Смех дьявола - Режин Дефорж

Аристид подскочил на стуле, чуть не сорвав вилку приемника, с которым возился несколько минут, пытаясь услышать Би-Би-Си во время своего шестичасового сеанса обязательного прослушивания. Было шесть часов вечера 2 июня 1944 года.

«Повторяю: «Филемон требует шесть бутылок сотерна».

Сомнений не было. Это сообщение «А», посланное в его район, информирующее о немедленной высадке, с приказом привести в боевую готовность группы Сопротивления. Вечером Аристид собрал свой главный штаб: Лансло, Франсуа и Жакелин, Дани и Марсель. В три часа он собрал руководителей групп по адресу: улица Гинемер, 27 в Кодеране, пригороде Бордо.

На следующий день они прибыли на встречу. Аристид принял их по очереди и каждому дал точные инструкции.

Сначала Капделон, ответственный за железнодорожников, получил приказ выводить из строя локомотивы, стрелки, сигнализацию, пути на протяжении двухсот километров; Пьер Ролан из группы, в порту Бордо получил задание разрушить электрические линии, проложенные к минам, которые немцы установили на набережных. Анри Месме доложил, что Леон из Ланд имеет пятьсот человек, готовых к бою, но только половина из них вооружена; офицер подпольного руководства успокоил его: он ожидал трех выбросов парашютов за два дня. Никаких проблем такого рода у капитана Дюшеза из аркашонской группы не было, его люди были хорошо вооружены и натренированы в использовании тяжелого оружия: пулеметов, минометов и базук. Трое представителей групп Лежа, Андерноса, Фактюра и Ареса располагали каждый бойцами числом от семидесяти до ста, неплохо вооруженными; после волны арестов в группе из Мериньяка осталось только около двадцати человек, которых Пьер Шатане готов был предоставить в распоряжение руководства; их задачей было нарушение телефонной связи. Шефы групп из Ла-Реоля, Бегля, Пессака, Лермона, Бордо-Сент-Огюстена и Блея были тут же. Группы вольных стрелков Деде ле Баска с волнением ожидали начала боевых действий. Задача заключалась в наибольшем замедлении продвижения германских войск, расположенных на юго-западе, к месту высадки, когда оно будет известно.

Все покинули Кодеран полные радужных надежд. Они с нетерпением ждали начала боевых действий После четырех лет оккупации эти несколько дней ожидания, казались очень долгими этим горсткам людей, не пожелавших принять поражение.

Леа, закончив свой короткий туалет, выплеснула на двор воду из тазика.

— Эй, осторожно!..

Она словно окаменела.

— Что случилось с вами, отчего вы вдруг превратились в соляной столп?

Раскат смеха вывел ее из оцепенения. Тазик упал, теряя осколки голубой эмали.

— Франсуа!

Этот глухой и дикий крик оглушил Тавернье. Леа прыгнула на него, он поймал ее в полете.

Она была тут… полная жизни… горячая… пахнущая плохим мылом и вишней, это была только ее особенность. Он вдыхал этот аромат шумно, как животное, кусал Леа, ерошил ей волосы, хватал губами ее язык и губы… Она без стыда терлась об него, испуская стоны, обостряющие его желание… Он оттолкнул ее, готовый на игру, пожирая голодным взглядом… А! Потаскуха! Как ему ее не хватало! Воспоминания о ее теле долгими ночами приводили его в невероятное возбуждение, смущая болезненными эрекциями. Мысли о невыносимой девчонке доводили его до неистовства, чем не раз пользовались молодые британки и проститутки Лондона.

Желание насилия овладело им… без ласк, без подготовки… взять ее… здесь, на этом дворе фермы под насмешливыми и завистливыми взглядами партизан, делавших вид. что они заняты своими автоматами.

Один из них уронил свои патроны. Покраснев, он собрал их и удалился. Его товарищи последовали за ним.

На пороге фермы Сифлетта, упершись руками в бока, смотрела на пару с одобрительной улыбкой. Бесспорно, эти двое были созданы друг для друга! Нужен был именно такой весельчак с ухватками браконьера, чтобы смирить эту красивую и бесстыдную девушку, одновременно невинную и опытную в любви. Хорошо, что она скоро уедет в Швейцарию вместе с хрупкой мадам д'Аржила, не то парни перебили бы друг друга из-за нее.

— Эй, голубки! Это не место, чтобы играть в любовь, здесь хватит маленьких тихих уголков. Эй, эй!.. Вы слышите меня?..

— Извините меня, мадам, — сказал Франсуа Тавернье, опомнившись.

— Не надо извинений. Будь я здоровым самцом рядом с такой телочкой, я поступила бы так же…. но даже я не стояла бы посреди двора, а быстренько отправилась бы ворковать в верхнюю сушильню для табака, туда, где лежит скошенное вчера сено.

— Спасибо, мадам, за это любезное разъяснение… Леа, вы ее знаете, эту сушильню для табака?

— Знаю.

Сифлетта смотрела, как они удалялись бегом по каменистой дороге.

Пятьсот метров, которые отделяли ферму от сушильни, показались им бесконечными. В спешке они спотыкались, чуть не падали, ругаясь и смеясь. Одной рукой Франсуа обнимал Леа за талию, в другой держал сумку и винтовку.

Ржавый висячий замок красовался на двери. Пользуясь стволом своей винтовки, как рычагом, он сорвал замок.

