Профессор желания - Филип Рот

Из-под обломков развода меня вытащило предложение работы, последовавшее от Артура Шонбрунна, который оставил Стэнфорд, чтобы возглавить программу по сравнительной литературе в университете штата Нью-Йорк на Лонг-Айленде. Я только что начал наносить визиты психотерапевту — вскоре после того, как начал консультироваться с юристом — и именно он посоветовал мне, после того, как я приступлю к преподавательской работе на Восточном побережье, продолжить лечение у доктора Фредерика Клингера, которого он хорошо знает и может рекомендовать как человека, не боящегося откровенно разговаривать со своими пациентами. Его представили мне «солидным, здравомыслящим» человеком и «специалистом в и полном смысле этого слова». Но так ли уж мне нужен «здравый смысл»? Некоторые утверждают, что я многое испортил, как раз по причине своей слишком большой приверженности этому понятию.

Фредерик Клингер действительно оказался солидным человеком. Это сердечный круглолицый человек. Он полон жизни, и с моего разрешения, курит во время сеансов сигары. Я не в большом восторге от аромата, но разрешаю это, потому что мне кажется, что курение помогает КлинГеру лучше сосредоточиться на моих проблемах. Он чуть старше меня, у него чуть больше седых волос, которые недавно стали появляться и у меня. От него исходит удовлетворенность и уверенность преуспевающего человека средних лет. По тем телефонным звонкам, на которые он отвечает, к моему неудовольствию, во время моих визитов к нему, я делаю вывод, что он заметная, если не ключевая фигура в кругах психоаналитиков, ведущих школ, изданий, исследовательских институтов, не говоря уж о том, что с ним связывают свои последние надежды многие отчаявшиеся души. Поначалу меня раздражает видимое удовольствие, с которым он относится к своим многочисленным обязанностям, как и, честно говоря, раздражает в нем почти все: двубортный костюм в едва заметную полоску; небрежно завязанный галстук всех цветов радуги; потрепанное честерфилдское[11] пальто, тесноватое на полнеющем животе; два набитых портфеля у вешалки для пальто; фотографии здоровых улыбающихся детишек, стоящие на заваленном книгами столе; теннисная ракетка в подставке для зонтов. Раздражает даже спортивная сумка за большим креслом, сидя в котором, с сигарой в руке, он пытается разобраться в моих запутанных проблемах. Способен ли этот элегантный, энергичный, уверенный в себе человек представить, что по утрам, встав с постели и направляясь чистить зубы, я с трудом удерживаюсь, чтобы не лечь на полу в гостиной? И я сам не могу как следует понять, отчего это происходит. Не сумев стать мужем для Элен, не сумев понять, как сделать из Элен жену, я кажется, скорее хотел бы сейчас проспать всю свою жизнь, чем прожить ее.

Как получилось, что я так глух к чувствам?

— Вы, — объясняет он, — женились на «роковой женщине». Но только для того, чтобы она перестала быть «роковой» Все эти придирки к Элен из-за мусора, прачечной подсушенного хлеба. Моя мать справлялась со всем этим не лучше. Все это были мелочи для нее. Послушайте, она же не дочь Леды и Зевса, вы же знаете. Она земная, мистер Кепеш — девушка из Пасадены, Калифорнии, из семьи среднего класса, достаточно красивая, чтобы бесплатно! ездить каждый год в Ангкор-Уот. Вот и все. Все сверхъестественные ее достижения. А холодный хлеб остается холодным хлебом, независимого от того, сколько дорогих украшений получила за все время та, что его готовит, от богатых женатых мужчин, которые любят молоденьких девушек.

— Я боялся ее.

— Конечно, боялись.

Звонит телефон. Нет, он не может прийти в госпиталь до двенадцати. Да, он видел ее мужа. Нет, джентльмен неохотно идет на контакт. Да, очень жаль. Тут он снова обращается к присутствующему джентльмену, который тоже неохотно идет на контакт.

— Конечно, боялись, — говорит он. — Вы не могли ей доверять.

— Я не доверял ей, а она была мне верна. Я верю в это.

— Это не имеет значения. Она просто соблюдала свои собственные интересы, и это все. Какое это имело значение, если фактически у вас не было ничего общего? Каждый из вас сделал только одну несвойственную ему вещь — женился или вышел замуж за другого.

— Я боялся и Бригитты.

— Господи, — восклицает он. — А кто бы не боялся?

— Послушайте, или я недостаточно ясно выражаюсь, или вы даже не хотите постараться меня понять. Я хочу сказать, что это два совершенно особенных создания, полные отваги, любознательности — и свободолюбия. Они были необычными женщинами.

— О, я это понимаю.

