевать, как и кончать стало абсолютно нечем.

А упрямому снегу под конец все же удалось переубедить ташкентский климат, и первое утро нового года встречает нас девственно-непорочной белизной. Белизна покрыла всё тонким слоем, скрыв трещинки, выбоины, канавы, и прочее несовершенство.

Мы идём подышать, и на искристом снегу остаются первые в этом году цепочки следов.

— Знаешь, я всё понял, когда я у Глории брал барре на пятом ладу сёння ночью.

— Что ты понял? Где клитор у баб расположен? Или что ещё открыл, более революционное?

— Более. Я пришёл к выводу, что все женщины в мире это разные инструменты. А мы пользуемся этим инструментарием, понимаешь?

Вот например, есть женщины, как скрипка Страдивари… Как Танюшка моя…

В голосе Стаса снова мелькает грусть.

— Мастер на ней такую мелодию отыграет — слезой умоешься, а сволочь какая сухорукая возьмётся, так зубы могут разболеться от таких симфоний.

— Интересно. Давай развивать. Вот Глория тогда какой инструмент, по-твоему?

— Глория… Глория — это бляха-муха гвоздодёр какой-то… Так скакала на мне сегодня, думал, с корнем все там вырвет к ебеням. Так что на разные случаи жизни, разные инструменты нужны. Если гвозди в полу торчат, со скрипочкой одной все ноги в кровь исколешь. Без гвоздодёра не обойтись. Но и у гвоздодёра задачи довольно узкоспециальные.

Я не совсем согласен со стасовой теорией инструментизации женщин. Но спорить, и даже просто открывать рот, мне лень. Опиум.

От него мне насрать на теорию, Стаса, всех женщин на свете и даже на этот ослепительно белый, по внеземному красивый первый снег нового года.

… За две с половинной недели до Нового Года, когда мы уже стали терять интерес к операции, план Булки начинает работать. План под кодовым названием «План» входит в финальную стадию.

Пятеро из семи известных барыг промки уже работают на нас. Шестой, похоже, настолько напуган возможностью застрять на жилой, что прекращает движение совсем.

Седьмому, самому упрямому, Дядя просто оставляет на карточке автограф «Не выводить» и свой страшный, судьбоносный вензель. Я, как нарядчик, разумеется не могу ослушаться и «не вывожу».

Пусть он теперь пусть в шахматы играет на жилзоне. На сигареты.

Или на баланду. Счастья ему.

Такового беспредельного количества анаши мой ТБ еще не видел.

Тянет на Гиннесса. Промышленный пошёл оборот.

Счёт и вправду пошел на килограммы. Вы себе представляете, сколько по объёму занимает кг мари ванны? Она ведь лёгкая, падла.

Это космические объёмы.

Веником надо подметать после развесочно-сортировочной стадии. Крысить могу теперь хоть гранёными стаканами, но зачем? Это ведь Мой — бизнес. Воровать у себя глупо.

Кабинет уже подозрительно воняет. В прямом и переносном смысле. Чтобы затевать такое надо быть человеком без башни или молодогвардейцем Олега Кошевого, погоняло Кашук. Мы молодогвардейцы Олега Булгакова. Что будет дальше? Начнём складировать прямо в приёмной у директора промки Мамута? Или он сам начнет таскать для нас план? Оборзели мы, как бы не аукнулось.

Сразу после новогодних надо бы с этой хуйней завязывать, а то уже и заснуть не могу трезвяком — паранойя.

Из-за перегруженности ТБ, приходится устроить тайник в каптёрке швейного цеха. Это здесь, в нашем же здании, только вход с другой стороны.

Бригадир швейки Гриша по кличке Гриффиц, профессиональный брачный аферист, долго сопротивляется. Очко железное, знаете, оно только у роботов-гитаритстов встречается.

Но и Гриффиц — пацан ташкентский, и ностальгические пассажи о фазенде и Катартале, а так же стаканчик марихуаны в виде подношения, его в конце-концов убеждают. «Ай, пропаду нахуй с вами!

Сучки штабные!».

Материал на подкладку галош, красная полубархатная мануфта, такая вонючая, что немного перебивает конопляную одурь. Вот так в нашей фирме решается вопрос безопасного складирования складирования. Швейка промзоны, это особое место. Есть зоны, где швейки — это основное производство. Папская же зона — это Адидас и Пума Республики Узбекистан. Швейка пана Гриффица — это маленькое элитарное ателье с отборным штатом, которое обшивает всех ментов и их жён в посёлке Уйгурсай. Сами понимаете — шмонают там менты спустя рукава, Гриффиц это их Юдашкин.

Вторая победа на ниве менедж — ментов это пронос.

С преносом на жилую проблема тоже устранена довольно легко. Бабло. Уже есть оборотные средства, а вы думали?

Мы платим раз в три дня надзору Гансу, родному сыну Суюныча.

За это он встречает меня на съёме и просто провожает до самой нарядной. Чтобы не беспокоили. В это время по телику крутят какойто сериал про англичанина, который попал к японским самураям и они зовут его там «Аджинсан».

«Ме-дой, кю-цке, сикутасурайё, А-ааджинсан!» — всегда звонко приветствует меня впечатлительный на массовую культуру Ганс.

Теперь за один раз могу протаскивать грамм по триста-четыреста.

Это гигантское количество. Больше чем по тринадцать грамм получается на каждого в жилой. Даже если ментов считать. Запали эту дрянь всю разом, эффект будет как у дворников, что жгут в листья в осеннем парке.

Наша главная проблема — розничная реализация на жилой. Вот стратегический вызов. Постоянная слежка со стороны блатных сильно тормозит все дело. За мной, Бибиком и Булкой пасут с момента захода на жилую. Блатные уже заприметили наши движения, хотя, конечно, не подозревают об объёмах.

Нас уже предупреждали эзоповскими намёками. Им надо или платить или передать всю реализацию. А с какого хуя? Мы не любим блатных. Ни я ни Бибик, ни бывший «жужик» Булка.

Блоть прикрывается лозунгами о воровской идее и «нуждах мужиков» с ловкостью думских депутатов.

О проблеме розничной сети думаю день и ночь. Меряю кабинет ТБ шагами из угла в угол, заложив руки за спину. Ленин в Горках. Наполеон под Москвой. Совершенно забываю, где и за что нахожусь — так увлекательна комбинация.

Почти не накуриваюсь сам. Только вечером, перед самым отбоем.

Серьёзность и рискованность операции раскумаривает сама по себе.

В первый раз в зоне я чувствую что полностью самореализуюсь. Нахожу, наконец, себе применение. Делаю что-то большое, важное. Я бы даже сказал — светлое, доброе. Я несу людям яхши кайфият.

Кроме того эта игра, а иногда я очень люблю поиграть. Причём не в шахматы, там всё больше мозгами, и не в карты — тут много места для передёргивания и проявления подлости человечьей души. Нет лучше всего играть по-взрослому. Летать самолётом аэрофлота со стаканам плана в багаже, например, или управлять криминальной структурой внутри колонии усиленного режима. Тогда настоящий азарт — он только просыпается. Так что дёргайте сами за обрубки однорукому бандиту в третьесортном казино.