Стойкий запах сухого табака и свежескошенной травы хлынул на них, окончательно распалив их чувства. Он бросил сумку и оружие, сорвал с себя куртку и толкнул Леа в сено. Они упали вместе, борясь в поисках тела друг друга, в нетерпении соединиться. Они сделали это без радости, в яростном отчаянии, вырывавшем из их груди крики. Потом жгучий восторг затопил их, поднимая, как мощная волна, которая увлекла их на простор, прежде чем отбросить назад, разметавшихся и ненасытных на деревенском ложе.

— Раздевайся.

Не спуская с нее глаз, он стащил с себя одежду. Голый, он пошел припереть дверь своей винтовкой. Теперь он хотел, чтобы больше ничего им не мешало. Он хотел вволю насладиться ее прекрасным телом.

Когда великий голод, истомивший ее, был наконец утолен, уже давно миновал полдень. Они не произнесли никаких слов, кроме слов любви, таких банальных от вечного повторения. Раздались удары в дверь. Быстрым движением он схватил свою винтовку.

— Что такое?

— Командир, это я, Фино. Мне сказали, что вы здесь.

Тавернье положил винтовку и начал одеваться.

— В чем дело?

— Командир, нам надо отправляться, если вы не хотите пропустить свой самолет.

— Который час?

— Четыре часа.

— Черт возьми! Вы не могли придти раньше?

— Но, командир, никто не знал, где вы!

Леа, по-прежнему нагая, смотрела на Франсуа.

— Ты уходишь?

— Я воспользовался командировкой в этот район, чтобы отыскать тебя. В Монтийяке никто не знал или не хотел мне сказать, где ты. К счастью, я вспомнил о мадам Лафуркад и ее сыновьях. Максим позвонил по телефону, и… я нашел тебя.

— Ты уже уходишь?

— Да, но я вернусь.

— Командир!

— Иду!

— Франсуа!..

— Тише, малышка… не кричи, не плачь. Все будет хорошо, война скоро закончится.

— Но… у нас не было времени поговорить о нас!

— Я знаю, сердце мое, мы побеседуем позже.

Он поднял ее и держал, прижимая к себе, такую хрупкую в своей наготе.

— Обними меня…

— Командир!

Когда он отстранился от нее, привкус соли остался на его губах. Он не мог разобрать, чьи это были слезы, его или ее.

Подталкивая своего шофера, он преодолел подъем до двора фермы, где его ждал старый черный «мерседес», в который он прыгнул. Машина тронулась. Франсуа обернулся. На ступеньках крыльца молодая женщина, похожая на Камиллу д'Аржила, держа за руку маленького мальчика, махала ему рукой.

Ночью Франсуа Тавернье поднялся на борт самолета британской армии, взявшего курс на Лондон.

Когда Леа вернулась из табачной сушильни, Камилла нежно ее обняла и сказала только:

— Тебе повезло.

Они вернулись на ферму, держась за руки.

В конечном счете Леа была создана для этой подпольной жизни, лишенной комфорта, даже если время от времени она жаловалась на грубость обстановки и на тесноту. Камилла, наоборот, никогда не жаловалась, но начинала страдать от этой грубой жизни. И кроме того, она опасалась нападения на их лагерь. Здоровье ее улучшилось, но иногда она была так слаба, что с трудом передвигалась. Ее поддерживали вера в Бога и мысль о своем муже.

И вот в ночь с пятого на шестое июня было получено сообщение «В», которого так ждали Аристид и его люди, одно из трехсот, отправленных в эту ночь французским подпольным руководством своим офицерам: «Роза за ухом», что означало высадку союзников в Нормандии и мобилизацию всех сил французского Сопротивления.

Тотчас были начаты намеченные операции: на заре оружие, терпеливо хранившееся на ригах, в табачных сушильнях, винных подвалах, в пещерах, было быстро распределено; подземные кабели, связывающие главный штаб фон дер Шевальри, командующего 1-й армии, расквартированной в Бордо, с базой в Мериньяке и солдатскими казармами, а позже и соединяющие Люфтваффе с артиллерией Шюта, были перерезаны. В депо пессакского вокзала Пьер Шатане и его люди взорвали девять локомотивов, на несколько часов задержав отправление трех тысяч немецких солдат на нормандский фронт; они нарушили также сообщение на линии Лакано — Сен-Луи. Со своей стороны, бойцы из группы Жоржа подорвали железнодорожные пути между Ле Пюи и Лонзаком, железнодорожный мост между Монтандром и Шатр Тресаком, обрезали телефонные кабели германской армии в Суже, взорвали восемь опор 150 000-вольтной линии около Ишу и три — 120 000-вольтной в Буаре. В то же время железнодорожники Фернана Шмальца, задетые «конкуренцией» группы Жоржа, поставили рекорд и отправили Аристиду отчет о сорока восьми часах операций: «Пущен под откос поезд с немецкими солдатами около Понса. Взорван железнодорожный мост близ Флеака. Немецкий воинский эшелон потерпел крушение, столкнувшись с составом из цистерн с бензином около Бордо. Последняя диверсия вызвала гигантский пожар на линии и повлекла большие жертвы среди немцев, в частности, погибли капитан и сержант. Взорванный 33-тонный подъемный кран рухнул на паровоз, что прервало сообщение на линии.