— Правда? Мне иногда кажется, что вы бы предпочли отнести их к другой категории — категории женщин, которым присущ дешевый шик. Но они такими не были. Ни одна из них. Они были исключительными.

— Допускаю.

Звонит телефон.

— Да, в чем дело? Да, у меня пациент. Да. Нет, нет, продолжай. Да. Да. Конечно, он понимает. Нет, нет, это он только делает вид. Не обращай внимания. Хорошо, увеличь дозу до четырех в день. Позвони мне, если он будет продолжать плакать. Позвони в любом случае. До свидания. Допускаю, — продолжает он. — Но что вы собирались делать, женившись на одном из этих «исключительных созданий»? Дни и ночи ласкать ее безупречную грудь? Ходить с ней в опиумный притон? Вы как-то сказали, что за шесть лет жизни с Элен научились только скручивать сигарету с марихуаной.

— Это я сказал просто, чтобы доставить вам удовольствие. Я научился многому.

— Факт остается фактом — вы должны были работать.

— Работа — это только привычка, — отвечаю я, даже не пытаясь скрыть своего раздражения тем, что он так старательно «идет по следу».

— Возможно.

Я устало подкидываю ему мысль:

— Чтение — опиум для высокообразованных категорий людей.

— Вы так думаете? Вы никогда не хотели стать хиппи? — спрашивает он, закуривая новую сигару.

— Однажды мы с Элен загорали голые на пляже в Орегоне. Мы были в отпуске и ехали на север. Через какое-то время мы заметили, что за нами следит из-за кустов какой-то парень. Мы начали одеваться, но он вышел к нам и спросил, не нудисты ли мы. Когда я ответил отрицательно, он протянул мне экземпляр его нудистской газеты, на случай, если мы захотим подписаться.

Клингер громко смеется.

— Элен сказала мне, — продолжаю я, — что это сам Господь Бог послал его, потому что к тому времени я целых полтора часа ничего не читал.

Клингер снова смеется с неподдельной искренностью.

— Послушайте, — говорю я ему, — вы просто не понимаете, что я почувствовал, когда впервые встретил ее. Это не так легко представить. Вы не знаете, каким я тогда был. Ни вы, ни я уже не можем себе этого вообразить. В свои двадцать с небольшим я был довольно бесстрашным парнем. Более дерзким, чем другие, особенно в ту мрачную эру в истории наслаждений. Я такое выделывал! Я был, если так можно выразиться, чем-то вроде сексуального вундеркинда.

— И хотели бы снова стать им в свои тридцать с лишним?

Я даже не потрудился ответить, таким узколобым и упорствующим в своих заблуждениях показался мне этот «здравомыслящий» человек.

— Почему вы позволяете Элен, — продолжает Клингер, — которая так дискредитировала себя в своем безумном стремлении быть верховной жрицей Эроса, которая почти разрушила вашу жизнь своими признаниями и намеками, все еще властвовать над собой? Как долго вы будете терпеть ее упреки, чувствуя свою слабость? И сколько времени вы еще будет чувствовать свою слабость? Что! означали эти отважные поиски ее…

Звонит телефон.

— Извините, — говорит он. — Да, это я. Да, говори. Алло — да, я хорошо тебя слышу. Ну, как Мадрид? Что? Конечно, он что-то подозревает, этого следовало ожидать. Но ему просто скажи, что он ведет себя глупо и забудь об этом. Нет, конечно ты не хочешь ссориться. Я понимаю. Просто скажи это и постарайся набраться смелости. Ты это сможешь. Пойди к нему и скажи. Перестань, прекрасно знаешь, что можешь. Хорошо. Счастливо. Я сказал, тогда иди и веселись. До свидания.

— Эти отважные поиски ее, — продолжает он, — были ничем иным, как уверткой, ребяческой попыткой уйти от реально достижимых жизненных планов.

— Тогда, с другой стороны, — говорю я, — может быть, планы — это такая же увертка от поисков?

— Вот вы любите читать и писать о книгах. По вашему собственному утверждению, это дает вам необыкновенное удовлетворение — давало, во всяком случае, и будет давать, уверяю вас. Но сейчас вы устали от всего. Вам нравится быть преподавателем, правильно? И насколько я понимаю, вы работаете не без вдохновения. Я до сих пор не знаю, думаете ли вы о какой-нибудь альтернативе. Хотите ли поехать на южные моря и учить девушек в саронгах своим премудростям, например, в университете на Таити? Или хотите снова обзавестись гаремом? Снова стать дерзким сексуальным вундеркиндом и продолжать игры с вашей смелой шведкой в баре для рабочего люда в Париже? Вы хотите, чтобы над вашей головой снова занесли молоток, только на этот раз опустили его вам точно на голову?