Ферма кентавров - Людмила Пивень

— Ты что, про Перри Мэйсона не читала? Вот если бы у тебя в тот момент, когда ты смотрела телевизор, была фотография, и ты могла бы на экране остановить кадр и сравнить их…

— Слушай! Какая у Арсена фамилия?

— Что, сама не знаешь? Зуйков.

— Во-от. Зуйков — Зуенко. Почти совпадает.

— Это совпадение надо рассматривать в ряду других фактов.

Я не удержалась, захохотала. Вы бы тоже засмеялись, если бы увидели такую картину. Представьте: ночь, тёмная комната, сидит на кровати по-турецки пацанчик лет двенадцати — у Машки фигура типично мальчишечья, широкие плечи, узкие бёдра, грудь почти незаметна и роста небольшого — так вот, сидит такой ребёнок и изрекает: «Это надо рассматривать в ряду других фактов»!

— Чего ты смеёшься? — удивилась Машка. — Это ж тебе не гадание, это научная работа и всё должно быть строго по системе.

— Ну и пусть по системе, всё равно мне кажется, что просто конокрадом этот мужик быть не может.

— Тогда уж говори: «не мог». Итак, версия первая: убитый — конокрад. Какие факты её подтверждают?

— Только то, что ночью он шатался возле фермы.

— Вовсе и не только. Ещё и то, что это его фотография в альбоме у Владимира Борисыча… Хотя не факт, что именно его…

— Как не факт!? Я видела!

— Ты над этим трупом с фотографией не стояла — раз! И два — сколько времени ты смотрела на убитого? — Надо же, Машка почти слово в слово повторила вопрос Олега.

— Ой, недолго… Где-то минуту.

— Точно минуту?

— Может, меньше. Это Верка его долго рассматривала. И трогала ещё! Но она не станет опознавать фотку. Не хочет связываться.

— В любом случае, хорошо бы получить оригинал снимка…

— Машка, — меня снова разбирал смех, — сделай лицо попроще!

Она снисходительно улыбнулась и продолжила:

— Так что на конокрадскую версию у нас ничего нет. О том, что убитый мог быть отцом Арсена, говорит одно… Ой, нет! Тоже ничего точного!

— А фамилия?

— Случайное совпадение. Она может считаться дополнительной уликой только тогда, когда мы докажем, что Николай Зуенко и мертвяк — одно и то же лицо.

Нет, наверное, мне придётся привыкать к этому новому научному Машкиному языку. Пусть лучше она так смешно говорит, чем будет молчать и вспоминать Карагача, и улыбаться улыбкой, при которой только губы растягиваются… Я хмыкнула:

— Чтобы сравнить фотку и трупа, надо фотку украсть и труп выкопать.

Машка удивилась:

— Зачем выкапывать? Он ведь уже, наверное, разложился и вообще ни на какую фотографию не походит.

Меня пробрала дрожь. Она так спокойно говорит об этом! Но, в общем, понятно, ведь Машка убитого не видела, не чувствовала того, что чувствовала сегодня я на скотомогильнике. Для неё убитый всё ещё оставался чем-то вроде фигурки на шахматной доске или картинки в книге.

Машка продолжала:

— Сейчас напишем его словесный портрет…

Она встала с кровати, полезла к себе в стол за бумагой и ручкой, а я представила лицо убитого, покрытое копошащимися червями, сине-зелёное, как у мертвеца из фильма ужасов…

— Свет, Светка! Очнись! Эй! Давай, начинай…

Я с трудом проглотила стоявший в горле комок:

— Сейчас.

— Во-первых, он был высокий или низкий? Сосредоточься, — Машка положила на колени какой-то учебник и раскрыла новенькую тетрадку.

Что-что, а сосредотачиваться мы умеем. Это было первое, чему нас учил Роман Иванович. Если хочешь передавать свои мысли, необходимо уметь сосредоточиться на какой-то одной. Я привычно отбросила в сторону всё ненужное. И будто снова очутилась на ночной дороге…

— Скорее высокий. Он, знаешь, казался таким длинным… Метра два.

— Ну, это, может потому, что лежал. Ладно, записываю: роста среднего или выше среднего. До двух метров. Толстый или худой?

— Живота — пуза большого — не было, но не тощий, крепенький такой.

— Ага. Пишу: «телосложение плотное». Волосы какие?

— Чёрные. Причёсаны набок. Короткие.

— Лысины не было?

— Откуда я знаю? Может и была на затылке. Я ж его не переворачивала.

— Хорошо, запишем: «волосы тёмно-русые или чёрные, короткие…» Понимаешь, ты могла не разглядеть, в темноте и тёмно-русые, и чёрные покажутся одинаковыми.

