Провокатор. Роман Малиновский: судьба и время - Исаак Розенталь

С такой точки зрения и следует подходить к вопросу о том, когда Малиновский начал предавать товарищей. Несмотря на проводившиеся в 1917 и 1918 гг. расследования, вопрос этот так и остался непроясненным. В сохранившихся документах московской охранки данные о провокаторской деятельности Малиновского в предшествующий поступлению на службу период отсутствуют. Единственное исключение — приписка рукой вице-директора департамента полиции Виссарионова на справке о деятельности секретного сотрудника «Портного» за 1912 год: «С 1906 по 1910 г. [был] секретарем Петербургского] союза металлистов. «Эрнест» — в 1907 и 1910 г. говорил добровольно с начальником] охранного] отделения] по телефону; чл[ен] партии с 1901 г.»[137]

Об этот документ споткнулись обе следственные комиссии. Вероятно, Виссарионов записал чье-то устное сообщение, так как текст сплошь состоит из неточностей: секретарем союза металлистов Малиновский в 1910 г. уже не был; если что-то он и сообщал по телефону, то не начальнику, а начальникам охранных отделений — в 1907 г. в Петербурге, а в 1910 г. — в Москве. Но в Москве он носил кличку «Портной» (не потому, конечно, что работал портным, как можно кое-где прочитать; клички выбирались по контрасту с реалиями биографии и облика агента). И наконец, с партийными организациями он соприкоснулся впервые в 1906 г., но никак не в 1901 г. — почти весь этот год он находился в тюрьме. В показаниях 1914 г. он отметил только, что в 1902–1903 гг. встретился, работая в оружейных мастерских Измайловского полка, с социал-демократом, петербургским рабочим Семеновым, который оказал на него большое влияние[138]. Войти в социал-демократическую организацию до революции он не мог.

Когда Чрезвычайная следственная комиссия, обнаружившая документ об «Эрнесте», предъявила его Виссарионову, тот при всем старании не смог вспомнить ни происхождения своей записи, ни клички «Эрнест»[139]. Не сумел объяснить приписку Виссарионова и больше всех имевший дело с Малиновским В.Г. Иванов; Малиновский не говорил ни ему, ни кому-либо другому в московской охранке о своем сотрудничестве с охранкой в прошлом[140]. Жена Малиновского показала, что муж получил предложение сотрудничать, когда арестовывался в 1906–1908 гг., но она не знает, согласился ли, и не слыхала клички «Эрнест». Однако, во-первых, Малиновский в указанные годы по всем данным не арестовывался[141], во-вторых, предложение сотрудничать подразумевало постоянную службу; «штучники» же не имели кличек.

Не в том ли разгадка нагромождения несообразностей, что их источник — снова сам Малиновский, а приписка Виссарионова — не что иное, как сделанная наспех запись очередной порции «автобиографических» сведений, полученных во время второй беседы с ним в октябре 1912 г. (тогда же он сообщил Виссарионову о разговоре с Лениным на Пражской конференции)? Не решил ли он, что в связи с предстоявшим повышением — переходом в непосредственное распоряжение департамента полиции — полезно преувеличить перед новым начальством свои «заслуги», удлинив агентурный стаж?

В том, что такое предположение небеспочвенно, убеждает и одно место в показаниях директора департамента полиции Белецкого, который вспомнил признание Малиновского, касавшееся еще более раннего момента его биографии: доказывая уже в Петербурге Белецкому в одной из бесед свою изначальную преданность правительству, Малиновский рассказал, как во время прохождения воинской службы в Измайловском полку он по собственной инициативе дал знать Петербургскому охранному отделению об антиправительственном брожении среди солдат полка, причем сделал это безвозмездно[142]. Тем самым начало «работы» отодвигалось еще дальше. Справки Белецкий наводить не стал, к тому же «штучная» информация не всегда фиксировалась, да и вообще он не интересовался прошлым Малиновского, чтобы не задеть его самолюбия, — таково было одно из правил общения с секретными сотрудниками. Поэтому вполне возможно, что, затевая этот разговор, Малиновский просто набивал себе цену. Видимо, он не знал о том пункте инструкции департамента полиции, который не требовал от агента изменить свои убеждения «коренным образом». Следователи, которые допрашивали Белецкого, не посчитали эту информацию серьезной.

Не имея возможности допросить самого Малиновского, Чрезвычайная следственная комиссия ограничилась неопределенным выводом: «Время его первого сближения с розыскными органами в точности установить не удалось…» Этот вывод буквально повторялся в обвинительном заключении 1918 г., но авторы его — большевики склонны были все же видеть в записи Виссарионова «значительную дозу достоверности». Однако никаких новых данных они не привели, а старые не проверили. Малиновский по этому поводу не допрашивался. Сам он лишь заявил, что во время военной службы ничего не знал о существовании охранного отделения[143]. Перечень пунктов обвинения в обвинительном заключении открывался 1910 годом.

Бесспорно одно: ловцы душ из московской охранки верно почувствовали внутреннюю готовность Малиновского к предательству, поняли, говоря языком секретной полицейской инструкции, что он «подает надежду». Но эта готовность созрела в нем, вероятно, не раньше переезда в Москву. Только в Москве он сделал вывод: в рамках рабочего движения возможности продвижения вверх для него исчерпаны.

Первое донесение Малиновского — «Портного» датировано 5 июля 1910 г., а всего за два с половиной года службы в Московском охранном отделении была составлена на основании его бесед с руководителями охранки 81 агентурная записка — 25 в 1910 г., 33 - в 1911 г. и 23 — в 1912 г., причем они становились все более и более обстоятельными. Поскольку «Портной» проявил «большие способности», росла и его «ценность», что вполне осязаемо выразилось для него в повышении жалования с первоначальных 50 руб. до 100[144].

Не отразилась на устойчивости его положения и смена в июле 1912 г. П.П.Заварзина новым начальником охранки полковником А.П.Мартыновым, ранее возглавлявшим Саратовское районное охранное отделение. Полковник считался тонким ценителем искусства — искусства организации провокационной деятельности в том числе. Все, что касается «Портного», заявил он подчиненным, превосходно ему известно из переписки охранного отделения с департаментом полиции. Малиновский утверждал на суде, что «просто боялся» Мартынова. Но Мартынов не предъявлял ему никаких претензий, также считая, что новый секретный сотрудник справляется с «двойственной ролью». Несомненно, за это время была по достоинству оценена и способность «Портного» приспосабливаться к обстоятельствам, и актерский талант, и прекрасная память[145].