Я старательно удерживала в памяти лицо мертвеца, не давая ему превратиться в копошащуюся червями маску. Машка очень хорошо и последовательно задавала вопросы, так что легко было представить себя на занятиях по запоминанию и дисциплине мысли. В конце концов мы составили вполне нормальный словесный портрет: «Лицо квадратное, волосы начинаются высоко над бровями. Нос средний, немного сплющенный. Губы тонкие. Подбородок с ямочкой. Одет в чёрную водолазку, чёрную или тёмно-коричневую кожаную куртку, тёмные джинсы (или брюки) и чёрные туфли.» В самый раз для конокрадского разведчика, кроме, пожалуй, туфель. Если бы я собиралась на разведку, я бы выбрала кроссовки, в них бегать удобней.

Машка перечитала описание с явным удовольствием:

— Вот! С этим уже работать можно. Сейчас составим план действий. Во-первых, надо сравнить словесное описание с фотографией у Владимира Борисовича. Это сделаю я, у меня свежий глаз, я сразу замечу, если что-то не совпадает. Я не-пре-дубеждённый эксперт, я ж до сих пор ни фотографию, ни трупа не видела. А то, что возраст разный — это ерунда. На описание мало влияет. Если у человека брови прямые, они такими… дугообразными не сделаются. Я имею в виду, у мужчин. У женщин — могут. Если волосики повыщипывать и карандашиком косметическим новые бровки нарисовать. Мужики таким не занимаются.

— А «голубые»?

— Ну, разве что «голубые»… Он что, на «голубого» был похож?

— Не-а, вроде нет.

— А много ты видела «голубых», что судишь? — спросила Машка прокурорским тоном.

Мы посмотрели друг на друга и расхохотались. Машка от смеха опрокинулась на спину, учебник и тетрадка соскользнули у неё с коленей, ручка упала и куда-то покатилась.

— Ага, толпы «голубых», — проговорила я вытирая глаза, — кучи «голубых» так и лазят по деревне… — и вдруг вспомнила: — Слушай, когда я спросила тренера, кто там на фотографии, он ка-ак насторожится!

В поисках ручки Машка залезла под кровать и голос её оттуда звучал приглушённо:

— Интересно… Фу, ну тут и пылюка! Хотя это работает на обе версии. Во-первых, он бы насторожился, если бы знал, что этот Зуенко был папашей Арсена — ты же в курсе, он всегда не то чтобы пугается, но как-то душевно съёживается, когда речь заходит о родителях — вообще о родителях, не только о наших.

Я вспомнила наш разговор в машине:

— Точно! И сразу переходит на другую тему.

— Ага. А, во-вторых, если б этот Зуенко был трупом, тоже бы насторожился. Убить его мог только наш конюх, а любой из них бы тренеру точно сообщил.

— Ну нет! Я думаю, если даже конюх убил, он бы Владимиру Борисычу ничего не сказал! Потому что Владимир Борисыч не стал бы скрывать такое… Это ж убийство! Это ж преступление! Ну сама подумай!

Машка наконец отыскала ручку, вылезла из-под кровати и, отряхнувшись, сказала:

— Да, он бы не стал укрывать преступника. Это я так сказала — по логике. Вот, сперва я проверю альбом с фотографиями — надо будет постараться попасть в наш яблоневский дом. А потом отыщем конокрада. Вообще-то можно сначала найти конокрада.

— Подожди! Какого ещё конокрада?

— Понимаешь, они все хоть немного знают друг друга. А нам нужен человек, который сказал бы, есть в Крыму конокрад с такими приметами, или нет. Как ты думаешь, Мокруха подойдёт?

Мокрухой дразнили Лёшку Мокрухина, который хвастался, что угнал почти сотню коней, и единственный среди деревенских в Яблоневом держал лошадь. Мокрухе было шестнадцать лет, в школе он уже года два не учился.

Я сказала:

— Можно и Мокруху взять. Но лучше — Мазая.

— Какого Мазая?

— Да что, ты не знаешь? Мазай, здоровый такой мужик, постоянно сидит у «Салама». Мокруха вечно кучкуется с ним.

— А! У него такая рожа противная?

— Точно, мерзкая. И меня Олег предупреждал, чтобы мы наших коней берегли от Мазая.

— И пошлёт нас Мазай на три весёлых буквы…

— Вполне может… Ладно! Поговорим с Мокрухой!

— Так и запишем. И ещё, — рассуждала Машка, — надо поспрашивать по селу, может, какой-нибудь чернявый приезжий пытался разузнать про нашу ферму. Понимаешь, если он хоть каким-то боком замешан в конокрадстве, он по Яблоневому светиться не станет. А если просто отец Арсена, ему наоборот никакого смысла нет прятаться, он же приехал повидать сына.

Лично у меня в груди что-то так и вздрагивала, когда я слышала «папаша», «сын». У Машки, кажется, нет. По крайней мере, она над этими словами не задумывалась, продолжала:

— И ещё — надо узнать, кто из конюхов дежурил в ту ночь.

— Я ж тебе говорила, Завр.

— Так вот, надо будет к нему подкатиться, сделать морду валенком, типа кто-то в селе говорил, что на конюшню готовятся напасть конокрады. И спросить, никто ли не шлялся возле фермы.